Город грехов - Юрий Трещев

2

Города как люди, одни гибнут, другие поднимаются, растут довольно беспорядочно и непоследовательно, и снова гибнут, когда их жители затевают войны и ведут их с сомнительным успехом.

Обычно это происходит в смутные времена.

В смутные времена лица людей становятся отталкивающими, а их речи напыщенными и высокомерными.

Историки описывают эти времена прозой, поэты — стихами.

Бог созерцает, не вмешивается…

Был второй день недели.

Секретарь мэра рылся в бумагах и делал выписки изысканным слогом.

Выглядел он ужасно, он был рыжий, тощий, бледный, с лицом павиана, с безобразящими его манерами и неестественными позами, какие заставляла принимать его должность.

Уже который год секретарь писал книгу о мэре, выпуская из виду все, что казалось ему неизящным и неинтересным. Кое-какие факты он искажал, чтобы придать изложению занимательность. Он очень вольно обращался с фактами. Общее суждение о степени достоверности фактов в биографии мэра в изложении секретаря было очень неблагоприятно. Критики, высказывающие это мнение, ставили ему в вину произвол и неполноту изложения, говорили, что книга содержит важные и, в общем, достоверные сведения, хотя и соединенные с ошибочными представлениями.

Книга напоминала собрание подготовительных записей. В ней были и ошибки, и нелепости, и лакуны, которые касались отношений мэра с женщинами, а также происхождения мэра и вмешательства судьбы, которая долгое время не играла сколь-нибудь заметной роли в его жизни.

Мэр был человеком низкого роста, ноги у него были короткие и кривые, но шаг он имел твердый. Кроме сочинительства он увлекался актерским делом и философствовал.

— Хорошо снаряжен для смерти тот, кто сходит в гроб, зная истину… — говорил он.

Жил мэр на вилле, окружив себя картинами и статуями. Он привык к роскоши. Страдая от бессонницы, он по ночам уже несколько лет писал роман, главными героем которого был он сам и примадонна, порочная женщина. Мэр был уверен, что знакомство с пороками приносит больше пользы, чем познание добродетелей.

— Неисповедимы пути не только Бога, но и Сатаны… — убеждал он секретаря.

Секретарь не всегда мог понять суть и внутренний смысл многих событий в жизни мэра, а также мотивы его поведения в той или иной ситуации.

Иногда мэр был гением, иногда обычным человеком, бывало и так, что он впадал в безумие, и под предлогом невменяемости не только говорил о том, о чем запрещено было говорить, но и действовал.

Как-то, блуждая по городу, мэр наткнулся у руин женского монастыря на толпу, окружившую оратора. Приняв вид, какой обычно имеют люди, лишившиеся ума, оратор взывал к толпе. Говорил он стихами.

Люди стояли и слушали оратора, некоторые смеялись, думая, что он безумный и говорит под воздействием беса, но были и такие, которые видели в нем самого беса. Бледные, подавленные они стояли, скрестив руки на груди.

Оратор между тем кричал в исступлении:

— Кругом враги, засады… бегите прочь… или вы думаете, что в этих руинах зарыто царство божие?.. вон, вон из города… бегите, несчастные, может быть, еще успеете спастись… город проклят по приговору разгневанного бога…

Люди сходили с ума от страха и бежали, куда глаза глядят.

Мужчины бежали, не оглядываясь.

Женщины оглядывались, и превращались в соляные столпы.

Впереди людей бежали крысы, позади — ползли змеи.

Заразив горожан своим безумием, оратор как будто успокоился, затих, затаился в руинах женского монастыря.

Говорили, что он пишет там хронику города…

Ночью мэр не спал. Он читал роман поэта, пытался понять смысл проклятия.

«Яма раскроет свою пасть и пожрет город…» — прочитал мэр и взглянул на город, над которым висело облако золы и раскаленных углей. Так ему показалось…

Той же ночью мэр продиктовал секретарю распоряжение арестовать поэта и сжечь его роман…

Огонь лизал страницы книги, исписанные с лицевой и оборотной стороны, и пожирал их, но буквы окрылялись и вились роем. Они оставались буквами среди букв, собирались в слова, фразы. Люди слышали их смутную речь, правда, они не знали, кто с ними говорит и о чем…

Такой сон, приснился секретарю мэру.

Во сне он был изящен и приятен. Молва уверяла, что не одну женщину он оставил в слезах. Источником слухов был он сам.

Жил секретарь один, получая содержание соразмерное его скромным нуждам. Женщин он избегал, но о потомстве иногда позволял себе думать, правда, нерешительно.

В 37 лет он женился на женщине из провинции, однако, испытав неудовольствие от брака, вернул женщину на прежнее место.

Всю жизнь секретарь рылся в бумагах и постепенно превращался из павиана в книжного червя, но однажды все изменилось. Этот нелюдимый любитель уединенного размышления и чтения, собиратель текстов, чудак, книжный червь, моль, оказался среди зрителей на представлении, которое давал артист на вилле примадонны по случаю ее юбилея.

Артист и секретарь подружились. Артист относился к секретарю с нежностью. Секретарь умел слушать, и артист делился с ним своими переживаниями. Он был влюблен в примадонну, но не осмеливался признаться ей в этом.

Когда секретарь был уволен со службы, артист рекомендовал его писателю.

— Опиши мне его… как он выглядит?.. — попросил писатель.

— Никак…

— Что значит никак?..

— Нет… он замечательный человек, но какой-то невыразительный, серый…

Писатель и артист беседовали на террасе, с которой открывался вид на город.

— Должен тебе сказать, что у меня нет ни голоса, ни слуха… и я не знаю нотной грамоты… я не способен ни к пению, ни к сочинительству, но когда я говорю с ним, я не говорю, я пою, импровизирую, сам не замечая этого, как во сне…

— Во сне и я часто говорю на разных языках и пою в хоре или дирижирую, а, пробудившись от сна, изумляюсь и ничего не помню…

— У нас с секретарем доверительные отношения… я говорю ему даже то, что никогда бы не сказал вслух даже самому себе… и мне ничуть не стыдно… иногда это меня озадачивает… я как бы сплю… просыпаясь, я пытаюсь вспомнить, о чем говорил с ним… как-то я попросил его записать нашу беседу, но на бумаге она оказалась совершенно бессодержательной, лишенной всякого смысла… слова не окликали друг друга… между ними не возникал диалог…

Послышался странный подземный гул.

Артист и писатель замерли. В глазах тревога. Они слушали, не зная, чему внимают.

Гул стих.

— Что это было?..

— Странный гул… как будто кто-то рычал глубоко под землей…

— А я слышал напев…

— Ну, не знаю…

— Опять облака нависли… и волны будоражат море… признак бури… как бы она не застигла нас врасплох…

— Ну, вот и дождь… накаркал…

— Небо оплакивает город…

— Ничего не поправишь слезами…

— Но и хуже не будет…

— Из-за проклятия вскоре все мы станем бездомными…

— Говорят, архитектор покончил с собой… правда, тело его не нашли…

— Умер человек, и нет больше ни славы, ни почета от сограждан…

— Такая уж доля у мертвых…

— Хуже доли не найти… прошлой ночью я спал и проснулся, услышав шум за окном… я вышел на террасу, уже залитую водой… поток опрокинул меня навзничь, повалил, поставил на ноги, снова повалил… я не знал, как спастись от этого кошмара… очнулся я на столе… старухи меня оплакивали, две или три… иногда кто-нибудь из них менял мешок со льдом у меня на груди…

— Лучше бы ты продолжил историю твоего знакомства с секретарем мэра…

— Да, так вот, иногда в его присутствии я чувствую вдруг внезапное беспричинное ощущение легкости и прилив сил…

Писатель молча слушал артиста, который как будто беседовал сам с собой, окликая себя вопросами.

Воцарилось молчание.

— О чем задумался?.. — спросил писатель.

— Ни о чем…

— А я думаю о проклятии…

— Согрешил город… и с людьми такое случается… все человеку судьба посылает и случай…

— Ты все еще живешь один?..

— Предпочитаю театр одного актера… а ты?.. я слышал, Лиза умерла…

— Я думаю уйти из города…

— Я давно уже странствую… помню, даже тонул, правда, море выбросило меня на берег окоченевшего, обессиленного… я лежал на песке возле скалы и зубами лязгал как собака, когда появилась примадонна… рыжие волосы змеями ниспадали ей на плечи и на спину… капли влаги поблескивали на коже как смарагды… даже старик влюбился бы, увидев ее… она не шла, она шествовала и шептала стихи… дар муз был ей знаком… заслоняясь рукой от солнца, которое ослепляло ее, она прошла мимо… ушла и ум мой забрала… очнулся я спустя час или два, а, может быть, вечность в объятиях совсем другой женщины ненасытной в желании… страсть и меня ненадолго ослепила… ночью все это случилось, думал, цикаду поймал за крылышко, а цикада оказалась старой облезлой вороной… да провались все они… сгинуть бы им навсегда…