Последний пир - Джонатан Гримвуд

— Мы были одноклассниками.

— И будете снова, — непринужденно замечает Шарлот. — Вы наши ровесники, наш год. — Он по-прежнему смотрит на Эмиля — самого низкорослого и хилого, — и кивает, будто так и должно быть. — Дюра, говоришь? Откуда родом?

Эмиль называет город, и Шарлот на несколько мгновений задумывается.

— Протестант? — наконец спрашивает он.

Эмиль слишком долго мешкает с ответом.

— Добрый католик. Как и мой отец.

— Но уж дед-то?..

Эмиль признается, и я вспоминаю слова Маркуса, нашего прежнего предводителя, что дедушка Эмиля в самом деле был протестантом, а до того — иудеем. Он обратился в другую веру, поменял место жительства и обратился вновь.

— У меня двоюродная бабка была протестанткой, — благосклонно замечает Шарлот. — Странная женщина… Разумеется, она была герцогиней.

— Конечно-конечно, — поддакивает Жером.

Наши новые друзья вновь принимаются осыпать друг друга оскорблениями.

Здание академии в стиле барокко построено совсем недавно, и штукатурка еще девственно чиста. Со временем эти стены почти сольются с холмом, на котором стоят, но пока Бриеннский замок белоснежен, — мы увидели его сразу, как выехали из Труа. Вдалеке поблескивает река Об, приток Сены.

— Где ваш багаж? — вдруг вопрошает Шарлот.

Эмиль указывает на большой кожаный сундук с широкими ремнями и блестящими пряжками. Лицо Шарлота на миг озаряется удивленной насмешкой, и Эмиль, похоже, это замечает — щеки у него слегка розовеют. Сундук слишком новый: сразу ясно, что его купили недавно, по случаю поступления Эмиля в новую школу. Не сомневаюсь, что на крышке старого и потрепанного дорожного сундука Шарлота, принадлежавшего еще деду, оттиснута старинная версия фамильного герба.

— А твой?

Я кручусь на месте, демонстрируя всем длинный серый фрак с красной оторочкой и позолоченными пуговицами на манжетах.

— Вот, весь мой багаж.

— Философ, — ухмыляется Шарлот. — Слыхали? Он все свое носит с собой! У нас объявился философ!

— Хорошо хоть не святой.

— А драться умеешь? — спрашивает меня Шарлот.

Я вспоминаю первый день в прежней школе и драку с Эмилем, наши расквашенные носы и синяки под глазом. Может, так оно везде устроено? Куда ни придешь, всюду надо сперва подраться?

— А что?

— Философский вопрос.

— Так умеешь? — не унимается Жером.

— Когда очень надо — умею.

Жером с улыбкой кивает.

— Хорошо. Сегодня на наш класс нападут старшие. Мы должны постоять за себя.

— Только не слишком старайся, — серьезно добавляет Шарлот. — Надо проиграть, но не ударить в грязь лицом.

— Откуда вы знаете, что на вас нападут? — спрашивает Эмиль.

— Мне отец сказал.

Шарлот окидывает нас взглядом и решает представиться по-хорошему.

— Шарль, маркиз де Со, мой отец — герцог. Это виконт Жером де Коссар, второй сын герцога де Коссара. На нас нападут, потому что так принято. Мы проиграем, потому что это разумно.

— Если выиграем, они вернутся завтра? — догадывается Эмиль.

— Да, и приведут с собой еще один класс, — отвечает Жером.

По каменным ступеням спускается учитель и жестом подзывает нас к себе. Весь сегодняшний день мы будем устраиваться и обживаться, а завтра после завтрака — и после богослужения в 7:30, — начнутся занятия. Подъем в 6:30, опаздывать ни на богослужение, ни на завтрак, а тем более на уроки нельзя. Мы киваем в знак того, что поняли его слова и приняли их всерьез. Учитель хмыкает и вдруг замечает сундук Эмиля.

— Это мой, — говорит тот.

— Неси его сам. Слуг здесь нет.

Неужели он подумал, что в прежней школе у нас были слуги? Тут до меня доходит: учитель почти ничего не знает о нас с Эмилем. Странное чувство.

Чтобы попасть в нашу классную комнату, надо пересечь главный холл и пройти налево в темный коридор, а затем открыть дверь, ничем не отличающуюся от дюжины других в этом коридоре. Несколько мальчиков, пришедших до нас, поднимают головы от парт, и Шарлот знакомит нас с одноклассниками. Все кивают и улыбаются: его веселого одобрения достаточно, чтобы нас приняли за своих. Парты стоят вперемешку с письменными столами, старые ободранные стулья остались почти без набивки. В углу тихо ржавеют рыцарские доспехи. Они гораздо старше, чем здание академии, и сюда их явно кто-то привез. Со стены на нас смотрит олений череп с огромными ветвистыми рогами. На одном из столов помещается другой охотничий трофей: череп кабана-секача с единственным клыком. Когда Шарлот томно разваливается на стуле за этим столом, я понимаю, что череп принадлежит ему.

— Сам убил, — поясняет он, видя мой заинтересованный взгляд.

— Ага, с помощью дюжины охотников, своры собак и мушкетера, которому было поручено пристрелить зверя в случае, если Шарлотик промахнется.

Шарлот краснеет, потом заливается смехом.

— Мне было одиннадцать! Мама боялась отпускать меня одного.

— Твоя мать всего боится.

Кажется, сейчас-то Шарлот точно обидится на Жерома, но он лишь согласно пожимает плечами.

— Все матери такие… А давайте-ка спросим нашего философа. Согласен ли ты, что матери — в общем и целом — склонны чересчур переживать за своих детей?

— В общем и целом — согласен.

— Твоя мать другая?

— Моя мать умерла. И отец тоже.

Я мог бы добавить, что знал только одну мать — ну, кроме мадам Форе, а она не в счет, — мать Эмиля, и она была совсем другая: упрямая, честолюбивая, властная и крепкая, как кирпичная стена. Она без труда командовала мужем, но ко мне питала самые нежные чувства. Но вовремя сообразил, что говорить этого не следует: нехорошо по отношению к Эмилю.

— У тебя нет родителей?

Я кивнул, и остальные мальчики замерли в ожидании дальнейших расспросов Шарлота. Мы все уже признали в нем предводителя: он был куда выше, сильнее, белокурее и благороднее нас. И не только поэтому. Мы были новенькие в этой странной школе, никого еще не знали, и нам уже предстояло сражаться за честь класса. Зато Шарлот вел себя так, словно прожил здесь всю жизнь. Словно предстоящая драка была лишь досадной неприятностью, которую предстояло устранить. Его полная уверенность в своих силах успокаивала.

— Как они умерли?

— Философский вопрос.

Шарлот одобрительно усмехается.

— Когда?

— Мне было пять или шесть… — Я постыдился признаваться, что они умерли от голода в руинах не единожды заложенного дома. — Брат погиб в бою. Они купили ему офицерский чин в кавалерии, и он сразу погиб. Они не пережили удара.

— Умерли от горя?

Я пожимаю плечами. Лучше от горя, чем от голода.

Шарлот смотрит на Жерома: тот тоже пожимает плечами.

— А с твоим замком что стало? — не унимается Шарлот.

— Разорили. — Очень уж громкое слово для процессии шаркающих крестьян, которые потихоньку растаскивали наши вещи, стараясь не смотреть мне в глаза, — впрочем, большинство вообще не смотрели в мою сторону. Они были похожи на вереницу муравьев, медленно уносивших на спине все, что можно унести. Дом, конюшни и внешние постройки были обчищены еще до приезда регента. Почему они не взяли лошадь? Не знаю. Я поднимаю глаза и вижу, что класс по-прежнему вопросительно смотрит на меня, нравится мне это или нет. — Крестьяне. Герцог Орлеанский потом всех повесил.

— Регент?

— Да. Он нашел трупы моих родителей.

— А ты? Где ты был? — спрашивает Жером.

— Ел жуков. — Заметив его удивление, я пояснил: — Мне было пять. Я проголодался.

Они кивают — кивают все. Что-то тихо бормочут, а потом один мальчик предлагает мне кусок торта, словно я до сих пор голоден. Все начинают разговаривать о еде: кто какие гостинцы привез из дома. Кексы, сыры, свежий хлеб, финики, сладости из яичного белка и цукатов… До меня доходит, что в академии учатся нормальные дети, которые на каникулы и праздники ездят домой. Эмиль здесь никого не удивит.

— Я не знал, что можно привезти гостинцы! — шепчет он.

— В следующий раз привезешь.

Ночная драка — жестокая и при этом напоминает некий обряд.

Мальчики покрупнее схлестываются друг с другом, маленькие с маленькими — а те, кто не хочет драться, как Эмиль, находят противников себе под стать и только делают вид, что дерутся. Мы позволяем врагу тайком прокрасться в нашу спальню через час после отбоя, а затем выскакиваем из постелей — и начинается сражение. Мы деремся в неистовой тишине, в лунном свете, падающем сквозь высокие окна спальни. Крепкий мальчишка дает мне тумака и морщится, когда получает ответный удар. Я бью снова. Он прижимает руку к губам и находит себе жертву послабей. Мой живот сжался в тугой узел, ноги трясутся. Я не испытываю никакого восторга от драки. Я хочу спрятаться.

Через несколько минут все уже кончено.

Шарлот встает посреди комнаты, нетронутый, без ссадин и шишек. Рядом встает Жером — у него опухла губа, а глаза горят свирепым огнем, руки стиснуты в огромные кулаки. Он похож на ломовую лошадь. Я тоже встаю рядом — отнюдь не свирепый и изрядно побитый, зато крепко держусь на ногах и готов ко всему. Остальные сгруживаются за нашими спинами и ждут, что будет дальше.