Неверная. Костры Афганистана - Андреа Басфилд

– Держи, – сказал Хаджи Халид Хан моему другу. – Теперь ты будешь торговать карточками. Тебе с каждой проданной – доллар, остальное – мое. Договорились?

Спанди взглянул на карточки широко распахнутыми, удивленными красными глазами и кивнул.

– Спасибо, – сказал он тихо.

– Не за что, сынок, – ответил Хаджи Халид Хан, а Джорджия положила руку ему на колено и улыбнулась.

Все улыбнулись на самом деле, и этот единственный поступок сказал мне многое о человеке, которого она любила, потому что избавление Спанди от его жестянки было, пожалуй, величайшим актом милосердия из всех, какие я только видел. О чем не задумывался раньше. Если бы задумался, мог бы, наверное, попросить Джорджию найти для Спанди другую работу, подальше от ядовитого дыма, который выжигал ему легкие и глаза. А Хаджи Халид Хан сквозь черное лицо разглядел ребенка. И дал ему второй шанс, и я стыдился теперь, что не замечал очевидного. Но одновременно был еще и чуточку горд – ведь это через меня Спанди обрел нового работодателя.

Тогда-то я и почувствовал, что гнев мой начинает остывать.

Чуть позже восьми, когда взрослые разошлись кто куда – Джеймс и Мэй в один из многочисленных кабульских баров, мать к себе, смотреть по телевизору последнюю серию слезливой индийской мыльной оперы, а Джорджия с Исмераи в дом Хаджи Халид Хана, – мы со Спанди отправились на мусорную свалку, распространявшую вонь и болезни по всему Массудову округу.

Я молча следил за тем, как он отцепил от пояса жестянку, смерил ее прощальным взглядом и зашвырнул подальше в отбросы со всей силой, какая только имелась в его тонких руках.

Стоя рядом, мы проводили ее взглядами. Жестянка ударилась о канистру из-под бензина и сгинула в месиве гниющих очисток и прочего мусора. Потом я посмотрел на Спанди и увидел, что он беззвучно шевелит губами.

И вдруг он повернулся ко мне и спросил:

– Ты ведь знаешь, кто он такой – дружок твоей подружки?

– Она мне не подружка, – засмеялся я и ткнул его кулаком в живот. Чары прощального обряда развеялись.

– Ну-ну, – Спанди ткнул меня в ответ, – ладно, дружок твоей подруги .

– Если ты о Хаджи Халид Хане, то да, знаю.

– И кто же? – не поверил он.

– Бизнесмен из Джелалабада. Возит дизель и масло из Пакистана, а еще запчасти для «тойот» из Японии.

– Ну да, конечно, возит, – засмеялся Спанди, хлопнув меня по спине. – Побойся Бога, Фавад! Это же Хаджи Хан! Хаджи Хан, бич талибов; сын одного из самых знаменитых афганских моджахедов и один из крупнейших наркоторговцев страны. Это – Хаджи Хан, Фавад. Я узнал его сразу, как увидел. И он пьет чай в твоем доме и спит с твоей подружкой!

5

Афганистан славится двумя вещами – войнами и выращиванием маков.

И сколько ни старается международное сообщество положить конец и тому и другому, мы сейчас, кажется, преуспеваем в обоих занятиях как никогда.

После побега талибов в 2001 году начались разговоры о «демократии», и в течение двух лет все получили право голосовать; женщин пустили в парламент, девочек – в школу; появились законы, защищающие невинных, и все, что натворили предыдущие правители, было вроде бы исправлено.

Но среди этой суматохи все как будто забыли, что в Афганистане уже есть свод законов, система правосудия, которая просуществовала тысячи лет и является такой же частью нашей жизни, как горы Гиндукуш. И, кажется, все пришли к согласию, что «демократия» – штука хорошая, но человек, совершивший убийство, всегда должен быть готов к тому, что ему придется с этой системой столкнуться.

Кровная месть в Афганистане вершится порой не одно поколение, и людей погибает так много, что никто уже не помнит в конце концов, кто начал первым.

И хотя правительство приказало всем сдать оружие ради блага страны, никто этого делать не спешит, потому что здесь слишком быстро все меняется. И вот, влиятельные люди на севере и западе по-прежнему сражаются за территорию и власть; армейские командиры на востоке продолжают стрелять в пакистанцев, которые незваными лезут на нашу землю; талибы на юге ведут войну с афганцами и иностранцами; взрослые на улицах колотят мальчишек; мальчишки колотят мальчишек помладше, и все колотят ослов и собак.

А маковые посевы тем временем все всходят и всходят, и в газетах пишут, что в этом году был рекордный урожай и Афганистан стал крупнейшим в мире производителем опиума.

Моя мать говорит, что каждый должен стараться стать лучшим в своем деле, но мне кажется, что, говоря это, она имеет в виду нечто другое. Спортивные состязания, к примеру, или религиозное обучение.

И пусть я пока знаю мало, я уверен, что война – это плохое дело, потому что люди гибнут или теряют руки и ноги, и женщины из-за этого плачут; и еще я уверен, что выращивание мака – тоже дело нехорошее, потому что так говорит Запад, а вслед за ним – президент Карзаи.

Поэтому, думается мне, с моей стороны не было ни наивностью, ни эгоизмом то, что я счел Хаджи Халид Хана – вернее, Хаджи Хана, как я теперь знал, – с его опытом насилия за плечами и опиумными деньгами в кармане, мужчиной не подходящим для английской девушки, живущей в Кабуле и вычесывающей коз, чтобы заработать себе на пропитание.

Оставалось только, непонятно каким образом, убедить в этом Джорджию.

Ибо, как сказала однажды моя мать и как обнаружил на собственном горьком опыте Пир Хедери, любовь – слепа.

– Хаджи Хан ведь родом из Шинвара, а не Джелалабада, верно? – спросил я у Джорджии, когда она пила кофе на крыльце дома. Было холодно, и она куталась в мягкое серое пату – последний подарок от возлюбленного перед его отъездом на восток.

– Да, из Шинвара, – сказала она. – Но в Джелалабаде у него дом, и обычно он живет там. А почему ты спрашиваешь?

– Просто так, – пробормотал я, обнимая себя руками и садясь рядом с ней.

– Давай-ка, залезай сюда, – Джорджия придвинулась и накинула на меня край пату, согретого ее теплом и благоухающего ее духами. – Так лучше?

– Да, спасибо. Холодно, правда?

– Да, – согласилась она.

Я закусил губу, боясь начать разговор не с того и еще больше опасаясь, что, когда я его начну, Джорджия отберет пату.

– В чем дело? – спросила она наконец, после того как мы почти пять минут просидели молча. – Ты какой-то мрачный.

– Да? Ну, может, немножко, – признался я. – Это потому, что… ну… я слыхал, что в Шинваре много маков.

– Сейчас их вовсе нет – зима, – засмеялась она.

– Конечно, – я тоже засмеялся, радуясь, что все-таки начал трудный разговор. – Но вообще-то много. Про шинварские маки все знают.

– Да, – согласилась Джорджия. – И что?

– Ничего, – я пожал плечами. – Просто я подумал, что должен об этом сказать.

– Почему? Ты думаешь, Халид имеет к макам какое-то отношение? – Джорджия повернулась и посмотрела на меня. Вроде бы не рассердилась, к моему великому облегчению, но на вопрос я все же решил не отвечать.

– Послушай, – продолжила она. – Я знаю многих людей, которые подозревают Халида в торговле наркотиками, потому что он богат, но это не так… то есть он богат, конечно, но наркотиками не торгует. Он их ненавидит. Говорит, что они обрекают людей на нищету, что они вредят репутации страны и что их распространители оплачивают мятежи, которые могут снова разорить Афганистан. Он ненавидит их, Фавад, всей душой ненавидит.

– А почему ты уверена, что он говорит правду? – спросил я.

Джорджия подняла пачку сигарет, лежавшую возле ног, вынула одну и закурила.

– Ну, у меня есть на то причины, – сказала она, выдохнув дым. – Во-первых, он строит планы обеспечить восточных фермеров работой помимо разведения маков, снабдить их, например, саженцами фруктовых и оливковых деревьев, семенами пшеницы и цветов, из которых делают духи. А во-вторых… я знаю, что он говорит правду, потому что я доверяю ему.

Джорджия отвела взгляд, глотнула кофе и глубоко затянулась сигаретой. Я опустил голову и принялся разглядывать свои ноги, но краем глаза видел, как она медленно провела бледной рукой по волосам, откидывая их с лица. На фоне почти черных волос и серого пату ее кожа казалась белой, как снег, лишь под глазами были темные круги.

– Ты устала? – спросил я.

– Да, немного, – ответила она, и губы ее тронула легкая улыбка.

Я кивнул и сказал:

– Я тоже, – что было неправдой, просто мне хотелось, чтобы она не чувствовала себя одинокой. Хаджи Хана не было уже неделю, он исчез из нашей жизни так же внезапно, как появился, и я видел, что она по нему скучает.

– Я знаю Халида уже три года, – сказала вдруг Джорджия, словно прочитав мои мысли. – И если бы он лгал, я бы это поняла.

– Я не говорил, что он лжет.

– Ну да. Ты нашел другие слова, и на том спасибо.

Я натянул край пату себе на ноги.

– Но… как ты все-таки можешь быть уверена, что он не лжет?

– Как? – спросила она, пожав плечами на наш, афганский, манер и став на миг еще больше похожей на одну из нас. – Уверена, и все.