Калигула - Зигфрид Обермайер

— Оставьте! Для этого еще будет время. А сейчас приведите сюда мою гвардию.

Тиберий имел в виду группу юношей и девушек, специально обученных всем видам развратных игр. Их выдрессировали до такой степени, что они тупо и без промедления подчинялись любому приказу. Когда он не мог больше выносить их глупые похотливые лица, их тут же меняли. Чтобы слухи не просочились за пределы дворца, немые рабы отводили их в скалы и сбрасывали вниз, где уже были подготовлены костры для сжигания тел. Пепел высыпали в море. Но мысли об этом не занимали Тиберия, он рассматривал таких людей только как игрушки, призванные удовлетворять его прихоти: когда они становились негодными, их попросту выбрасывали.

Четверо голых «гвардейцев» — двое юношей и две девушки — сразу же принялись за новеньких. Парни схватили отбивающихся девушек и грубо швырнули на разложенные вокруг подушки, сорвали с них одежду и, силой раздвинув их бедра, изнасиловали со стонами и грязными, непристойными выкриками — как любил император.

— Теперь парней! Давайте, девочки, покажите, что вы умеете! — подбодрил Тиберий.

Его обезображенное чирьями лицо расплылось в циничной улыбке. Поскольку женщине почти невозможно изнасиловать мужчину против его воли, проститутки императора использовали другие методы. Они прижимались к юношам, целовали и гладили их, пытаясь умелыми прикосновениями пробудить в них желание.

— Оседлайте этих упрямых жеребцов! Давайте, сильнее!

Девушки уложили молодых людей на подушки и, усевшись верхом, с криками покачивались вверх и вниз, чтобы угодить императору. Они прекрасно знали, что за его немилостью последует жестокая расправа.

Тиберий опрокидывал один кубок за другим, но сегодня он никак не мог взбодриться. Его старый вялый фаллос не шелохнулся, и у императора скоро отпала охота в играх. Он покинул комнату в мрачном расположении духа и велел позвать Тразиллия. Тяжелым от выпитого вина голосом он приказал:

— Выпей со мной, мой ученый друг, и объясни, почему жизнь так отвратительна. Не успеешь родиться, как за твоей спиной уже появилась тень смерти, а когда умрешь, никто не ответит на вопрос, зачем жил, — и прежде всего ты сам.

Тразиллий успокаивающе поднял руки.

— Это верно для других, господин, но не для тебя. Ты продолжаешь дело божественного Августа умело и энергично, поэтому смог сохранить мир и благосостояние в империи.

— Мир и благосостояние… — пробормотал Тиберий. — Да-да, это верно. А где благодарность? Трижды проклятый сенат затевает заговоры за моей спиной, а о Сеяне — единственном человеке, которому я так доверял, мне сообщают в последнее время такое! Но я не хочу наводить на тебя скуку политикой, ученый знаток звезд. Ты никогда меня не разочаровывал, никогда не обманывал. Только скажи мне одно… скажи мне… скажи…

Император провел рукой по своему лицу, как будто хотел что-то смахнуть, и уснул.

«Хвала Юпитеру! — прошептал про себя Тразиллий. — Всегда, когда Тиберий хочет знать правду, меня охватывает ужас…»

Из разговора с Сеяном Калигула сделал правильные выводы. Для префекта он был лишь пешкой, которой тот воспользуется в своих целях, а затем устранит, когда она станет бесполезной или неудобной в его игре. Калигула, наделенный острым умом, видел своего «соратника» насквозь. И он принял единственно правильное решение, вернувшись в дом Ливии только для того, чтобы попрощаться.

Через несколько часов Гай Юлий вместе с телохранителем отплыл на Капри. Тиберий принял Калигулу удивительно тепло, потому что не мог поверить в то, что его доверенные лица рассказывали о Сеяне, и постоянно требовал новых сообщений.

— Гай! Ты появился как раз вовремя. Кажется, у Сеяна в Риме остались одни враги. Я знаю, что префект тщеславен, но в то, что он желает получить мой трон, не хочу верить. Я хочу услышать твое мнение.

— Приветствую тебя, император! Я искренне рад встретить тебя бодрым и здоровым.

Тиберий сразу заподозрил неладное.

— Почему же? Ты думал, что увидишь меня на смертном одре?

— Не совсем так, но в Риме ходят слухи…

— Слухи? Какие слухи? Скажи мне правду, Гай, я приказываю тебе!

— Клянусь всеми мужами нашей семьи и всеми богами, я могу сказать тебе только правду, которую знаю. Так, как я сейчас сижу напротив тебя, два дня назад я сидел напротив Сеяна. О нашем разговоре я хотел бы тебе рассказать.

— Кажется, префект рассчитывает на то, что ты недолго проживешь, и видит себя будущим регентом при твоем несовершеннолетнем внуке Тиберии Цезаре. Он действует в Риме как диктатор и раздает приказы от твоего имени. Знаешь ли ты, что он тайно помолвлен с Юлией? Когда ты умрешь, он хочет жениться на твоей внучке и с помощью своих преторианцев занять трон. Правда, он не сказал мне этого прямо в лицо, но и не дал повода сомневаться в своих намерениях.

— Я должен был догадаться, — проговорил Тиберий. — В своих письмах он представлялся в последнее время таким безобидным и скромным, что совсем на него не похоже. Вообще-то он просил у меня разрешения на брак с Клавдией, но я остановил его…

— Это было всего лишь хитростью. Клавдию он давно прогнал, поскольку она ему больше не нужна. Весь Рим говорит о том, что она отравила Друза, чтобы угодить Сеяну. Разве ты ничего об этом не знаешь?

Лицо императора окаменело.

— Он виновен в смерти моего сына? Этого не может быть… Я не верю!

— Возможно, это только слухи, но после всего, что я узнал, они кажутся печальной правдой. Сеян умный человек, в этом нет сомнения, и я с готовностью — так же как и ты — подарил бы ему свое доверие. Но твоя милость, император, сделала его самонадеянным и неосторожным. Мне кажется, что он оказался слишком слабым, чтобы противостоять соблазну, и нарушил границы, которые ты ему определил. Ты пригрел на своей груди змею, император! Мне очень жаль, что приходится говорить тебе это, но я подчиняюсь твоему приказу рассказать всю правду, какая мне известна. Возможно, другие принесут тебе лучшие вести…

Император молчал, расчесывая сыпь на лице. Он сорвал повязку и бросил ее на пол, а потом поднял мутные старческие глаза на Калигулу.

— Нет, Гай, лучших новостей для меня нет. Все складывается одно к одному, и то, что ты рассказал, подтверждает предположения моих друзей, которым я доверяю. Но думаю, что сейчас было бы неразумным разуверять Сеяна в прочности его положения. Пусть он продолжает свою игру еще какое-то время. Только так я смогу его изобличить. Я далее хочу передать ему консулат. Он должен тешить себя уверенностью в моем расположении к нему. Это сделает его неосторожным, и тогда я нанесу удар. Я уничтожу его вместе со всеми друзьями и союзниками, со всей его семьей, растопчу, как змею. Я доверяю тебе, Гай. Ни слова из того, что я тебе здесь сказал, не должно проникнуть за эти стены! Ты сын Германика и значишь для меня гораздо больше, чем этот самодовольный выскочка, которому я так долго — слишком долго — доверял!

Калигула праздновал победу. Все шло как он задумал, и, когда Сеян лишится власти, пробьет его час, час Гая Цезаря, которого все называли Сапожком. Калигула рассмеялся про себя: «Сапожок превратится в сапог, которым он наступит им на горло, прежде чем они поймут, что произошло».

Сабин сказал отцу, что отныне по нескольку раз в неделю к ним в дом будет приходить преторианец — центурион Херея, которого он будет учить чтению и письму.

Цельсий в сомнении покачал головой.

— Мой двадцатилетний сын хочет стать учителем, едва ли научившись чему-то сам. По крайней мере храбрый воин хорошо заплатит за твои уроки? Преторианцы должны получать неплохие деньги — за наш счет, конечно же.

— Нет, — спокойно ответил Сабин, — храбрый воин ничего не будет платить. Во-первых, он мой друг, а во-вторых, сам оказал мне большую услугу. Херея, между прочим, старше меня на несколько лет, женат и имеет двоих детей. Иными словами, он не какой-нибудь плут-мальчишка, которого мы пригреем в нашем доме. Он хочет сделать карьеру, а для этого надо уметь писать и читать.

— Хорошо, сын мой, я не хочу тебя переубеждать. Это все же лучше, чем болтаться по улицам и увиваться за женщинами. Почему только ученые и поэты должны гостить здесь? Твердая поступь солдата не повредит нашему изнеженному Аполлоном дому.

— Ты хорошо это сказал, мой дорогой отец. Я всем сердцем с тобой согласен.

Качая головой, Цельсий вышел из комнаты. Сын не переставал его удивлять. Втайне он гордился Сабином, но держал свои чувства при себе.

На следующий день Херея появился сразу после окончания службы.

— Я все-таки рассказал Марсии. В конце концов, она должна знать, где я бываю и чем занимаюсь. На нее можно положиться, от нее никто не услышит ни слова.

— Нет ничего постыдного в том, что ты научишься писать, Херея. Большинство римлян не умеют этого делать, да и не видят в письме никакой необходимости. Итак, садись сюда, и давай не будем терять времени.