Лена и ее любовь - Юдит Куккарт

— Пожалуйста, останься.

Она лежала раздетой.

Он ушел, она осталась. Слышала, как он забирает велосипед у щита в палисаднике, слышала, как он щелчком придвинул динамо к переднему колесу, слышала свист на дороге, ведущей вниз. И тут пустой дом неожиданно наполнился существами, недоступными ее воображению. Тускло мерцая, рассеянный свет неведомо откуда падал на плоскую крышу, на серые расщепившиеся доски, на белые перила. «На поручни», — пришло ей в голову. Дом мигом превратился в корабль, корабль посреди моря, посреди бесконечности с одним лишь присущим ей свойством, и это был холод. Лена вытащила из темноты руки и сунула под себя, окоченев настолько, что не смогла одеться. Любой жест мог привлечь к ней внимание и опасность. В нежилом пространстве под ней существа с мертвыми глазами, позабыв обо всем человеческом, испытывали ее будущее. Они стояли в пустом коридоре, умножая его пустоту. Наполовину умерев, плутали в неведомом и иногда возвращались. Зеленее забытого молока, предпочитали держаться поближе к людям, когда те боятся. Сейчас караулили внизу, в коридоре. Они были злыми полулюдьми, даже если при жизни в них обитали добрые души. Никогда в жизни не испытывала Лена такого страха и такой глубины стыда.

Затем подъехала машина, возвращая дом в этот мир. Звук мотора затих, а тут вдруг еще запел сверчок, и медленная мелодия полилась изнутри машины. Легкий смех, и Лена представила себе двух живых людей, они курили и нежно говорили друг с другом. Самые обыкновенные, то есть добрые люди. Конечно, мужчина и женщина. Крадучись, стала она спускаться по лестнице к задней двери. На каждой второй ступеньке надевала что-то из одежды. Добралась донизу и по стенке двинулась через черный коридор, по стенке из неизвестного металла.

На первом уроке после летних каникул учитель французского сказал ей: «Пола Негри». Сказал при всем классе. Людвиг на переменах избегал ее взгляда. Четыре недели спустя учитель снова назвал ее Полой Негри, но тихонько и у себя в машине.

— В «Гамлете», — уточнил он. — Вы видели этот фильм?

Она подставила ему лицо, большую и белую равнину. Ландшафт, который открывается кому-то во сне и хранит человеческий след, но не самого человека. И кто-то начинает тосковать по исчезнувшему. Даже если его не знал.

Учителя она подхватила потому, что Людвиг на нее так и не глядел, и она совсем затосковала. Вот какой глупый мальчишка! Перед зеркалом в ванной, готовясь к запретному свиданию, снова чуть подстригла волосы, да еще ногти, да еще ногти на ногах. Никогда не знаешь, в какой окажешься ситуации. Поехали в лес. После того как они переспали, предварительно он отметил, что, дескать, вы не носите бюстгальтера, Лена, — съели в лесном трактире по сардельке и глотнули вишневого вина. Был понедельник, гостевой зал пуст и натоплен для конца сентября слишком жарко. Оперевшись о стол локтем, она приклеилась к нему тотчас. И, наконец, ей стало противно. Только учитель вышел в туалет, как она расплатилась за себя, а когда тот вернулся, заявила, что немедленно уезжает. Он остался стоять, упираясь в край стола кончиками пальцев. Как в школе упирался в край кафедры.

— Общий счет, — обратился он к официантке.

— А девочка уже, — ответила официантка.

Когда на обратном пути они проезжали промышленный район между С. и соседним городком, Лена увидела Людвига у витрины возле бензоколонки «Шелл». Уже стемнело. Людвиг разглядывал мотоциклы. Потом обернулся. Одновременно светофор перед бензоколонкой переключился на красный. Скрыться невозможно. Сначала он посмотрел на нее тем же взглядом, что на мотоциклы. Потом глаза его стали пустыми, а левый — маленьким, уязвленным. Злым. Так оно и осталось. Левый глаз мертвел, глядя на нее. «Что было прежде, теперь невозможно», — повторял он. Каждый раз.

Польское кладбище, поле, яблони, лес. Лена поехала медленней. Через другое поле шагала монахиня, быстро, так что тяжелая черная юбка хлестала ее по ногам. Монахиня исчезла там, где закат. Где-то там, за пределом видимости, должно быть, стоит часовня, и монахиня поливает цветы в горшочках, пересчитывает монеты из кружки у алтаря Девы Марии, и сама возжигает свечку, и ничего не платит, и преклоняет колени, чтобы помолиться о родителях и о том, с кем обручилась и кому пришлось из-за нее обручиться с другой.

Однажды Лена играла на сцене монашку. Нельзя сказать, что роль была большая.

Включила радио. Поет польская эстрадная певичка. Как же это назвать — одинокий путь монахини через поле? Монашеский путь? И почему образ монашеского пути вызывает в памяти другой образ, давно уже ей знакомый? Странная суть любого события состоит в том, что оно могло бы произойти и по-иному. Однажды в Айфеле она погладила ручную курицу у чужих людей. Почему из-за монахини ей опять увиделась эта курица? Почему Польша напоминает ей Айфель? В Польшу она поехала из-за футбольного матча, с тех пор не прошло и недели. Футбол ее, разумеется, не интересует, но зато интересуют отдельные молодые люди, которые играют в футбол и при этом пахнут материнским ополаскивателем для белья. Местной газете в С. она предложила репортаж о товарищеском матче немецкой юношеской команды с польской командой юниоров.

«Так ты же актриса», — удивился Штефан, спортивный редактор. Они давно знали друг друга. Людвига Штефан тоже знал. Волос у него на голове почти не осталось, зато на затылке висела жидкая косичка, тонкая, как крысиный хвост, и замотанная красной резинкой. Он ездил на машине «карман-гиа». Раньше играл на классической гитаре. Заявку на возмещение дорожных расходов положил на письменный стол. Чтобы покрыть расходы, репортаж следовало напечатать и за пределами региона. Кроме того, Лена обязалась привезти фотографии.

— У тебя есть фотоаппарат?

— Да, — и она поставила подпись.

— Магдалена Крингс, — зачитал он. — Все еще Крингс?

— Да.

Окна редакции выходили во двор. Дождь капал в раскрытый бак для бумажных отходов. С неба в С. лило почти постоянно. Когда случалось что-нибудь необычное, местные жители говорили: «Что ж удивительного, под дождем-то».

«На машине поедешь?» — спросил Штефан, она подтвердила: «Конечно», и он полюбопытствовал, какая у нее машина. Глубоко вдохнув, Лена произнесла: «вольво» — так, как сообщают: «мальчик».

— Ладно, тогда впиши сюда километры, — черкнул шариковой ручкой крестик в нужной графе и передал привет Людвигу, а она только в дверях спросила, с чего бы это.

— Я видел вас вместе, — пояснил он, и она прислонилась к косяку, пытаясь расслабиться. — Людвиг тоже поедет?

— Да нет, с чего бы?

— Я много раз видел вас вместе, — настаивал Штефан.

В среду она двинулась на своем «вольво» за автобусом команды. Рано утром. Очень рано утром. Руки и ноги мерзли, а еды она взяла мало, чтобы сохранять бодрость. Без чего-то шесть въехав из-под Моста самоубийц в Бломбахскую долину у Эльберфельда, она почувствовала, что в ее жизни наступил поздний вечер. Но педалью газа ей всегда удавалось побеждать перепады настроения. Быстрая езда — вот что не раз спасало ее. За рулем она преодолевала и не такие состояния, как нынче. На каком-то шоссе обогнала автобус со спортсменами. Мальчики махали ей, будто девочки на школьной экскурсии, только лица у них казались более заспанными, чем девочки бы себе позволили. Один поднял картонку, ясно и грубо оповещая мир о том, что ему нужна женщина. Скорость держала под восемьдесят. Луга и поля, реже — лиственный лесок. Над миром по щиколотку стелился туман.

На подъезде к Чехии впервые остановилась, ступила ногами на твердую землю, обнаружила новую царапину на левой дверце, выпила стоя кофе и на маленькой почте, которая была не почтой, а всего лишь окошком возле колбасного прилавка в магазине, сняла деньги со счета. Закупила провизию. Две краковских колбаски, два пакетика горчицы, не очень острой. Проезжая через границу, мимо двух девочек, помахавших ей белыми гибкими ручками, мимо садовых домиков с тюлевыми занавесочками, цветами в горшках и светящейся табличкой «Non Stop Extase», укрепленной между водосточными желобами, она чувствовала себя одинокой. Но такое одиночество замечают не сразу.

А теперь? По радио польская певичка заливается третьим по счету шлягером. День, когда Лена на всю оставшуюся жизнь запомнила имя польской певички, — этот день имеет дату. Иоанна Шудец, 28 мая. Долго стояла вчера Лена в гостиничном коридоре у своего номера. Уставилась в окно, на пустую улицу перед гостиницей. Дверь в номер за ее спиной приоткрыта, горит только лампа на ночном столике. Распахнула окно. Внизу, на улице, не было ничего особенного. Только появлялся время от времени человек в темном костюме, заворачивал за угол и курил. И время от времени ко входу подъезжало такси, и тут же раздавался женский голос из диспетчерской. И еще была луна, тяжело и низко повисшая над домом напротив. Там, где дверь в коридор была открыта. Коридор — это нежилая комната между комнатами. Она всегда боялась коридоров.