Герой дня - Кипхардт Хайнар

– Берись! - сказал Пёттер. - Делать надо вот что: нагрузим таратайку ранеными - и ходу. Или ты намерен ждать следующего налета?

– Нет, - сказал Рудат. - А тот, с кишками, был Малер.

У околицы самоходку с ранеными задержал Цимер. Размахивая пистолетом, он стоял на разбитом вездеходе и орал, что батальон занимает круговую оборону, что из деревни никто не выйдет и что он застрелит всякого, кто попытается оказать сопротивление. Рядом с ним стоял автоматчик.

– Езжай прямо на них! - сказал Пёттер Рудату. - Дави их к чертовой матери! - Он положил палец на гашетку пулемета и приготовился скосить обоих.

– Ты с ума сошел. - Рудат заглушил мотор и вылез из кабины.

Пёттер выпрыгнул следом.

– Нет так нет. Тогда попозже, - сказал он, глядя на Цимера.

– Что? - забеспокоился тот, чуя угрозу. - Вы это о чем?

– О вывозе раненых. Мы попросим ротного подтвердить приказ о вывозе раненых. Пошли. - Он отвел Рудата в сторону. - Так просто [75] нам с этой скотиной не разделаться. Ну почему ты не поехал прямо на него?

– Не знаю. Не могу больше смотреть на мертвецов.

– Тогда можешь спокойно поставить себя к стенке.

– Ага. В один прекрасный день я так и сделаю.

– Красавчик Бодо нас отпустит. Не подыхать же раненым тут.

– Пожалуй, - согласился Рудат.

Когда они нашли Вилле, у него был вид человека, который пережил тяжелый удар судьбы и мучится жесточайшей мигренью. Любое решение давалось ему чудовищным усилием воли. Например, решение о том, что остатки батальона займут у Хабровки круговую оборону, пока не будет установлена хоть какая-то связь с другими подразделениями. Батальон Хоэнзее, видимо, полностью истреблен в Гульевке.

Закрыв глаза, Вилле сидел у колодца на вытащенном из автомобиля сиденье, а Муле ставил ему на лоб горячие компрессы. Воду грели на примусе. Обер-лейтенант с детства страдал такими приступами, любая сильная встряска вызывала спазмы мозговых сосудов. Половина черепа раскалывается от боли, стреляющей в затылок, и каждая мысль оборачивается сверхчеловеческим напряжением. В это время Вилле не выносил света, шума, а пуще всего - неприятностей. Услышав голос Рудата, он поднялся. Этот голос успокаивал. Он подал Рудату руку, и ему показалось, что боль куда-то ушла: «До чего же велика сила симпатии».

Какой-то мадьярский фельдшер, выматывая Вилле нервы, допытывался, как быть с ранеными: запас морфия кончился, он ничем не в состоянии им помочь и больше не в силах выдерживать их вопли; что, если попробовать вывезти хотя бы самых тяжелых?

– Куда? - напустился на него Вилле. - Ведь лес кругом заминирован. А Гульевка, видимо, в руках партизан. Куда же мы их вывезем?

– Сами-то не подыхаете! - крикнул фельдшер, нервы у него были на пределе. В конце концов Вилле мог понять его. И не стал возражать, когда обер-ефрейтор Пёттер вместе с Рудатом вызвался рискнуть и попробовать пробиться на самоходке. По крайней мере отделался от настырного венгра. А в случае удачи можно доложить Фюльманшу и позаботиться о деблокировании Хабровки. Фельдшер требовал выслать конвой минимум из трех самоходок.

– Это исключено! - отрезал Вилле и только хотел ехидно спросить, кто же тогда останется в Хабровке, как в деревне вспыхнула паника.

На площадь высыпали солдаты с криками:

– Танки! Русские! Танки!

Все, кто хоть как-то мог передвигаться, устремились в лес. Слышались разрывы мин, рев танковых дизелей, крики брошенных раненых.

Вскоре все стало ясно: разыскивая Вилле, Фюльманш с танковой колонной пробился в Гульевку, а оттуда к Хабровке. Выскочив из башни, он сорвал с обер-лейтенанта погоны.

– Знаете, чего вам это будет стоить?!

– То обстоятельство, что мы оказались под вашим командованием, стоило нам нынче ночью двух батальонов, - горько сказал Вилле. - Напоминаю, я предупреждал о безответственности этой операции.

– Кого предупреждали? - спросил Фюльманш.

– Тех господ, которые привезли мне в Гульевку ваш приказ идти на Хабровку. Ваш шеф гестапо может подтвердить. [76]

– Приятно слышать, - осклабился долговязый детина с костлявым лошадиным лицом и длинными золотыми зубами. - Очень рад видеть вас снова.

– То есть как? - не понял Вилле.

– Я - начальник гестапо. Разрешите представиться - Хазе, к вашим услугам. Мне все известно. Если не ошибаюсь, в Гульевке я был значительно меньше ростом. Надеюсь, теперь вы не станете отпираться. - Он сунул под нос Вилле объявление о розыске человека в никелевых очках и громко заржал.

– Это невозможно. - Вилле побледнел. - Совершенно невозможно. Он же был без очков. - Но в глубине души Вилле знал, что человек с длинными золотыми зубами не шутит.

– Однако невозможное случилось, - заметил Фюльманш - Командиры двух немецких батальонов кинулись выполнять приказы партизана, объявления о розыске которого лежат у них в планшетах. Вы и Хоэнзее. Вы добились, что партизаны улизнули из котла, а ваши батальоны сели в лужу! Хороша ответственность! Знаете, что я могу с вами сделать?

Вилле был раздавлен. Все ясно. Фюльманш держит его за горло. Надо было запросить подтверждение приказа. Он был обязан запросить подтверждение. Фюльманш мог хоть сейчас арестовать его, мог испоганить ему всю карьеру. Вилле колотила нервная дрожь, он твердо решил пойти на попятный. В свое оправдание он живописал, с каким утонченным коварством партизаны обвели его вокруг пальца, сослался на подорванное здоровье и на особое доверие, которое он, Вилле, чуть ли не с пеленок испытывает к СС. Завершил он свою тираду просьбой разрешить ему искупить вину. Писклявый, как у канарейки, голос обер-лейтенанта прерывался от волнения, глаза подернулись влагой, как всегда от сострадания к себе самому. Большим и средним пальцами он прикрыл веки. Этот жест Вилле пеленял у прежнего начальства и считал необычайно выразительным.

Снова открыв глаза, он увидел холодный блеск очков эсэсовского интенданта, того самого, которому отказал в розыске похищенного имущества. Интендант только что подошел в сопровождении унтер-офицера Цимера. Вилле участливо осведомился, выяснилось ли недоразумение с вещами.

– Нет, - сказал эсэсовец и добавил, что в соответствии с поступившим сигналом приказал обыскать вещи личного состава батальона. На его поджатых губах застыла улыбка.

– Чьим сигналом? - раздраженно спросил Вилле.

– Моим, господин обер-лейтенант! - Цимер, вытянувшись по стойке «смирно», сделал шаг вперед. Лицо его побагровело, он сознавал, что поступил вызывающе, действуя в обход установленного порядка. - Я позволил себе сигнализировать, что упомянутые господином интендантом цветастые пуховые одеяла были замечены в Короленко, господин обер-лейтенант!

– Почему мне не доложили? Я требую, чтобы мне докладывали обо всех нарушениях! - горячился Вилле, радуясь, что разговор съехал на побочную тему, которую он считал безобидной. - Вам известно, у кого они были замечены?

– Никак нет, господин обер-лейтенант! - выпалил Цимер и победоносно поглядел на Петтера и Рудата.

Вилле понял этот взгляд, так же как и нарочито спокойный жест, каким Пёттер раскурил сигарный окурок. Понял, почему рапорт был адресован не ему, а интенданту и почему интендант корчил из себя важную птицу. Понял, а потому решил не поддерживать Рудата.

– Я не потерплю этих безобразий! - заорал он на Цимера. - Хватит смотреть на все сквозь пальцы! Хватит замазывать! Я требую, чтобы виновный понес примерное наказание! [77]

– Ну, в этом вы можете спокойно положиться на нас, - сказал Хазе. - Как видите, мы работаем быстро и всегда готовы помочь.

Он показал на приземистого мужчину с бесформенными ушами, который медленно шагал через площадь, волоча сверток с пуховыми одеялами. Это был Умфингер, правая рука Хазе, нюрнбергский кельнер, славившийся силой своих пальцев. Развернув сверток на брезенте перед интендантом, он сказал:

– Все в лучшем виде, обер-интендант, без единого пятнышка. А уж легкие - ну чисто пушинка.

Собравшиеся с интересом разглядывали цветастые пуховики обер-интенданта.

– И где же вы разыскали эту драгоценность, Умфингер? - спросил Хазе.

– Изъял у казачьего капрала. Этот жирный боров упирался и потому приказал долго жить. Он, видать, и столовое серебро коллекционировал, только, к сожалению, бессистемно. - Умфингер извлек из кармана маскштанов мешочек с серебряными ложечками и показал Хазе.

Цимер прямо остолбенел. Он твердо рассчитывал на успех, не зря же послал туда еще Муле.

А Вилле испытал облегчение - и не только из-за Рудата.

Пёттер выплюнул окурок:

– Так как же, господин обер-лейтенант, раненым-то где помирать - тут или на дивизионном медпункте?

– Всех раненых, способных выдержать перевозку, отправить в Короленко, оттуда их повезут дальше, - распорядился Фюльманш.

– Тогда пошли, - обернулся Пёттер к Рудату. Тот едва на ногах стоял - так ему было худо.