Слуга Смерти - Константин Соловьев

Напишу рапорт, как и обещано Кречмеру, и отошлю завтра с посыльным в полицай-президиум. Изложу дело, как обычно, а в конце укажу — мол, на следующий день присутствовал при осмотре тела неизвестного на Стромштрассе, посмертные следы на котором позволяют судить о… о…

Составляя в уме мудреный оборот, я не сразу заметил, что мы подошли к дому. Я безошибочно узнал его в шеренге точно таких же домов, хотя никаких особых отличительных признаков он не имел, если не считать потрескавшейся сбоку стены и растущей на веранде драцены. А сейчас, когда ночь осторожно и в то же время властно укрыла город своим тяжелым плащом, не видно было даже этого. В этом доме я последние несколько лет снимал верхний этаж — две просторные комнаты со столовой и кабинетом. Окна уже не горели, но я знал, что на кухне для меня оставлен ужин — скорее всего, ароматный домашний гуляш со свининой, парочка шнельклопсов, кексы со сливовым вареньем и, конечно же, нераспечатанная бутылка мозельского. За прошедшие годы фрау Кеммерих хорошо успела изучить мой вкус.

Итак, следы… следы, позволяющие судить об идентичности, а также о характере…

Возле дома мне померещилось движение. Любое движение, искаженное ночью, выглядит смутно и непонятно — точно кто-то дернул рукой черную простынь, отчего по ней на мгновенье прошли мелкие складки. Ближайший фонарь был в двух домах впереди, а потому его зыбкого света хватало лишь для того, чтоб обозначить профиль дома. Остальное же, включая палисадник, крыльцо и веранду, было непроглядно, черно и молчаливо. Движение? Я усмехнулся. Вот уж точно нервы. Или же недоброй памяти старые рефлексы охотничьей собаки, как всегда не вовремя проснувшиеся. Такие вещи, говорят, держатся до самой смерти… Уж не французского ли лазутчика нарисовало в спешке мое беспокойное воображение?

Тем не менее, я отчего-то сбавил шаг. До дома оставалось не более тридцати шагов, он был передо мной — знакомая и ставшая как будто даже немного родной туша — немного покосившееся крыльцо, трещина в стене, пьянящий аромат вишен из палисадника… Калитка была заперта, как обычно: фрау Кеммерих по привычке опасалась воров, хоть и знала — ни один вор, в трезвом ли рассудке или в пьяном, никогда не полезет под крышу, где живет тоттмейстер.

И все же что-то вызывало беспокойство. Точно мелкая острая крошка, впившаяся между внутренностей и неприятно колющая при каждом шаге. Твердая такая крошка, которую не вытряхнуть, не перетереть…

«Трусливый параноик, — сказал я себе жестко, заставляя непослушное тело сделать еще шаг, — что тебя напугало? Движение? Соседский кот шмыгнул в переулок или мальчишка искал землянику в палисаднике. Будешь шарахаться теперь от каждой тени?.. Может, и вправду пора тебе переезжать отсюда, старик? Езжай туда, где климат потеплее, где не так сыро — на юг или в Дрезден. Макс был прав, не для тебя этот город…»

Да и не померещилось ли мне? Надо признать — глаз у меня уже не тот, что в молодости. Беспокойное движение ветвей могло мне показаться человеческим силуэтом в ночи. Глупость какая…

Чувствуя себя невыносимо гадко, я замер у забора, шагах в двадцати от калитки. Арнольд обогнал меня и, ступая на удивление бесшумно, двинулся вперед. Его угловатый контур в свете отдаленного фонаря походил на огородное чучело, а развивающиеся полы плаща усиливали и без того зловещий вид.

«Посылать вместо себя мертвеца домой — вот до чего ты дошел, Шутник. Раньше ты первым вызывался в разведку, а теперь тебе нужен покойник, чтобы попасть на собственную кухню. Какой позор…»

Я зашипел и прикусил язык, хотя тот был ни в чем не виноват. Негромко скрипнула калитка — Арнольд был уже в палисаднике. Я представил себе, что будет, если фрау Кеммерих не отошла ко сну, а ждала для какого-то разговора меня. Услышав скрип калитки, она откроет входную дверь и… Я легко вообразил, что будет дальше. Фрау Кеммерих не одобряла разгуливающих по улице мертвецов, и моего слугу была согласна терпеть только на том условии, что он никогда не пересечет порог ее дома. До недавнего времени так и было — Арнольд ночами дежурил за домом, изредка пугая своим неподвижным массивным телом соседей. Он не жаловался на усталость и холод.

Я переключился на глаза Арнольда. Это не самое приятное ощущение, но в жизни тоттмейстера приятные ощущения вообще встречаются недостаточно часто. Треск в затылке, приступ сильнейшей тошноты, точно в груди набухает огромный пузырь, заставляющий желудок тесниться к горлу, ногти впиваются в ладони… Наверно, со стороны я сам сейчас выгляжу как пьяный — привалился к забору, дрожу, со лба капает пот, а побелевшие глаза выпучены до того, что жутко смотреть.

А потом я смотрю на мир глазами Арнольда. Мир через них кажется немногим более темным и чуть не в фокусе, но дело тут не в моих способностях — как ты ни будешь заботиться о покойнике, а жизнь завершает то, с чем не совладала смерть — сетчатка, увы, разрушается первой. Я делаю еще несколько тяжелых шагов. Когда я управляю Арнольдом, это тело кажется мне чудовищно тяжелым и неуклюжим. Но это лишь иллюзия, искажение восприятия — когда его руки становятся моими руками, они управляются с такой же легкостью, если не быстрее. Несколько шагов по аккуратной кирпичной дорожке. Вокруг темно, шевелятся кусты, но запаха цветущих вишен я не ощущаю, обоняние также отказало Арнольду. Может, это и к лучшему, ни к чему наслаждаться запахом через нос мертвеца.

Я поднимаюсь на крыльцо. Ступеньки непривычно громко скрипят под моими ногами, сейчас только это напоминает мне о том, что мое тело — мое настоящее тело, которого я даже не чувствую, брошенное где-то, привалившееся к забору, — не здесь. Я поднимаюсь на крыльцо. Веранда пуста. Здесь царит темнота, цветы в горшках похожи на выставленные в ряд человеческие головы с пышными прическами. Дверь заперта, я поднимаю руку и почти успеваю положить ее на ручку, когда мое боковое зрение — не мое, но принадлежащее сейчас мне — успевает что-то заметить.

Движение в ночи. Кусты сирени справа от крыльца, в них что-то шевелится, что-то слишком большое, чтобы его можно было принять за бродячего кота. Я машинально делаю шаг в его сторону, подхожу к перилам веранды. Я ощущаю чужое присутствие, хотя мои глаза мертвы и медленно гниют. Я чувствую, как…

Темная фигура вырастает передо мной быстрее, чем я успеваю полностью развернуть тяжелого Арнольда. Я буквально слышу, как трещат от резкого рывка его кости, как стонет мертвая плоть, силясь выполнить приказ. Я почти ничего не вижу — только зыбкий силуэт, цветом лишь немного светлее ночного неба. Нужен рывок — один рывок чтобы обрушить огромное тело через перила, на незнакомца. Сухое дерево не задержит меня. Нас. Меня. Арнольда.

А потом вдруг мир раскалывается оранжевой трещиной прямо у меня перед лицом. Трещиной прямо в ад, грохот которого швыряет меня назад, в пустоту, в ночь… Как будто меня стеганули по лицу стальные крылья гигантской птицы.

Еще одна вспышка. В этот раз я просто чувствую сильный удар в грудь, оглушающий и гулкий. И ощущаю, как что-то огромное, раскаленное, пылающее, звенящее, трещащее, твердое бьет меня в сердце. Я слышу хруст собственных ребер, они звучат, как треснувшая винная бочка. Я чувствую горячее и липкое на подбородке и шее.

Я умираю.

Глава 3

Господин полицай-гауптман Виктор фон Хаккль взглянул на меня с неодобрением. Неодобрение Виктора фон Хаккля, несмотря на то, что он практически никогда не выказывал его голосом, было яснее, чем свежеотпечатанная директива полицай-президиума на стене дома. Брови его немного приподнимались, отчего глаза становились круглее и удивленнее, губы же, напротив, плотно сжимались, образуя одно большое серое тире, нарушенное лишь черным костяным мундштуком в углу рта.

— Это… э-э-э… — он перебросил мундштук из одного угла рта в другой, то ли выигрывая время, чтобы сформулировать мысль, то ли будучи просто в замешательстве. — Вы привели… это сюда?

— Так точно, господин полицай-гауптман, — сказал я. — Мне показалось, это стоит продемонстрировать. Смотрите… Вот первая пуля. Попала немного пониже кадыка, прошла здесь, здесь… Выходное отверстие, чуть в стороне от шейных позвонков. Стрелявший находился на полметра ниже, поэтому входное…

— Господин обер-тоттмейстер, — медленно сказал фон Хаккль. — Вы привели мертвеца в мой кабинет, чтобы показать, что с ним произошло?

Ему не понадобилось много слов. Присутствующий в кабинете Антон Кречмер хмыкнул — достаточно явственно, чтобы я его услышал. И достаточно громко, чтобы я воспринял его как рекомендацию.

— Так точно, господин полицай-гауптман.

— Отлично. Просто отлично. Вы представляете, во сколько обойдется чистка ковров во всем здании?

— От него нет запаха, — сказал я терпеливо. — Арнольд не воняет. По крайней мере, не сильнее обычного человека. Живого человека, я имею в виду.