Уйди-Уйди - Николай Коляда

ЕВГЕНИЙ. Мне поговорить с вами надо.

ЛЮДМИЛА. Иди туда. Сейчас поговорим.

ЕВГЕНИЙ. Мне серьезно надо.

ЛЮДМИЛА. Идите, сказала. Ну?!

ЕВГЕНИЙ. Я что? Ничего. Всё чётко. Только оговорить кое-что надо.

ЛЮДМИЛА. Сейчас поговорим, пятый раз тебе, глухому, говорю, ну? Иди!

Евгений пошёл к столу в коридоре, сел, ест что-то. Анжелика в окно смотрит.

ВАЛЕНТИН. (Трёт руками голову.) Сколько уже на часах?

ЛЮДМИЛА. Три ночи. Вставайте, раз проснулись. Скоро поедете. Я ждала, чтоб все проспались, сама не спала. Бабушка вот тоже не спит. Измучилась она вся. Помрёт, наверно, скоро. Ладно, пора уже всем. Похмелю вот вас — и давайте все.

ВАЛЕНТИН. Правильно. Спасибо. Давайте все, что ж.

ЛЮДМИЛА. Ну, а что, оставить вас всех? Ну да. Серёги уехали, и вам пора. Кто в Америку, кто на Кавказ, кто в деревню — по домам. Надо и честь знать. А мы останемся тут. У меня завтра работа целый день. А у вас ещё адреса. Вот, идите по ним.

ВАЛЕНТИН. Ваш последний был.

Евгений вернулся, стоит на пороге кухни, качается.

ЛЮДМИЛА. Нет, никто тут не останется. Нечего. Всё. Точка. Наженилась. Ухожу на пенсию. Давайте, за стол, отходную и — по домам все, зараза два раза. Хватит, хватит, мы будем по-старому жить, четыре калоши, жить будем, как жили…

ЕВГЕНИЙ. Я буду с вами тут жить.

ЛЮДМИЛА. Будешь, будешь. Похмелились и — вперёд. Пошли, говорю, за стол, чего тут сидеть.

Валентин поднялся, идёт за Людмилой в коридор, Евгений следом. Сели за стол. Молчат.

(Дёрнулась вдруг, обернулась назад.) Ой!

ВАЛЕНТИН. Что?

ЛЮДМИЛА. Будто укусил кто меня.

ВАЛЕНТИН. Куда?

ЛЮДМИЛА. За бок.

ВАЛЕНТИН. Комар?

ЛЮДМИЛА. Да нет, спят они.

МОЛЧАНИЕ

ВАЛЕНТИН. А ребята? Уехали?

ЛЮДМИЛА. Уехали. Нашумели, накричали, денег вот кучу надавали, за три месяца вперёд за квартиру и — уехали. Жалко чего-то их стало. Хорошие были. Ну да, пусть живут, как хотят, лишь бы счастье было у них. Есть оно где или нет? А? Ой, беда…

Евгений положил руки на стол, уснул.

Вот, армия. Уснула. (Пауза.)

ВАЛЕНТИН. А можно свет выключить? Глаза режет.

Людмила встала, выключила свет.

Спасибо. (Пауза.) А почему это так светло?

ЛЮДМИЛА. Не знаю.

ВАЛЕНТИН. А-а, это стены радиоактивные, вы говорили и они — светятся, да?

ЛЮДМИЛА. Да прямо что.

Молчат. А в коридоре и вправду светло, видно всё. Сидят Людмила и Валентин, молчат. Долго молчат. Вздыхают. Евгений спит.

ВАЛЕНТИН. Надо же, как светло… Светится что-то. (Пауза.) Ну, прощайте, Людмила. И простите.

ЛЮДМИЛА. Ладно. Трусы ваши я с дерева вилами достала. Поезжайте, зараза два раза. (Пауза.) Вы ж говорили, что у вас там дом, семь комнат… Нету, значит?

ВАЛЕНТИН. Квартира — такая же как ваша.

ЛЮДМИЛА. Значит — нету. А зачем врали? Соблазняли бабу бедную? Да зачем я вам понадобилась? Здесь хотели поселиться? Шило на мыло поменять?

ВАЛЕНТИН. Нет, просто подумал: а вдруг у меня там дом, в Краснодарском крае, и я там живу.

ЛЮДМИЛА. Ну, вот теперь оно и видно, что вы в дурке лежали. Ну, как не стыдно? Что, вот так и ездите туда-сюда, где обломится, где получится, так, что ли? Ой-ой…

ВАЛЕНТИН. Простите. Рассказывал вам и даже поверил, что он, дом, есть, так сказать. Вот, утром выхожу — виноградинку отщипну, съем, потянусь, сяду под фейхоа — знаете такое растение? — съем одну киви, сорву ромашку, погадаю, закричу жене: «Людочка, иди ко мне, золотце, мы с тобой под фейхоа посидим, подышим свежим воздухом, посмотрим в сторону синих голубых гор! И захвати с собой коробку конфет „Ромашка“, я тоже съем одну, Людочка!» (Пауза.) Могло ведь быть со мной такое? Могло, так сказать.

ЛЮДМИЛА. Ну вот ещё, Людочка… (Пауза.) А ведь я вам поверила, Валентин Иванович. Дело прошлое, ну да — теперь не вернёшь. А вот мы там сидели, и вы меня по руке погладили, и что-то такое красивое говорили, прямо ужас. При парнях уж не стала скандалить продолжать, да и надо было по-людски проститься. Ведь как на смерть, в Америку — насовсем. Не увидеть их теперь никогда. Ну, зачем вы к ней полезли?

ВАЛЕНТИН. Не знаю. Простите, Людмила.

ЛЮДМИЛА. Ладно. Прощаю.

ВАЛЕНТИН. (Трёт глаза.) Поеду. (Пауза.) Выпьем на дорожку и пойду. (Выпили.) Он останется. Конечно. Он молодой ведь. Он лучше меня. Вам будет защита. Старею так быстро. Болит всё. Людмила, хотел вам сказать, знаете, что? Вот иду, другой раз, по улице, вижу мальчишку маленького, идет он, его мама за руку держит. А я думаю: сейчас, как в сказке, будет — я брошу эту свою шкуру, это своё тело тут где-то, на улице и переселюсь в мальчишку этого, сейчас переселюсь в него, в его душу, но останусь самим собой, Валькой, Валентином, «Валюхой», как в школе меня дразнили, останусь им, но вдруг — стану на двадцать лет моложе, так сказать… Стать им, пацаном, и жить заново, и жить заново долго — сто лет еще, или двести, и каждый раз в другого перепрыгивать. Пусть будет плохо все, но я буду жить заново, жить… И вот, слушайте, Людмила, для чего: стать мальчишкой, опять с начала, чтобы вот эту гадость, что неправильно сделал, что со мной была все годы — выкинуть, выбросить и всё с начала, с начала… Как я вот ему завидую! Вот он сопит рядом, а я ему завидую, что он на двадцать лет моложе! Ведь он жизнь проживёт с подлостью, а я бы ею — как надо распорядился…

ЕВГЕНИЙ. (Бормочет.) Я не сплю, я всё слышу…

ВАЛЕНТИН. Да слушай… Он главного не знает. А я знаю, я старше его на двадцать лет, я про это про главное знаю хорошо, но высказать не могу его, главное это, я не умом знаю, а чувствую его, так сказать. И я-то мог бы распорядиться как следует его жизнью, этими двадцатью годами разницы, я бы сделал так много, я бы так много сделал, я бы всё иначе сделал, я бы сделал… (Плачет.)

ЛЮДМИЛА. Ой, водка как плачет, слёзы-то у неё крупные. Ну, хватит болтать. Не понимаю я ничего вашего. Турок я, турок, необразованная. Не понимаю, не хочу понимать. Пейте, ешьте, Валентин Иванович, да идите, хватит… Всё. Прощайте, Валентин Иванович. Вы алкоголик, что ли, к тому же, нет?

ВАЛЕНТИН. Нет, я если немножко выпью, дак я уснуть могу. А то — не могу. Страшно. Одному страшно.

ЛЮДМИЛА. Ничего не понимаю, приношу прощение. Прощайте, Валентин Иванович.

ВАЛЕНТИН. Прощайте… Вот, уже жизнь заканчивается как-то, в старпёры записали, в старичка молодящегося, с кольцом ходит, дурак лысый. А я ведь живой… Я вчера был мальчишка, вчера бежал на пятый этаж через три ступеньки, а сегодня — лысина, хоть мажь крапивой, хоть не мажь, нету волос! Вот, он — сидит, и я — сижу, и думаю: как залезть ему внутрь? Можно как-то? Нет. Потому что — потому что: трамвай ходит только до часу. (Пауза.) Не буду пить, расплакался вот, болтаю всякое, правильно вы говорите, сердце стучит…

ЛЮДМИЛА. Да пей. (Вытерла слезы.) Жалко, что ли, говна, ещё наварим. Ой, Валя-Валя, Валя-Валя, Валя-Валя…

ВАЛЕНТИН. Ой, Люда-Люда, Люда-Люда, Люда-Люда…

ЛЮДМИЛА. Ой, Валя-Валя…

ВАЛЕНТИН. Ой, Люда-Люда…

ЛЮДМИЛА. Ой, Валя.

ВАЛЕНТИН. Ой, Люда.

МОЛЧАНИЕ

А муж-то у тебя, отец её — кто? Есть? Был?

ЛЮДМИЛА. Да солдат её отец, кто ещё-то, спрашивает, главно. Ясно дело.

ВАЛЕНТИН. Ну, а сама-то зачем врала? Гагарин, Гагарин…

ЛЮДМИЛА. Дак что, сказать тебе или кому другому — как на самом деле было? Дак скривитесь, некрасиво сильно. Я и на работе так всем рассказываю. А зачем — не знаю сама. Уже даже сама поверила, зараза два раза. Да я её родила от солдата заезжего, он уехал, как со мной повошкался, поиграл, тварь. Какой Гагарин. Улетел на вертолете, на ракете системы «Град» в свою деревню, падла. Запился, поди, не узнать, морда красная и довольная, в телевизор, поди, не влазит. Миша его звали. Тварёныш, ни копейки на неё не дал, жилы я из себя вытянула, всю жизнь их тащила всех. А он, Мишутка, Михуил, сидит, поди-ка, на огороде сейчас, на навозной куче, или в бане парится, со своей толстозадой женой, в бане, падла. Жена красномордая, такая же, как и он, поди. Куча детей, поди. И он, как пьянка какая, сидит за столом, бахвалится пьяни, что вокруг него сидит, рассказывает, хвалится, как он с девками в армии гулял, чего он творил. Говорит, поди: «Была у меня одна бабёнка, Людочка такая, попка у неё — уй!», и хихикает, мерзотина, рассказывает, как он в армии весело развлекался, паскуда… И откуда ему знать-то, как я мыкалась и мыкаюсь всю жизнь?! Да чтоб твоя баня и твоя навозная куча вместе с тобой провалились бы в тартарары, тварюга… Чтоб тебе, чтоб тебе… (Пауза.) Мы тут все солдатские подстилки, если по простому, чего уж, если честно. Без мужьёв детей воспитывали. Мамочка меня родила тоже от солдата прыщавого. Родила уж, когда ей тридцать было, кто мог на нее польститься, ну? А её мама родила её — тоже от солдата. Солдатские вдовы. И я ребенка уродку родила, а она — еще уродину притащит мне от него вот, так вот и плодимся, как сорнячки по весне.