Миссис де Уинтер - Сьюзен Хилл

- Я слышала, Джайлс разговаривает по телефону, - сказала я.

- Да.

- Ты его видел?

- Он заходил сюда и снова ушел. Все время извинялся и сморкался.

- Бедняга Джайлс.

- Он начинает раздражать меня. Боюсь, с этим ничего не поделаешь. Кажется, он совершенно расклеился.

Сказано было резко и с неприязнью. Максим всегда был нетерпим к неумению сдерживать эмоции, но я хотела, чтобы он был поделикатнее с Джайлсом, чтобы понял его. Эта резкость напомнила мне, каким он иногда бывал до того, как я узнала всю правду и он позволил мне приблизиться к нему.

Я отодвинулась от камина и присела на корточки.

Максим сказал:

- Все без толку. Дрова очень сырые.

- Да. - Однако я продолжала наблюдать за слабой струйкой дыма в надежде, что дрова разгорятся.

- Я попытался поговорить с ним о некоторых делах. Он многого не знает у него страшная путаница в голове.

Я помнила, что во время нашего пребывания за границей, когда приходили к нам деловые бумаги, Максим подписывал их, едва бросив на них взгляд.

- Я разговаривал с солиситорами. Им нужно повидаться со мной.

У меня дрогнуло сердце. Я ничего не знала о финансовых и других делах Максима, но когда-то у него был солиситор в Керрите. Возможно, нам придется поехать туда, возможно...

- Этот человек живет не здесь, - сказал Максим, словно прочитав мои мысли. - Он в Лондоне.

- В Лондоне? - Я не смогла сдержать своего возбуждения, голос мой зазвенел.

Лондон.

Очень вероятно, что нам придется туда отправиться - не поспешно, тайком, пригнув головы, тотчас же пересаживаясь на другой поезд, а нанести деловой визит, остаться там на день, может, даже на ночь, чередуя дело и отдых. Пожалуйста, пусть будет Лондон. Я никогда, говоря откровенно, его не любила, я не была городским человеком и не чувствовала себя там непринужденно. Тем не менее во время нашего изгнания я иногда думала о нем, фантазировала, после того как прочитывала какую-нибудь старую газету из Англии. Достаточно было, чтобы мне на глаза попалось какое-нибудь название. Олд-Бейли, Ост-Индский док, Сент-Джеймсский дворец, Мэншн-Хаус, Кенсингтон-Гарденз... И после этого я несколько часов чувствовала себя счастливой, я прогуливалась, разглядывая витрины больших магазинов, заходила выпить чаю, слушала оркестр в парке весенним утром, исследовала уединенные темные переулки, где дома лепятся друг к другу, а сточные канавы пахнут типографской краской, - и вспоминала о доме.

Я знала, что война обошлась с Лондоном сурово, и допускала, что многое будет выглядеть иначе, запущенным, поврежденным, и старалась уйти от воспоминаний о том кошмарном визите вместе с Максимом, Фейвелом и полковником Джулианом к доктору Ребекки, забыть что за этим скрывалось и что произошло потом. Теперь совсем другое дело, нам не понадобится снова посещать ту самую улицу, и будет совсем нетрудно держаться от всего этого подальше.

Лондон. Я была человеком деревни и знала, что мне нужно, чтобы спокойно и тихо прожить свою жизнь: мне нужны зеленые поля, тропки и косогоры, запах вспаханной земли, негромкая перекличка лесных голубей в прохладной чаще леса. Я никогда не буду счастлива среди мчащегося транспорта, среди наваливающихся на меня зданий, на твердых городских мостовых.

Но снова увидеть Лондон, всего один раз, один день, не более. О, это пожалуйста. Полуобернувшись к Максиму, я была готова задать ему вопрос.

Максим сказал:

- Он приедет сюда поговорить с Джайлсом и со мной послезавтра. - Лицо его было непроницаемо, голос сдержан, он как бы упредил меня, и я подавила свой вопрос. - Боюсь, потребуется несколько часов. Я намерен покончить с делами одним махом, за один день. Чтобы это не висело надо мной. Тебе придется самой развлекать себя половину дня, но ведь тебе этого хочется, правда же? Тебе хочется прогуляться...

Если даже это ему и не нравилось, он не подал виду, а лишь снисходительно улыбнулся, словно разговаривал с ребенком. Теперь, когда мы были здесь, все возвращалось в прежнее русло. Он сказал мне, что я изменилась с момента нашего приезда, но изменился и он, и тем не менее я порой замечала в нем черточки прежнего Максима.

Я улыбнулась, снова повернулась к камину и взялась за мехи, опустив голову, чтобы он не мог видеть моего лица. Лондон отпадает. Мы туда не поедем.

- Надеюсь, все это тебя не слишком расстроит, - сказала я.

- Я не допущу такого. Необходимо все довести до конца. Многие дела Беатрис не связаны с моими и с делами других членов семьи. Нужно со всем разобраться и оформить, и после этого мы сможем уехать. - Он встал и подошел ко мне, высокий и прямой. Я почувствовала его за своей спиной. - Дай мне эту штуку, посмотрим, смогу ли я разжечь.

Я передала ему мехи и встала.

- Но мы... мы поедем в Шотландию?

Он улыбнулся, и я увидела, что выглядит он усталым и измученным, под глазами просматривалось подобие синяков, и он снова показался мне уязвимым.

- Разумеется, - устало сказал он. - Ты получишь свои каникулы. - И прежде чем заняться камином, наклонился и поцеловал меня в лоб.

Глава 7

Всю ночь и весь следующий день, что бы я ни видела, ни слышала и ни думала, как бы беззаботно и спокойно я ни отвечала Максиму, он был словно на некотором удалении от меня, просто я нажала на переключатель - и жизнь продолжалась, но это была не настоящая жизнь, и ее нельзя было принимать всерьез.

Единственной реальностью были белый венок, лежавший на траве рядом с могилой, и черная буква на карточке - изящная, убийственная. Венок и буква плясали перед глазами, они преследовали меня, дышали и что-то шептали за моими плечами, и этому не было видно конца.

Кло? Я задавала себе этот вопрос всякий раз, когда оказывалась здесь. Кто это сделал? Каким образом? Почему? Зачем? Кто хотел нас напугать? Кто нас ненавидит? Когда они приехали? Были ли они там, когда я обнаружила венок? Однако, как ни странно, я была твердо уверена, что они не могли быть там в то время. Когда я пересекла церковный двор и стояла у могилы Беатрис, когда я наклонилась, чтобы рассмотреть цветы и сразу же увидела белый венок, я была совершенно одна, в противном случае я бы это заметила. В тот момент там больше никого не было, никто не наблюдал за мной из сумрака кустов, и растревожил меня только венок - и ничего более.

Я была напугана, но еще в большей степени озадачена. Я хотела понять, я не понимала, а хуже всего то, что я должна была носить все в себе, не имея права выдать себя выражением лица или голосом, должна была скрывать даже малейшие признаки своей тревоги от Максима.

Эти мысли всецело захватили меня, и даже когда я в течение всего вечера и следующего дня делала вид, что со мной все в порядке, они преследовали меня, словно навязчивая мелодия, и в конце концов я просто привыкла к ним, приняла их как данность, и это в какой-то степени меня успокоило.

"Тебе придется самой развлекать себя половину дня, но ведь тебе этого хочется, правда же?"

Я слышала голос Максима, произносящий эти слова, когда расчесывала волосы за туалетным столиком. Я не подозревала, что возвращение на родину так изменит его, что Максим, к которому я привыкла, терпеливый, спокойный, мягкий Максим, с которым я прожила столько лет за границей, так легко уступит место прежнему Максиму, каким я знала его с самого начала. Тем не менее с каждым часом пребывания в Англии он понемногу менялся, это было похоже на то, как от ветра раздуваются шторы, постепенно открывая то, что за ними было скрыто, но отнюдь не уничтожено.

"Тебе придется самой развлекать себя половину дня".

Случись это год, даже всего месяц тому назад, если бы ему по какой-либо причине пришлось заняться делами, он постарался бы уклониться от них, его бы наверняка огорчило, что надо ими заниматься, и, не сомневаюсь, он настоял бы на том, чтобы я была с ним, слушала, читала рядом газету, ибо не мог обходиться без меня. Я не могла вообразить, что он может до такой степени измениться, что его прежняя непринужденная, гордая независимость проявится вновь, что у него возродится желание и воля делать все самостоятельно и что хотя бы на момент он захочет, чтобы я оказалась в стороне. Это было таким же потрясением для меня, какое можно пережить, наблюдая за тем, как беспомощный, всецело зависящий от тебя инвалид начинает поправляться, набирает силу духа, встает на ноги и делает самостоятельные шаги, нетерпеливо отталкивая любящие, оберегающие, заботливые руки.

Затрудняюсь выразить, что именно я ощущала, но меня это не обижало. Я не восприняла его произнесенные столь бодрым тоном слова как желание оттолкнуть меня. Пожалуй, я даже испытала облегчение. И кроме того, перемены не были всеобъемлющими, во многом все оставалось таким, как прежде. Мы очень тихо провели день в доме, поскольку, если не считать нескольких коротких прогулок по саду, он из дома не выходил. День удался сырой и ветреный, небо обложили серые облака, и к дому подступил такой туман, что нам не были видны даже лошади на пастбище.