Солнце для всех - Марек Лавринович

Ян долго сидел молча — одна деталь не давала ему покоя.

— Неужели доцент Красуцкий не заметил, что вы притворяетесь больным, пан Профессор?

— Не заметил? Конечно, он заметил.

— И что?

— Это не слишком простое дело, дорогой пан Ян. У пана доцента нет стопроцентной уверенности, что я симулирую болезнь, а он человек чести и не выбросит из больницы кого-то, кто может оказаться больным. Время от времени он приглашает меня на чашечку кофе и прельщает радостями жизни вне стен больницы. И тогда я вновь рассказываю ему о голосах из прошлого. Красуцкий вздыхает и оставляет меня в покое, хотя, безусловно, он все прекрасно понимает, он же умница.

Ян встал.

— Спасибо за удивительный рассказ, пан Профессор, — поблагодарил он.

— Но я прошу вас задержаться. — Шекспировед взял Яна за руку и снова усадил рядом. — Я еще не закончил. Осталась последняя, финальная глава, которая касается и вас, дорогой друг.

— Меня? — удивился Ян.

— Именно так. Когда я впервые увидел вас в коридоре, мне пришла в голову мысль, которая стала меня занимать еще больше с тех пор, как ничего не произошло после вашего обращения по телевидению. Видите ли, для полного счастья мне недостает ученика, который мог бы воспринять мои идеи во всей их сложности, а после моей смерти закончить мои работы, привести в порядок наследие, а затем сделать его достоянием научной общественности, с тем чтобы мои исследования не были забыты.

— Но ведь они наверняка не будут забыты.

— К сожалению, дела обстоят иначе, мой дорогой друг. Я это давно наблюдаю. Поразительно, как быстро забывают после смерти знаменитейших артистов, ученых, исследователей. Никто не возвращается к их выдающимся трудам. Конечно, существуют немногие, кого это не касается, но их слишком мало. Я полагаю, дорогой пан Ян, что ученики, хотя бы один, дают исследователю шанс не быть забытым. К сожалению, у меня никогда не было настоящего ученика. Я возлагал большие надежды на Андрусикевича, о котором уже говорил, но, увы, между нами встала женщина. A propos, он издал замечательную книгу об английской поэзии елизаветинской эпохи, которую предварил посвящением: «Моему учителю, перед которым я виноват». Думаю, он имел в виду меня.

— Значит, у вас есть ученик, Профессор.

— Мне тоже так казалось. Я прочитал его книгу с огромным интересом и даже восхищением, но оказалось, что представленные в ней идеи не вышли за пределы моего видения. Значит, у меня остались только вы.

— Но я ничего не знаю о Шекспире.

— Это не имеет значения, дорогой пан Ян. Нам с вами некуда идти, поэтому мы останемся здесь, в отделении 3 «Б», и будем докапываться до сути. Пять лет, десять, может, пятнадцать. А потом, когда меня не станет, вы выйдете в свет и представите научному миру сделанные нами в соавторстве открытия. Таким образом, моя миссия на Земле, а возможно, и ваша будет выполнена.

Ян молчал. До этого момента он не представлял себе будущего, теперь же оно предстало перед ним во вполне конкретном образе. Однако то, что он услышал, было ему не по душе.

— Мне очень жаль, пан Профессор, — сказал он. — Но я хотел бы выйти отсюда.

— Зачем вам это, дорогой друг? Ведь я рассказал вам о мире, и вы наверняка со мной согласитесь, — в нем нет ничего интересного.

— Я хочу увидеть все собственными глазами и все испытать.

— Хотите быть обманутым, униженным, преданным?

— Да. Я хочу радоваться и страдать. Как все.

— Жизнь… — Профессор сделал гримасу. — Глупость. Сон идиота.

— Несмотря ни, на что, пан Профессор, я хочу, чтобы мне приснился этот сон. Я мало что помню: парк, улицу, спешащих куда-то людей, но хочу туда вернуться.

— Все-таки поразмыслите…

— Я уже все обдумал. — И Ян выбежал в коридор. Профессор вдруг почувствовал безмерную усталость.

— Куда спешишь, Савл? — прошептал он. — Вернись и обратись в Павла.

Его голова упала на подушку. Шаги в коридоре все отдалялись и вскоре затихли.

Глава пятая

СОЧЕЛЬНИК

Прошел сентябрь, октябрь, ноябрь, а в состоянии Яна не наступило никакого улучшения. Напрасно доцент Красуцкий проводил с ним долгие беседы, тщетно применял многократно проверенные методы лечения.

Случай Яна постепенно стал известным в мировой психиатрии благодаря электронным письмам, которые доцент рассылал во все уголки земного шара, прося совета у самых авторитетных коллег. Ему рекомендовали всевозможные терапевтические методы, которым Красуцкий немедленно следовал, но прогресса в состоянии больного не наступало. Папка с медицинскими документами толстела день ото дня, но о Яне там было немного, это было скорее свидетельство беспомощности медицины.

Встал вопрос, что делать с больным. Бесконечное его пребывание в отделении 3 «Б» не имело смысла. Ян не представлял опасности для людей и способен был устроить свою жизнь, выполняя простые задания, не требующие чрезмерного напряжения психики. Кто-то должен был найти ему место для жилья, работу, кого-то близкого. Доцент Красуцкий не мог этим заниматься, а организации, в которые он обращался, были озабочены более важными проблемами. Поэтому доцент продолжал держать нашего героя в отделении, рассылал электронные письма и надеялся на чудо.

Ян обжился в больнице и постепенно занял место между пациентами и персоналом. Он развозил обед, носил за пани психологом краски для художественной мастерской, помогал перестилать постели. Когда кто-либо из больных переживал кризис, Ян охотно просиживал у его изголовья хоть всю ночь напролет.

Присутствие Яна благотворно сказалось на здоровье Пианиста. Молодой человек перестал болезненно реагировать на наступление темноты, засыпал, как ребенок, подложив руку под щеку. Ян сидел возле него, поправлял одеяло, которое на удивление легко спадало с исхудавшего тела, а потом ложился в кровать, стараясь, чтобы она не заскрипела и не прервала чуткий сон несчастного юноши.

Яну было хорошо в отделении 3 «Б», он стал считать его своим родным домом, хотя и тосковал по миру, что скрывался за дверью. По ночам Яну снились парки, шумные улицы, все, что ему удалось увидеть и запомнить.

Приближалось Рождество. В отделении появилась елка, и Яворский с Поняком, жарко споря, установили ее в зале с телевизором. Вокруг елки танцевала пани Зося в прекрасном голубом платье. Она подавала Пианисту разноцветные шарики, которыми тот украшал молодые еловые ветки. Пан Поняк старался удержаться на приставленной к стене лестнице, чтобы водрузить на верхушку разноцветный шпиль, в его руках похожий на шпагу. Пани Зося кружилась по залу, увешанная пестрыми гирляндами, нанизанными на нитки красными яблочками и елочным дождем. Все ею любовались, а она, забыв обо всем, смеялась, как ребенок, и, подхватив двумя пальцами край платья, подбежала к окну, а потом, не переставая кружиться, оказалась возле пана Поняка. Шпиль выпал из его рук, словно пан Поняк был стоящим на кафедре священником, благословляющим пани Зосю столь необычным способом.

Пианист сидел в отдалении на стуле, в руках он вертел серебристый шар с изображенным на нем трубочистом, элегантно приподнявшим свой цилиндр. Вероятно, шар навеял ему какие-то воспоминания, в глазах Пианиста заблестели слезы, но молодой человек быстро смахнул их. Пани Зося пробежала рядом, Пианист посмотрел на нее и улыбнулся.

Ян сидел на подоконнике и радовался, наблюдая эту картину. Пани Зося, танцуя, пронеслась мимо двери, которая, словно от прикосновения елочного дождя, открылась, и в зале появился доцент Красуцкий. Он осмотрелся, сделал знак Яну и исчез так же тихо, как и появился.

Ян вышел в коридор. Восхищенные взгляды шизофреников, толпившихся вокруг, предназначались телеведущей Тарчинской. Она подошла к Яну и протянула ему руку.

— Как поживаете, пан Ян?

— Хорошо, — сказал Ян. — Только по-прежнему ничего не помню.

— У меня к вам просьба, — сказала очаровательная пани. — Мы работаем над праздничным выпуском нашей программы. Нас будут смотреть одинокие, смертельно больные, брошенные люди. Мы хотели бы поздравить их, но не так, как это обычно делают на телевидении, а так, чтобы люди почувствовали нашу искренность.

— Понимаю.

— Я долго думала, как это сделать, и решила, что наших зрителей должны поздравить вы.

— Я? Но почему я?

— Видите ли, пан Ян, со дня нашей первой встречи я не могу забыть вашу улыбку. Есть в ней что-то необыкновенное, обнадеживающее.

— Улыбка как улыбка, — пробормотал Ян.

— Нет. Такая улыбка — редкость, поверьте мне, я в этом разбираюсь. Кроме того… — она приблизила губы к его уху, чтобы что-то сказать, так, что он почувствовал легкий запах ее духов, — то, что нам не удалось тогда, может получиться сейчас. Праздничные программы смотрит гораздо больше людей.

— Вы так думаете?