Неспящие - Чарли Хьюстон

Капитан улыбнулся:

— Хаас, какого черта? О чем ты только думаешь? Ты что же, считаешь, я тебя пошлю в Уилмингтон? Заставлю сбывать метамфетамин ночным грузчикам в порту? Или зашлю к мексиканцам здесь, у нас? Или ты думаешь, я пошлю тебя толкать дурь черным в южный Лос-Анджелес?

Парку снова подумалось об отце.

— Вы же сказали «операция по внедрению», сэр. Вы сказали «продавать наркотики».

Бартоломе посмотрел на стол. Он убрал спортивную страницу, сообщившую новость о том, что от паршивой жизни этим летом не отдохнешь и не отвлечешься даже несколькими бейсбольными играми, и нашел пачку страниц, распечатанных на обратной стороне старых рапортов о происшествиях и уведомлений. По новым правилам полицейского департамента печатать следовало на обеих сторонах листа, а потом сдавать его в макулатуру.

— Хаас.

Он просмотрел страницы, поворачивая их туда и обратно, чтобы найти нужную сторону.

— Для большинства полицейских их работа означает одно из двух. Во-первых, быть полицейским — это просто работа. Неплохая зарплата. При некоторой личной инициативе каждый может сделать карьеру. Огромные льготы. Ни у кого в наше время нет такого медицинского обслуживания, как у полицейских. Хорошая пенсия. Множество других плюсов. А раньше к тому же было полно работы, на которую не надо было даже брать пистолет, не говоря уж о том, чтоб его вынимать. Диплом о среднем образовании, два года в начальном колледже или послужи в армии, и можешь поступать в академию. Нормальная работа для мужика. Средний полицейский относится к своей работе скорее как сварщик, чем, скажем, агент министерства финансов. Во-вторых, быть полицейским — для некоторых это значит иметь значок, дубинку и оружие. Никто в этом вслух никогда не признается, во всяком случае на трезвую голову, но таким людям просто нравится командовать. Сходи к ним в гости на барбекю, посмотри, как они разговаривают с женой и детьми — так же, как с типами, которых только что задержали за умышленное нападение. Они приходят за значком и не меняются.

Бартоломе отогнул угол одного листа и посмотрел на лист под ним.

— А куда тебя вписать в эту схему?

Парк все еще думал об отце, вспоминая, как они виделись в последний раз на похоронах матери. Через месяц он решил не ехать на восток на похороны отца. Все, что старик хотел ему сказать, он сказал у могилы своей жены, хотя только лишь после того, как ему позвонила сестра и со стоической пенсильванской интонацией рассказала, как их отец использовал свой любимый карабин «уэзерби», он понял, что означали его слова «Тебе не нужно уже приезжать домой». Стоя тогда над гробом матери, он решил, что эти слова означали окончательное отчуждение, в которое постепенно превращались их отношения. Повесив трубку после звонка сестры, он понял, что на самом деле это была последняя попытка Т. Стегланда Хааса защитить своего сына от мировой скорби.

Не нужно возвращаться. Не нужно стоять у могилы отца. Занимайся своими делами. Все кончено. Ты прощен.

Он протер циферблат часов большим пальцем.

— Я не знаю, куда меня вписать, сэр.

Бартоломе кивнул:

— Ну, посмотрим. Семейный трастовый фонд. Академия «Дирфилд».[6] Степень бакалавра в Колумбийском университете. Докторская степень в Стэнфорде. Не похоже, чтобы такой человек гнался за надежной работой.

Он сложил еще один листок бумаги.

— Кстати, ты не стесняешься применять силу, но серьезных жалоб по этой части на тебя нет. Неплохая коллекция задержаний, однако ничто не наводит на мысль, что тебе нравится защелкивать наручники. Ты не производишь впечатления человека, который возбуждается оттого, что помыкает людьми.

Он скатал лист в трубку и показал ею на Парка.

— Что же мы видим? Описание молодого белого мужчины с хорошим образованием и искренним желанием поступать правильно и служить обществу.

Парк крутил запястьем взад-вперед, приводя в движение механизм самозавода в часах.

Это были часы его отца, «Омега Симастер» 1970 года, подарок жены, который он передарил Парку в тот самый день, когда освободил его от вторых похорон. Отец снял их со своего запястья и передал ему с такими словами: «Это хорошие часы. Когда через пару лет начнут сбрасывать бомбы, они не остановятся от электромагнитного импульса. Даже во время Апокалипсиса кто-то должен знать, который час, Паркер».

Паркер стал вертеть запястьем чуть быстрее.

— Вы меня обвиняете, сэр?

Бартоломе дал листку развернуться у него в руке и показал его Парку:

— Нет. Просто это именно то, что мне нужно. Образованный молодой белый мужчина, который может разговаривать с другими образованными молодыми белыми людьми. Такими людьми, которые могут позволить себе не только покупать наркотики, но и быть разборчивыми, у кого их покупать. Людьми, которые не хотят кружить вокруг парка Мак Артур на своих «мерседесах». Людьми, которые предпочитают позвонить по секретному телефону, сделать заказ и получить доставку на дом. Как суши. С вот такими людьми, полицейский Хаас.

Он наклонился ближе.

— Это единственные люди, которым по карману купить «дрему».

Парк перестал крутить запястьем.

— Что?

Бартоломе положил свернутые бумаги на стол.

— Ты уже видел кого-нибудь с этим? Близко? Кого ты знаешь лично?

Парк коснулся часов, не глядя на них.

— Мать. Но я ее не видел. Она быстро умерла.

— Хорошо.

Бартоломе дважды кивнул.

— Это хорошо. Один из моих братьев заразился еще вначале. Еще до теста. Когда все еще думали, что это вирус. Карантин. То и дело забор образцов ткани. Экспериментальное лечение. И это помимо самой заразы. Когда он доживал последнюю неделю, разрешили первые испытания «дремы» на людях. Его выбрали по жребию, но он попал в группу, которая получала плацебо. Я видел женщину, которая получала настоящее лекарство. Она спала. Она видела сны. Проснувшись, она улыбалась, разговаривала с родными. А до этого она пять дней без перерыва кричала. Вся была в порезах. Они тоже прошли.

Бартоломе взглянул на другую фотографию на стене: в парадно-выходной форме, тот день, когда он получил свои нашивки, по бокам два брата-полицейских, все трое обнимают друг друга за плечи.

Он отвернулся.

— «Афронзо — Нью дей фарм» наконец при посредничестве правительства согласилась поделиться патентом на «дрему» для ее производства в международном масштабе. АНД придется удовольствоваться чуть менее неприличной прибылью с этой сделки, чем было бы в ином случае. Господи, власти могут национализировать банки, автопроизводителей, коммунальные предприятия, телекоммуникации, но пока фармацевтическое лобби еще в силе, эти подонки в конгрессе будут орать про «свободный рынок», как будто на президентские выборы выставили Маркса.

Бартоломе потер нос и крякнул.

— В общем, нельзя сказать, сколько уйдет времени, чтобы наладить производство за границей, и даже когда его наладят, если это вообще случится, спрос еще долго будет превышать предложение. Но это за границей и на других материках, а у меня и без того забот хватает. Пока вся «дрема», что есть, находится в Америке, и всем она нужна, и мы должны не позволить людям перебить из-за нее друг друга. А именно Управление по контролю качества продуктов и лекарств собирается вывести ее из списка А и придумать для нее так называемый список Z. Полный контроль над распределением. Только через больничные аптеки. Выдача непосредственно персоналом больницы своим пациентам. По одной дозе на один прием. Возможны редкие исключения для хосписов и больных на домашнем уходе, строго по рецепту, подписанному двумя врачами. На каждой коробке, на каждом флаконе индивидуальные радиометки. Производится небольшими партиями, таблетки каждой партии будут иметь три уникальных идентифицирующих признака.

Парк наморщил лоб. Роуз говорила, что при этом у него «особенно бестолковый вид». Хотя на самом деле Парк никогда бестолковостью не отличался.

— НСП продолжает распространяться. И быстрее, чем считалось.

Бартоломе кивнул и сел.

— Это между строк. Да. В общем, никто ничего не говорит, но да.

Он положил обе руки на макушку и переплел пальцы.

— Все лично знают хотя бы одного человека, у которого кто-то из близких болен НСП. Очень скоро у всех будет болен кто-то, кого они сами хорошо знают. Кого любят. Если торговля «дремой» выйдет на улицы, начнется война. То, чем торгуют из-под полы сейчас, — это подделка, низкосортная пиратская дрянь из Юго-Восточной Азии; нам бы надо перекрыть ее поставки, но это не наша обязанность. Мы будем работать с настоящим DR33M3R. Конечно, кое-где будет всплывать то флакон, то пара десятков таблеток. Но нельзя допустить, чтобы препарат попал на улицы в большом количестве. Крупные партии, вот за чем мы будем охотиться.