Миссис де Уинтер - Сьюзен Хилл

Я чувствовала себя в ту ночь удивительно старой, гораздо старше бедного беспомощного Джайлса, гораздо сильнее и умудреннее. Мне было отчаянно жаль его. Я знала, что в конце концов он так или иначе, пусть спотыкаясь, минует эту полосу, но того, что было, больше не будет, лучшая часть жизни для него позади, она закончилась со смертью Беатрис, к тому же Роджер получил такие увечья после аварии самолета. Хотя, вероятно, тот факт, что его сын скорее всего останется с ним навсегда из-за своей недееспособности, может помочь ему собраться, в чем-то преуспеть и снова получить радость от жизни. Я не могла этого знать. Джайлс вообще не сказал о Роджере ни слова, он думал и говорил только о Беатрис.

Я не имела понятия, как долго мы сидели вместе; я немного плакала, и Джайлс не останавливал меня и плакал сам, даже когда говорил, не пытаясь сдерживаться, и хотя поначалу меня это шокировало, спустя некоторое время я даже стала уважать его за это, меня это трогало, поскольку свидетельствовало о степени его преданности Беатрис и глубине его горя, а также потому, что он принимал меня за близкого человека, перед которым мог Позволить себе так рыдать.

По крайней мере дважды я спрашивала его, не принести ли ему чаю или бренди, но он отказывался, и мы продолжали сидеть среди разбросанных вещей в спальне, в которой к утру делалось все холоднее.

А затем, словно внезапно выйдя из какого-то транса, он оглядел комнату, на его лице отразилось подобие замешательства, словно он не мог понять, как мы оба оказались здесь; достав откуда-то носовой платок, он несколько раз громко высморкался.

- Прости, - сказал он. - Прости меня, голубушка, мне нужно было побыть здесь, я не мог без этого.

- Я знаю, Джайлс. Все в порядке, я понимаю. - Я встала и довольно неуклюже сказала: - Ты знаешь, я тоже очень любила Беатрис.

- Ее все любили. Все. Все люди, друзья. - Он вытер глаза и, подняв голову, добавил: - У нас вообще не было врагов. Если не считать Ребекки.

Я тупо уставилась на Джайлса, поскольку никак не ожидала снова услышать это имя, оно прозвучало странно, как будто слово из другого языка. Ребекка. Слово из другой жизни. Мы никогда его не произносили. Я думаю, оно ни разу не прозвучало из наших уст после той ужасной ночи.

Внезапно появилось ощущение, что в этой тихой комнате осторожно зашевелился давно умерший зверь, о котором я долгие годы не вспоминала, предупреждающе зарычал, породив во мне ощущение страха, но затем снова замолк, а страх оказался всего лишь слабым эхом старого страха, как воспоминание о боли в далеком прошлом.

- Прости, - снова сказал Джайлс, - прости меня, голубушка.

Однако мне было неясно, извинялся ли он по причине того, что упомянул имя Ребекки, или же потому, что я разделила с ним бессонную ночь в минуты его страданий.

- Джайлс, наверное, мне нужно возвратиться к себе, я страшно устала, да и Максим, должно быть, уже проснулся и недоумевает, где я.

- Да, конечно, ты иди. Господи, уже половина пятого... Прости меня... Прости.

- Да нет, ничего, не за что извиняться. В самом деле. Когда я подошла к двери, он сказал:

- Мне хотелось бы, чтобы ты теперь вернулась. Я замешкалась с ответом.

- Старик Джулиан прав, да и Беатрис постоянно так считала. Дьявольски глупо, говорила она, что они так долго вдали, в этом нет необходимости.

- Но мы должны были... мы вынуждены... Джайлс, я не думаю, что Максим вынесет это - вернуться домой, когда... когда Мэндерли больше не существует... И вообще все...

- Вы могли бы купить другой дом... Приезжайте, здесь достаточно места... Нет, нет, вы просто этого не хотите. Мне очень жаль, что она не повидала старину Максима. Она хоть и не любила распространяться о своих чувствах, но скучала по нему. Во время войны она редко говорила об этом, но я знал... Жаль, что она не повидала его.

- Да, - согласилась я. - Мне тоже очень, очень жаль.

Он молчал, уставившись на атласное платье персикового цвета, которое теперь сжимал в руке.

- Джайлс, - сказала я, - я приду и помогу убрать все эти вещи утром. Оставь их сейчас. Думаю, тебе надо попытаться вздремнуть.

Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом и снова уставился на платье.

- Это платье не из тех, которые она обычно носила, она не ходила в шелках, атласах и тому подобном, обычно предпочитала практичные вещи. Джайлс, казалось, не мог оторвать глаз от блестящего, скользкого материала. - Я думаю, платье отдала ей Ребекка.

Едва Джайлс произнес эти слова, в моем мозгу возникла ужасная, поразительно яркая картина: Ребекка, которую я никогда в жизни не видела, высокая, стройная, черноволосая Ребекка, ослепительно красивая, стоит на верхней площадке лестницы в Мэндерли, ее рука опирается на перила, губы растянуты в еле заметной сардонической улыбке, она презрительно смотрит на меня и подзывает к себе, а на ней атласное платье персикового цвета, которое сейчас Джайлс мнет пухлыми, похожими на обрубки пальцами.

Я выскочила из комнаты и побежала по коридору, больно ударившись плечом о стену, нашла нашу спальню и влетела в нее, содрогаясь от ужаса из-за того, что она снова вернулась ко мне, вновь преследует меня, хотя я давно поверила, будто напрочь ее забыла. Но в комнате при слабом свете занимающегося дня, который просачивался сквозь хлопчатобумажные шторы, я увидела, что Максим крепко спит в том же самом положении, в каком я его оставила; он даже не пошевелился, и я резко остановилась и очень осторожно закрыла дверь. Я не должна его будить и вообще что-либо рассказывать. Мне нужно самой справиться, усмирить призрак, прогнать зверя в его логово. Нельзя беспокоить и волновать Максима, он ничего не должен знать.

Я не стала ложиться в постель, а села на стул возле туалетного столика, глядя в щель между шторами на сад, на огород и пастбище вдали, наблюдая за тем, как ночь сменяется серым рассветом, бесцветным и иллюзорным; это очень красивое зрелище породило во мне тоску по дому, и меня покинул страх; я рассердилась на себя, на воспоминание, на прошлое, но больше всего и сильнее всего - на нее, поскольку то, что она нам сделала, нельзя никак переделать; рассердилась на то, что она способна настигать нас через такое количество лет и воздействовать на нас после смерти с такой же силой, как и при жизни. Ребекка. Рассветало, деревья и кустарники, а затем и лошади вдали приобретали все более четкие очертания, над садом начал подниматься и виться перламутровый туман, и во мне стала постепенно зарождаться какая-то удивительная радость, которую несли это утро, новый день, дом, его окрестности, Англия, жизнь вокруг нас, мне захотелось распахнуть окно и закричать на всю округу, чтобы мой крик, преодолев много миль, долетел до мрачного, безмолвного склепа, где среди гробовой тишины она лежала одна.

"Я жива! - хотелось мне закричать. - Ты слышишь? Я жива, и жив он, и мы вместе! А ты мертва и не причинишь нам никакого вреда! Ты мертва, Ребекка!"

Глава 5

Мы завтракали в столовой одни. Джайлс спал у себя. Когда я одевалась, я видела, как Роджер, тяжело хромая, направился к лошадям; со спины фигурой он был очень похож на отца - та же короткая крепкая шея на широких плечах, обыкновенный мужчина, которому под тридцать, вряд ли его что-то интересует, кроме лошадей и собак. Я плохо знала его, он никогда не занимал большого места в нашей жизни.

Он мужественно летал и воевал, имел награды, заработал крест "За летные боевые заслуги", затем был сбит, сильно обгорел, и теперь при взгляде на него вместо свежего, круглого лица вы видели отталкивающую маску из натянутой, блестящей, отслаивающейся кожи, белой, покрытой в некоторых местах темными пятнами, с узкими глазами, глядящими из-под обезображенных век без ресниц; мне приходилось всякий раз брать себя в руки, чтобы не вздрогнуть или не отвести испуганно взгляд, когда приходилось смотреть на него. Трудно было представить, до какой степени были повреждены другие части его тела.

Я видела, как Роджер тихонько позвал лошадей и терпеливо ждал, пока серая и гнедая подойдут к нему. Я вспомнила его в тот момент, когда пила кофе и посмотрела на Максима, который чистил яблоко, как делал это всегда. Мне припомнился мой первый завтрак с ним, вспомнилось то утро в Монте-Карло, когда, страдая от любви и отчаяния, я вынуждена была сказать ему, что в этот же день уезжаю в Нью-Йорк вместе с миссис Ван-Хоппер. В моей памяти запечатлелось до мельчайших подробностей, как он был одет, что ел и пил, каждое его слово - все это навсегда осталось со мной, и ни одна деталь никогда не выветрится из моей головы и не забудется.

Максим поднял глаза и безошибочно прочитал на моем лице все то, что я в эту минуту думала, поскольку я не научилась скрывать свои мысли, надежды и страхи, любые оттенки чувств - они отражались на моем лице, словно у ребенка, я это хорошо знаю. В этом отношении меня пока нельзя считать взрослой женщиной. Думаю, что он и не хотел этого.

Сидя в столовой, заставленной дубовой мебелью, где ощущалась ночная прохлада, поскольку обогреватель работал плохо, где все напоминало о вчерашнем завтраке и о том, как старина полковник Джулиан произносил тост за наше возвращение, Максим аккуратно положил яблоко и нож рядом с тарелкой, потянулся через стол и взял мою руку.