Фирма - Джон Гришем

Ламар сидел совершенно неподвижно, не вздрагивая даже от новой порции воды. Видимо, он утратил всякую чувствительность. Взгляд его удерживала какая-то штука у ограждения бассейна, казавшаяся банкой пива, стоящей в луже воды на бетонной дорожке.

Митч посмотрел по сторонам, надеясь, что никто из соседей не глазеет на происходящее. Соседи не могли ничего видеть — высокие заросли кипариса закрывали от нескромных глаз бассейн и газон рядом с ним. Митч обошел бассейн вокруг и остановился там, где было еще сухо. Ламар наконец заметил его, кивнул, сделал слабую попытку улыбнуться и указал ему рукой на промокшее кресло рядом с собой. Митч оттащил его чуть в сторону. Уселся.

Взгляд Ламара вновь вернулся к банке пива или чему-то на нее похожему — не разобрать. Казалось, вечность они так сидели и слушали негромкие выстрелы дождевальной установки. Время от времени Ламар встряхивал головой и пытался что-то сказать. Митч улыбался неловкой нервной улыбкой, вовсе не уверенный, что нужно что-то говорить.

— Ламар, мне очень жаль, — решился он наконец. Повернув голову, тот посмотрел на Митча.

— Мне тоже.

— Я не знаю, что еще сказать.

Взгляд Ламара снова оторвался от непонятного предмета, он повел головой в сторону гостя. Мокрые волосы лезли ему в глаза, красные и совершенно больные.

— Да, понятно. Но говорить действительно нечего. Очень жаль, что все это произошло именно сегодня. Не хочется приниматься за ужин.

— А уж об этом тебе и вовсе не стоит беспокоиться. Ни о каком ужине я и думать сейчас не могу.

— Ты их помнишь? — спросил Ламар, смахивая с губ капельки воды.

— Помню Козински, Ходжа — нет.

— Марти Козински был одним из моих лучших друзей. Он из Чикаго. Пришел в фирму за три года до меня и вот-вот должен был стать компаньоном. Опытнейший юрист, мы все им восхищались. Пожалуй, лучший посредник фирмы, блестяще вел переговоры, он не поддавался никакому давлению.

Ламар вытер брови, уставился глазами в землю. Когда он вновь заговорил, то стекающая с кончика носа вода заметно исказила его произношение.

— Трое детей. Его девочки-близнецы всего на месяц старше нашего сына, они всегда играли вместе…

Он не сдержался и заплакал, закусив нижнюю губу и прикрыв глаза.

Митч почувствовал себя совсем неловко, ему захотелось уйти. Он отвел глаза в сторону.

— Мне очень жаль, Ламар. Очень.

Ламар взял себя в руки, но слезы еще текли по щекам. Митч разыскивал взглядом кран, он дважды собирался попросить разрешения закрыть воду, и оба раза решал потерпеть еще, если уж Ламар терпел. Вдруг это действительно поможет? Он посмотрел на циферблат — часа через полтора стемнеет.

— Это был несчастный случай? — спросил он.

— Мы знаем очень немного. Они ныряли с аквалангами, и на лодке произошел взрыв. Инструктор, местный житель, тоже погиб. Сейчас пытаются перевезти их тела сюда, домой.

— А что с их женами?

— Они, слава Богу, дома. Это была деловая поездка.

— Никак не вспомню, как выглядел Ходж.

— Ходж был высоким блондином, не очень-то разговорчивым. Таких часто встречаешь, но никогда не можешь запомнить. Заканчивал Гарвард, как и ты.

— Сколько ему было лет?

— И ему и Козински было по тридцать четыре. Он бы стал компаньоном сразу после Марти. Они были дружны. Собственно, все мы очень дружны, особенно сейчас.

Обеими руками он откинул волосы со лба на затылок, встал, прошел туда, где было сухо. Вода стекала с него ручьями. Он остановился рядом с Митчем, тупо глядя на крыльцо соседей.

— Ну, как «БМВ»?

— Замечательно. Отличная машина. Спасибо, что позаботился.

— Когда ты приехал?

— Сегодня утром.

— А дама приходила? Специалист по интерьерам?

— О, да. Эбби с ее помощью потратила всю мою зарплату за следующий год.

— Это хорошо. И дом у тебя хороший. Мы рады тебе, Митч. Извини, что так получилось. Тебе здесь понравится.

— Тебе не за что извиняться.

— Мне по-прежнему не верится. Столбняк напал. Становится нехорошо, как подумаю о его жене и детях. Пусть меня лучше отстегают хлыстом, но к ним я сейчас просто не в состоянии идти.

Во двор дома вышли женщины и направились к бассейну. Кэй завернула кран, струйки воды перестали бить в небо.

Вместе с потоком машин они двигались в направлении центра, на запад, прямо в заходящее солнце. Они держались за руки и молчали. Митч открыл лючок в крыше автомобиля, опустил стекла. Эбби, покопавшись среди старых кассет в бардачке, вытащила Спрингстина, вставила в стереомагнитолу. Звучание было великолепным. Новая, поблескивающая в последних лучах солнца машина стремительно неслась вперед, к реке. Вместе с сумерками на летний Мемфис наваливалась душная густая влажность. Оживали площадки для игры в софтбол: на них выходили команды упитанных мужчин в обтягивающих трико и ярких майках, размечали поле, готовясь вырвать друг у друга победу. Набитые подростками автомобили резко тормозили у придорожных забегаловок, где можно было выпить пива, потрепаться, познакомиться с новыми подружками.

Митч начинал улыбаться. Он старался выбросить из головы Ламара, Козински и Ходжа. Чего грустить? Они же никогда не были его друзьями. Ему, конечно, было жаль их семьи, но ведь он никогда даже не видел их. А у него, Митчела И. Макдира, простого парня без роду, без племени, было все, чтобы ощущать себя счастливым: красавица-жена, новый дом, новый автомобиль, новая работа, новенький диплом Гарвардского университета. Блестяще организованный ум и крепкое тело, которое не набирало веса и не требовало долгого сна для отдыха. Восемьдесят тысяч в год, на первых порах. Через два года он перевалит за сто тысяч, и все, что для этого требуется, — работать по девяносто часов в неделю. Да это смахивает на благотворительность!

Автомобиль свернул на заправку. Митч залил бак доверху, расплатился, купил в придачу шесть пачек кукурузных хлопьев. Эбби тут же вскрыла две. «БМВ» опять влился в общий поток. Тоска ушла.

— Поужинаем где-нибудь? — спросил он.

— Надо бы переодеться, — ответила Эбби. Митч окинул взглядом ее стройные загорелые ноги. Эбби была в белой юбке выше колен и в белой же блузке, все — из хлопка. Сам Митч сидел за рулем в шортах, шлепанцах и выгоревшей на солнце черной майке.

— С такими ногами, как у тебя, мы бы прошли в любой ресторан Нью-Йорка. Как насчет «Рандеву»? Для него мы одеты?

— Отличная мысль.

Они нашли в центре местечко на платной стоянке, заплатили и прошлись пешком пару кварталов до неширокой тенистой улочки, где летний воздух сгущался, как туман, от аромата жаренного на углях мяса. Этот аромат проникал через ноздри, рот, дымком въедался в глаза, опускался вниз, к желудку, и оттуда давал команду в мозг. Дивный запах вырвался наружу вместе с дымом по вентиляционным трубам, окружавшим массивные печи, в которых в лучшем ресторане города, на весь мир прославившемся жареными свиными ребрышками, эти самые ребрышки сейчас и подрумянивались. Ресторан располагался ниже уровня улицы, в подвальном этаже старого здания из красного кирпича, которое давно бы снесли, если бы не превосходная еда, превратившая «Рандеву» в достопримечательность.

Ресторан обычно бывал полон, существовала даже очередь, но по четвергам напряжение, видимо, спадало. Они прошли через похожий на пещеру зал и устроились за небольшим столиком, покрытым красной клетчатой скатертью, чувствуя на себе любопытные взгляды. Взгляды эти были всегда, мужчины переставали жевать, руки с ребрышками застывали в воздухе, когда Эбби Макдир проходила мимо, невозмутимая, как фотомодель. Однажды в Бостоне, идя по тротуару, она стала причиной пробки на перекрестке — на нее засмотрелся какой-то водитель. Присвистывание и возгласы восхищения вслед были неотъемлемой частью ее жизни, и даже муж ее привык к этому. Митч был очень горд тем, что его жена так красива.

Чернокожий гигант в красном фартуке с рассерженным видом стоял перед ними.

— Да, сэр. — Голос его был требовательным. Карточки меню лежали на каждом столе и были абсолютно ни к чему. Ребрышки. Только ребрышки.

— Две полных порции, тарелку сыра, пива — один кувшин, — на одном дыхании выпалил Митч.

Ни блокнота, ни ручки у официанта не было, он просто развернулся и гулким голосом прокричал в сторону входа:

— Дашь два полных, сыр, кувшин!

Когда он отошел, Митч под столом коснулся ноги жены. Она слегка шлепнула его по руке.

— Ты прекрасна, — сказал он. — Когда я в последний раз говорил тебе об этом?

— Часа два назад, — отозвалась Эбби.

— Два часа! Тупица безмозглый!

— А ты делай так, чтобы потом не упрекать себя.

Он положил руку на ее колено, ласково погладил. На этот раз Эбби позволила это. Сдаваясь, она улыбнулась, на щеках — ямочки, зубы в полумраке поблескивали, глаза, как у кошки, светились. Темно-каштановые волосы изящно спадали чуть ниже плеч.