Ультиматум президенту. Вторая книга о Серой Мышке - Василий Лягоскин

– Че так мало-то. Нам этих двоих.., – он хотел обозвать девушек как-то очень уж заковыристо, но наткнулся на лицо Натальи – испуганное и вульгарное, в то же время удивительно прекрасное, чем-то зацепившее душу.

Наталье как-то удалось сотворить такое со своим лицом, обычно совсем неприметным. Потому что ей нужно было не только попасть внутрь, а для этого она должна была на сто процентов выглядеть, как самая обычная проститутка – это во-первых. А во-вторых, ей нужно было добраться до главных действующих лиц, и значит, чем-то отодвинуть на задний план массовку – Лидку Кочергину.

Прапорщик на время забыл обо всем, только таращился в спину Натальи, без всякой команды шагнувшей вперед. Она уже подняла ногу, чтобы утвердиться на нижней ступени вагона, когда он спохватился, и бросился было следом. Но тут же остановился, резко повернулся к Рычкову, вспомнив о главном:

– А где деньги? Где наркота?!

– Деньги будут, – поднял голову кверху майор; он словно высчитывал что-то, – часа через два. Из Москвы вертолетом доставят. В этом городе таких денег нет и никогда не будет. А наркотики… Насчет наркотиков приказ однозначный – в этот состав никакие наркотики не попадут. Кто хочет ширнуться – милости просим. Дозой до конца жизни обеспечим.

– Ага, – проворчал прапорщик уже не бегу, – свинцовой дозой.

Крупину между тем чьи-то крепкие руки буквально вдернули внутрь вагона; семенившую за ней Лидку злой прапорщик подсадил под крепкую задницу плечом – так что она наткнулась на спину Натальи. А та рассматривала сейчас человека, который вполне мог быть одним из ее целей. Кряжистый чернобородый кавказец в камуфляже без знаков различия рассматривал ее в упор; рассматривал с подозрением и легким недоумением. Он очевидно был уверен, что одна из этих девиц (его взгляд метнулся к Кочергиной и обратно) прислана сюда совсем не для того, чтобы послушно раздвигать ножки. Ну или не только для этого. Но сейчас его звериное чутье подсказывало – в этих русских девках нет никакой агрессии. Их глаза сейчас были заполнены страхом, и еще… Крупина решила подсказать ему:

– Нам сказали, что вы заплатите… Щедро заплатите.

Бородач вдруг захохотал, обнажив в темных волосах провал, в котором белели крепкие зубы. Наталья этот хохот для себя перевела так:

– Ай, молодец командир! Ай, красавец. Денег не прислал, еще и за этих… хочет заставить заплатить.

Губы же его сквозь смех все-таки вытолкнули наружу;

– Заплатим, красавица, обязательно заплатим. Пойдем со мной!

Он рванул ее за собой в проем двери, ведущей в соседний вагон. Нужный Наталье четвертый находился именно в том направлении, потому она и не сопротивлялась; даже подтолкнула его – мысленно. Как оказалась, ее безмолвная команда нашла какого-то адресата; в кармане чернобородого, который успел оглянуться и сообщить: «Джамал меня зовут! Запомнишь?», – затрещала рация. Такая, знала Крупина, входила в комплект командного пункта. Еще она успела в тот короткий промежуток, что Джамал вынимал продолговатый ящичек с короткой антенной из узкого для него кармана и рявкал: «Да, слушаю!», – понять, что к Кавказу этот бородач никакого отношения не имеет. И дело было не в имени; точнее не только в имени.

– Араб, – определила по акценту агент три нуля первый, – Ближний Восток; скорее всего саудит.

Ее так и подмывало выдать какую-нибудь длиннющую цитату из Корана; даже пообещала себе огорошить Джамала этим, но потом.

– Потом, – усмехнулась она где-то глубоко внутри себя, – все потом, а сейчас послушаем, что тебе говорит твой собрат. Очень горячий собрат.

Араб, назвавшийся Джамалом, не поворачивал лица к Наталье; но она сейчас была уверена – его глаза сейчас горят гневом, а губы скривились в гримасе, обещающей немыслимые страдания тому, кто сейчас изливал на него грязные ругательства. Причем, если бы они разносились в тесных помещениях вагонов, которые эта пара, соединенная руками, пробегала не останавливаясь, ярости было бы скорее всего намного меньше. На арабском же Крупина, которая оказывается совсем не забыла язык пророка Мухаммеда, не могла даже себе представить, что такого страшного натворил ее провожатый, что вызвал на себя такой трехэтажный мат с поминанием родни до седьмого колена и всех домашних животных, начиная от ишака, и кончая… Нет – этот неслыханная, нестерпимая для ушей правоверного хула все изливалась и изливалась на несчастного Джамала, пока он наконец не ворвался, тяжело дыша от ярости и одышки, в тот самый четвертый вагон. Ворвался, чуть ли не отшвырнув от тяжелой бронированной двери соплеменника, вооруженного таким же автоматом, как у прапорщика. Наталья с Джамалом оказались посреди сравнительно большого помещения, главным в котором был конечно же рабочий стол с той самой кнопкой. Кнопки, правда, сейчас не было видно, а может ее и вообще заменяли ключи замысловатой формы, лежащие посреди стола, да секретный код, который мог ввести человек, сидевший за столом.

Этого человека подполковник Крупина знала – по фотографии, которую ей показали еще в Москве. Полковник Сорокин, Валерий Николаевич, был командиром ядерного поезда, и на фотографии в парадном кителе с целой россыпью наград выглядел пышущим здоровьем здоровяком с чуть заметными усиками. Теперь же у пульта сидел, безвольно повесив руки, едва не достающие до линолеумного пола, серый от усталости и отчаяния старик, которому полевая форма была на вид велика на несколько размеров. Задорно торчащие на фотографии усы сейчас свисали унылыми сосульками; на левом усе повисла тяжелая капля.

– Слеза, – поняла Наталья, – этот здоровый сильный человек плачет, потому что…

Ее потемневший взгляд остановился на кожаном диванчике у боковой стенки, на котором сидела, скромно сжав коленки под длинной юбкой, женщина средних лет. С двух сторон к ней прижимались дети; две девочки, погодки, лет семи-восьми – поздние, и от того особо лелеемые, если только эта женщина была их матерью, а полковник Сорокин… отцом. Строки личного дела командира поезда промелькнули перед глазами быстрой, практически пулеметной очередью, и Крупина с острой жалостью в сердце кивнула:

– Да, это их дети. И этот громила с кривым ножом, что стоит перед ними, совсем не шутит. И другой, что отнял наконец трубку рации от уха и уставился на них с Джамалом, тоже не шутил, богохульствуя на весь вагон и – через трубку – на бородатого араба.

– Впрочем, – теперь она оглядела уже противников, – они все бородаты в разной степени. А этот, на крики которого меня приволокли – спасибо, кстати – орал совсем не на Джамала. Он визжал, через слово поминая грязных животных…

– Этого я делать не буду, – глухо, в пол, повторил – очевидно не в первый раз – полковник Сорокин.

– Будешь, – одним мгновением успокоился Джамал, отпуская руку Крупиной, – еще как будешь.

– Ийе, – удивился рядом бородач помоложе, – ты кого привел, Джамал?

– Кого надо, – грубо оборвал его главарь, которым очевидно и был первый среди арабов знакомец Крупиной, – бери младшую девчонку; начнем с нее – по очереди.

Парень закинул автомат за спину и шагнул к диванчику. Полковник арабского языка скорее всего не знал; но страшный смысл слов Джамала уловил. Он дернулся приваренном к полу стуле, к которому был притянут ремнями и уронил голову на металлическую столешницу, глухо завыв. И Крупина забыла и о своем обещании насчет цитаты из Корана, и о всяком милосердии. Словно безжалостный тайфун пронесся по вагону. Арабов было восемь – и семь из них упали уже мертвыми. И это было милосердием для них, потому что Джамал все-таки еще мог услышать священные строки в последний раз. Но перед этим ему предстояло пройти через такие муки, о которых он даже не подозревал. И выложить все тайны, что знал, и о которых давно позабыл.

Этого длинного, но стремительного движения агента три нуля первый ни полковник, ни его жена с детьми не заметили и не могли заметить. А сама Крупина, которая остановилась за спиной Сорокина, замучилась бы объяснять, отчего у абрека, только что поигрывающего ножиком страшного вида, этот ножик торчит в груди – прямо напротив сердца. И почему у молодого, но уже достаточно бородатого, эта самая борода покорно торчит набок, вместе со свернутой головой. И почему не шевелятся все остальные, кроме мычащего в бессилии Джамала.

На первый вопрос поднявшего наконец голову Сорокина Наталья ответила, даже не дождавшись его:

– Я – подполковник Крупина, Наталья Юрьевна; спецотдел.

Чей это отдел, и какими делами он занимается, полковник спрашивать не стал. Он теперь по настоящему заплакал; беззвучно, и потому страшно. И Крупина отступила в сторону; она поняла, что помочь этому человеку прийти в себя не сможет; что ему сейчас нужны не слова утешения, а родные объятия. Наталья легонько подтолкнула к отцу и мужу сразу троих, и к слезам тут же добавился общий женский плач.