Далеко, далеко на озере Чад… - Николай Гумилев

Либерия

Берег Верхней Гвинеи богатМедом, золотом, костью слоновой,За оградою каменных грядBce пришельцу нежданно и ново.

По болотам блуждают огни,Черепаха грузнее утеса,Клювоносы таятся в тениСвоего исполинского носа.

И когда в океан ввечеруПогрузится небесное око,Рыболовов из племени круПаруса забредают далеко.

И про каждого слава идет,Что отважнее нет пред бедою,Что одною рукой он спасетИ ограбит другою рукою.

B восемнадцатом веке сюдаЛишь за деревом черным, рабамиИз Америки плыли судаПод распущенными парусами.

И сюда же на каменный скатПароходов тропа быстроходныхB девятнадцатом веке назадПривезла не рабов, а свободных.

Видно, поняли нрав их землиВашингтонские старые девы,Что такие плоды принеслиБлагонравных брошюрок посевы.

Адвокаты, доценты наук,Пролетарии, пасторы, воры —Все, что нужно в республике, – вдругБуйно хлынули в тихие горы.

Расселились… Тропический лес,Утонувший в таинственном мраке,B сонм своих бесконечных чудесПринял дамские шляпы и фраки.

«Господин президент, ваш слуга!» —Вы с поклоном промолвите быстро,Ho взгляните: черней сапогаГосподин президент и министры.

«Вы сегодня бледней, чем всегда!» —Позабывшись, вы скажете даме,И что дама ответит тогда,Догадайтесь, пожалуйста, сами.

To повиснув на тонкой лозе,To запрятавшись в листьях узорных,B темной чаще живут шимпанзеПо соседству от города черных.

По утрам, услыхав с высотыПротестантское пенье во храме,Как в большой барабан, в животыУдаряют они кулаками.

A когда загорятся огни,Внемля фразам вечерних приветствий,Тоже парами бродят они,Вместо тросточек выломав ветви.

Европеец один уверял,Президентом за что-то обижен,Что большой шимпанзе потерялПуть назад средь окраинных хижин.

Он не струсил и, пестрым платкомСкрыв стыдливо живот волосатый,B президентский отправился дом,Президент отлучился куда-то.

Там размахивал палкой своей,Бил посуду, шатался, как пьяный,И, не узнана целых пять дней,Управляла страной обезьяна.

«Дорогой Миша, пишу уже из Xappapa…»

Дорогой Миша, пишу уже из Xappapa. Вчера сделал двенадцать часов (70 километров) на муле, сегодня мне предстоит ехать еще 8 часов (50 километров), чтобы найти леопарда… Здесь есть и львы и слоны, но они редки, как у нас лоси, и надо надеяться на свое счастье, чтобы найти их.

Я в ужасном виде: платье мое изорвано колючками мимоз, кожа обгорела и медно-красного цвета, левый глаз воспален от солнца, нога болит, потому что упавший на горном перевале мул придавил ее своим телом. Ho я махнул рукой на все. Мне кажется, что мне снятся одновременно два сна, один неприятный и тяжелый для тела, другой восхитительный для глаз. Я стараюсь думать только о последнем и забываю о первом…

Из письма H. Гумилева поэту M. Кузмину. 1913

Экваториальный лес

Я поставил палатку на каменном склонеАбиссинских сбегающих к западу горИ беспечно смотрел, как пылают закатыНад зеленою крышей далеких лесов.

Прилетали оттуда какие-то птицыС изумрудными перьями в длинных хвостах,По ночам выбегали веселые зебры,Мне был слышен их храп и удары копыт.

И однажды закат был особенно красен,И особенный запах летел от лесов,И к палатке моей подошел европеец,Исхудалый, небритый, и есть попросил.

Вплоть до ночи он ел неумело и жадно,Клал сардинки на мяса сухого ломоть,Как пилюли, проглатывал кубики маггиИ в абсент добавлять отказался воды.

Я спросил, почему он так мертвенно бледен,Почему его руки сухие дрожат,Как листы… «Лихорадка великого леса», —Он ответил и с ужасом глянул назад.

Я спросил про большую открытую рану,Что сквозь тряпки чернела на впалой груди,Что с ним было? «Горилла великого леса», —Он сказал и не смел оглянуться назад.

Был с ним карлик, мне по пояс, голый и черный,Мне казалось, что он не умел говорить,Точно пес, он сидел за своим господином,Положив на колени бульдожье лицо.

Ho когда мой слуга подтолкнул его в шутку,Он оскалил ужасные зубы своиИ потом целый день волновался и фыркалИ раскрашенным дротиком бил по земле.

Я постель предоставил усталому гостю,Лег на шкурах пантер, но не мог задремать,Жадно слушая длинную, дикую повесть,Лихорадочный бред пришлеца из лесов.

Он вздыхал: «Как темно… этот лес бесконечен…He увидеть нам солнца уже никогда…Пьер, дневник у тебя? Ha груди под рубашкой?Лучше жизнь потерять нам, чем этот дневник!

Почему нас покинули черные люди?Горе, компасы наши они унесли…Что нам делать? He видно ни зверя, ни птицы,Только посвист и шорох вверху и внизу!

Пьер, заметил костры? Там, наверное, люди…Неужели же мы наконец спасены?!Это карлики… сколько их, сколько собралось…Пьер, стреляй! Ha костре человечья нога!

B рукопашную! Помни, отравлены стрелы!Бей того, кто на пне… он кричит, он их вождь…Горе мне! на куски разлетелась винтовка…Ничего не могу… повалили меня…

Нет, я жив, только связан… злодеи, злодеи,Отпустите меня, я не в силах смотреть!..Жарят Пьера… а мы с ним играли в Марселе,Ha утесе у моря играли детьми.

Что ты хочешь, собака? Ты встал на колени?Я плюю на тебя, омерзительный зверь!Ho ты лижешь мне руки? Ты рвешь мои путы?Да, я понял, ты богом считаешь меня…

Ну, бежим! He бери человечьего мяса,Всемогущие боги его не едят…Лес… о лес бесконечный… я голоден, Акка,Излови, если можешь, большую змею!»

Он стонал и хрипел, он хватался за сердцеИ наутро, почудилось мне, задремал;Ho когда я его разбудить попытался,Я увидел, что мухи ползли по глазам.

Я его закопал у подножия пальмы,Крест поставил над грудой тяжелых камнейИ простые слова написал на дощечке:«Христианин зарыт здесь, молитесь о нем».

Карлик, чистя свой дротик, смотрел равнодушно,Ho когда я закончил печальный обряд,Он вскочил и, не крикнув, помчался по склону,Как олень, убегая в родные леса.

Через год я прочел во французских газетах,Я прочел и печально поник головой:– Из большой экспедиции к Верхнему КонгоДо сих пор ни один не вернулся назад.

Дагомея

Царь сказал своему полководцу: «Могучий,Ты высок, точно слон дагомейских лесов,Ho ты все-таки ниже торжественной кучиОтсеченных тобой человечьих голов.

И как доблесть твоя, о испытанный воин,Так и милость моя не имеет конца.Видишь солнце над морем? Ступай! ты достоинБыть слугой моего золотого отца».

Барабаны забили, защелкали бубны,Преклоненные люди завыли вокруг,Амазонки запели протяжно, и трубныйПрокатился по морю от берега звук.

Полководец царю поклонился в молчаньиИ с утеса в бурливую воду прыгнул,И тонул он в воде, а казалось в сияньиЗолотого закатного солнца тонул.

Оглушали его барабаны и клики,Ослепляли соленые брызги волны,Он исчез. И блистало лицо увладыки,Точно черное солнце подземной страны.

Нигер

Я на карте моей под ненужною сеткойСочиненных для скуки долгот и широтЗамечаю, как что-то чернеющей веткой,Виноградной оброненной веткой ползет.

A вокруг города, точно горсть виноградин,Это – Бусса, и Гомба, и царь Тимбукту.Самый звук этих слов мне, как солнце, отраден,Точно бой барабанов, он будит мечту.

Ho не верю, не верю я, справлюсь по книге.Ведь должна же граница и тупости быть!Да, написано Нигер… О царственный Нигер,Вот как люди посмели тебя оскорбить!

Ты торжественным морем течешь по Судану,Ты сражаешься с хищною стаей песков,И когда приближаешься ты к океану,C середины твоей не видать берегов.

Бегемотов твоих розоватые рылаТочно сваи незримого чудо-моста,И винты пароходов твои крокодилыРазбивают могучим ударом хвоста.

Я тебе, о мой Нигер, готовлю другую,Небывалую карту, отраду для глаз,Я широкою лентой парчу золотуюПоложу на зеленый и нежный атлас.

Снизу слева кровавые лягут рубины,Это край металлических странных богов.Кто зарыл их в угрюмых ущельях БениныМеж слоновьих клыков и людских черепов?

Дальше справа, где рощи густые Сокото,Ha атлас положу я большой изумруд.Здесь богаты деревни, привольна охота,Здесь свободные люди, как птицы, поэт.

Дальше бледный опал, прихотливо мерцая,Затаенным в нем красным и синим огнем,Мне так сладко напомнит равнины СонгаиИ султана сонгайского глиняный дом.

И жемчужиной дивной, конечно, означенБудет город сияющих крыш, Тимбукту,Над которым и коршун кричит, озадачен,Видя в сердце пустыни мимозы в цвету,

Видя девушек смуглых и гибких, как лозы,Чье дыханье пьяней бальзамических смол,И фонтаны в садах, и кровавые розы,Что венчают вождей поэтических школ.

Сердце Африки пенья полно и пыланья,И я знаю, что, если мы видим поройСны, которым найти не умеем названья,Это ветер приносит их, Африка, твой!

Абиссинские песни