Убийство А Ющинского (Речь в Киевском Окружном Суде 25 октября 1913 года) - В Маклаков

Итак, первая часть удалась. Караев с Махалиным узнали, кто убийца, как это случилось. Но этого было мало. Нужны были несомненные, бесспорные доказательства - вещи убитого. И вот, чтобы выманить их, предлагают Сингаевскому такой план: "дай эти вещи, и мы их подбросим "жидам", благо их подозревают в убийстве. Тогда на тебя уже никто никогда не подумает". О, конечно, это святая правда, сделай так Сингаевский, какая бы это бесспорная улика стала в руках прокурора. Но Сингаевский все-таки насторожился. Выдать вещи без главного виновника, без Рудзинского, он не решался. А Рудзинский под стражею; решают о ним переговорить. Свидание происходит в Окружном Суде, куда в это время привозят Рудзинского. Трудно сказать, чем бы это кончилось, попался ли бы {57} Рудзинский: на ту же уловку, на которую удалось поймать Сингаевского, но Бразуль-Брушковский с своей суетой туда прибежал, возбудил подозрение, спугнул Сингаевского. А потом, раньше, чем доверие восстановилось, он обо всем этом напечатал в газетах, и план Караева и Махалина провалился. Вещественных доказательств получено не было, а Сингаевский, конечно, от всего отказался. Никогда, быть может, в этом деле не были так близки к раскрытию истины, как в данный момент, но план выполнить не пришлось, потому что вмешались такие простые и неловкие добровольцы. И, конечно, теперь, когда вместо вещественных доказательств один оговор, одно свидетельское показание этих сыщиков - Караева и Махалина, для ее обвинения этого мало. По таким уликам я бы сам никого осудить не решился. Но сейчас интересно не это; интересно, как к этому расследованию, к этой попытке, которая почти вплотную довела до убийцы, которая могла действительно вполне раскрыть это дело, как к нему отнеслась и относится наша официальная власть? Со стороны прокурора и гражданских истцов целые громы посыпались на Караева и Махалина. Г. гражданский истец Замысловский с улыбкой, предвкушая любопытное зрелище, говорил: "Караев и Махалин поступили о Сингаевским бессовестно и бесчестно, они - провокаторы, посмотрим теперь, как защита, которая вечно громит провокацию, будет сама ею пользоваться".

Ну, если бы дело шло только об улыбках друг другу, я был бы в праве сказать, что мне еще интереснее смотреть, как теперь прокурорский надзор возмущается провокацией, хотя до тех пор ее громила защита, а не они, прокуроры. То, что сделали Караев и Махалин - грязное дело, как и всякий сыск есть {58} грязное дело, но говорить в этом случае о провокация поистине странно. Что такое эта пресловутая провокация, которую клеймит не только защита, но и все порядочные люди? Что такое провокатор? Это тот подстрекатель, который сначала подговаривает других к преступлению, а потом это преступление раскрывает: он подговорит бросить бомбу, достанет ее, а потом явится в охранное отделение и донесет, и вас с этой бомбой арестуют; он привезет вам книги читать, потом даст знать, что у вас находятся запрещенные книги, и вас арестуют; он подговорит вас пойти на преступление, а потом сам это раскроет, и вас арестуют - вот та отвратительная провокация, которую все так клеймят. Но ведь в подобной провокации ни Махалин, ни Караев неповинны.

Они, конечно, хотели раскрыть убийство Ющинского, но ведь убит он без их ведома, не по их подговору. И если они говорили с Сингаевским о каком-то будущем преступлении, то совершить его не собирались устроить, а потом раскрыть и выдать его не намеревались, это был только один разговор для того, чтобы вызвать доверие; бесспорно, все это очень грязное и скверное дело, и когда мы на это смотрим, мы видим, какую мерзость вообще представляет всякий уголовный сыск. Ведь пусть обманывали доверие преступника, его все-таки обманывали. Пусть это доверие было вызвано страхом за себя, но все-таки это было доверие. И я был бы очень рад, если бы прокурорская и сыскная власть находили, что лучше вовсе не раскрыть преступления, чем прибегать к такому грязному средству, к обману доверия. Но ведь все-таки негодование прокурора на безнравственность этого средства, негодование одностороннее, однобокое.

Он негодует, когда им пользуются против Чеберяковой, но совершенно его одобряет, {59} когда им пользуются против Бейлиса. Ведь с Бейлисом тюремные власти разыграли то же самое, что Караев разыграл с Сингаевским. Тюремному надзирателю позволили совершать преступление, получать на "чай" от Бейлиса за тайную передачу писем, позволили ему войти в доверие Бейлиса только затем, чтобы его обмануть. Бейлис давал письма к жене, чтобы никто их, конечно, не видел, а их носили к властям. К Бейлису подсадили Казаченко, содержавшегося вместе с ним арестанта, который тоже его предавал, брал от него поручения, выслушивал все, что он ему говорил, а потом ходил и все передавал по начальству. Итак, вы видите, что негодование обвинителей вызвано вовсе не тем, что эти средства безнравственны, а тем, что ими пользовались не для тех целей, которых им бы хотелось. У обвинителей на все две различные мерки. Эти две мерки продолжаются и поныне. Обвинитель думает, что Караев клевещет на Сингаевского, но ведь решить, кто лжет и кто говорить правду должны вы, присяжные заседатели; для этого вам надо показать этого Караева, заставить его при вас говорить. Надо, чтобы он непременно был на суде: это тем легче, что он в руках властей, что он под арестом и что же?

Власти, которые с каторги вернули сюда Рудзинского, те же власти Караева не доставили, показать его вам не захотели. Сингаевского и Рудзинского доставили, а Караева нет. Вы видите опять две различные мерки для тех, кто показывает в пользу Бейлиса и кто против него. И, наконец, все это закончилось здесь драматическим эпизодом - очной ставкой Махалина и Сингаевского. Прокурор о торжеством говорит: Сингаевский отверг показание Караева, он не сознался. Еще бы, можно ли было надеяться, что {60} он здесь сознается? Ведь сознаться - значит не только сознаться, значить, выдать других, а это, как говорит Рудзинский, самое презренное дело. Или они, убийцы Ющинского, сознаются потому, что раскаялись, что поняли, что они сделали? Но и это невозможная вещь.

Если когда-нибудь убийца Ющинского раскается, если когда-нибудь он поймет, что он сделал, если в нем заговорить совесть, то он сделает то, что Латышев сделал - головой вниз с третьего этажа, - но придти перед вами и каяться - это вещь невозможная. Но если сознавая было ожидать невозможно, то вы и помимо сознания, их поведения, из их манеры могли увидеть, где правда. Дайте им говорить между собою, смотрите на них, не мешайте им, только не помогайте, не подсказывайте, и тот, кто имеет очи, чтобы видеть, тот будет видеть, где правда. И мы присутствовали при таком зрелище: был страшный момент, когда Сингаевский сошелся с Махалиным. Махалин в упор смотрел на него, а Сингаевский молчал, отвернувшись, не смея поднять глаз. Это продолжалось несколько томительных мгновений; у всех, думаю я, зашевелилась мысль: сейчас драма раскроется, сейчас Сингаевский начнет говорить. И что же? Прокурор тотчас вмешался, пришел на помощь Сингаевскому. Он обратился к нему, хотел задать нисколько вопросов.

Мы, защитники, протестовали, но было поздно; молчание было нарушено, Сингаевский почувствовал помощь. Тогда Махалин к нему сам обратился, но Председатель его вопроса не допустил. Он стал сам Сингаевского опрашивать, но при этом предупреждал, что он может в своих преступлениях не сознаваться. С этого момента молжно было расстаться с Рудзинским и Сингаевским.

Интереса в них больше не было. Правду так не находят, и ее не нашли. И вот, гг. присяжные заседатели, я возвращаюсь к прежнему положению.

Обвинительная власть не только не арестовала Чеберякову, когда должна была бы это сделать, она несочувственно относилась ко всем попыткам ее уличить, она явно ее выгораживала, как будто бесспорно невиновную женщину, которую хотят в это дело запутать. И делала она это с тех пор, как привлекла к обвинению Бейлиса... И конечно, если бы улики против Бейлиса были настолько бесспорны, что никакого сомнения в них быть не могло, то такое поведете прокуратуры было бы можно понять. Но каковы же эти улики, из-за которых на все четыре стороны была отпущена Чеберякова?

VI. Улики против Бейлиса.

Г.г. присяжные заседатели, обвинительная власть собрала все улики, и кроме того, что вам здесь против него говорили, очевидно, уж больше ничего нет.

И вот два дня продолжались обвинительные речи; что же в конце концов установлено; как, по мнению прокурора, обстояло дело? Обвинитель объясняет, что затеяно было христианское жертвоприношение; его подогнали к освящению синагоги; к этому торжественному дню из-за границы приехали цадики. Все было тонко обдумано и приготовлено. Андрюша был давно намечен, как жертва, за ним была устроена слежка, и вот его завлекли на завод и убили. Так думает обвинение, и госпожа Чеберякова тотчас для этой версии поставляет улику. Оказывается, были очевидцы этого дела, которые своими глазами видели, как Бейлис схватил Андрюшу и потащил. Ну, конечно, если это так, то сомнение невозможно; но кто же эти очевидцы? Покойный Женя {62} Чеберяков и девочка Людя.