Зверинец Джемрака - Берч Кэрол

– Так нечестно, – заявила она. – Вы явились такие все чистенькие, хоть сейчас на ярмарку, а у меня не было времени даже волосы убрать. – Ишбель сдвинула со лба засаленный платок и покачала головой.

– У тебя и так все в порядке, – заметила мать, – и минуты не потребуется.

Ишбель у нее за спиной состроила жуткую гримасу: напрягла шею и нижнюю часть лица так, что они задергались. – Как думаешь, кто притащил весь этот чертов уголь? – не отставала она от брата. – Я, я, я, я, я, опять и снова я. Ты мне надоел! Ненавижу! Вечно ты так поступаешь.

Тим сел за стол и криво ухмыльнулся, чтобы еще больше раздразнить сестру. После обливаний у колонки волосы у него еще не высохли. Мистер Линвер наклонился вперед и плюнул в очаг.

– Вот гадость, – произнес Тим.

Отец обернулся к сыну, и на лице у него промелькнуло выражение, однозначно похожее на ненависть.

– А мне вечером еще работать, – не унималась Ишбель. – Но я не буду работать, потому что так нечестно. – Она взяла жестяную кружку, зачерпнула ею супа и удалилась в соседнюю комнату.

– Еще как будешь! Тоже мне, дама нашлась! – завопила ей вослед мать.

Пока мы ели, из соседней комнаты раздавались глухие стуки, звон и нарочитые вздохи. Покончив с супом, мы с Тимом вышли на крыльцо и уселись на солнышке в заросшем мхом переулке, передавая друг другу раскуренную трубку. Сидели молча. Наконец, вытирая рот, вышла Ишбель.

– Я с вами двумя не пойду, – сообщила она.

Через открытую дверь донесся крик матери:

– Нет, пойдешь, я сказала!

– Я с Джаффи пойду! – На меня Ишбель не смотрела, только на Тима. – А с тобой – нет.

Для меня это был судьбоносный момент. До сих пор мы постоянно ходили вместе – три года как, я вечно плелся в хвосте, спотыкаясь и догоняя близнецов, которые всегда шли впереди, плечом к плечу, ритмично покачивая белокурыми головами.

– Черта лысого, – невозмутимо возразил Тим, сунул руки в карманы, втянул голову в плечи, и близнецы снова, как обычно, пошли вперед. Волосы у Ишбель на затылке были спутаны, а ниже – заплетены, но коса растрепалась.

День был праздничный, и на улицах толкался народ. Мы спустились к реке, отдали свои гроши и прошли через арку к входу в прохладный туннель, где ярмарка была в самом разгаре и тянулась вдоль мостовой, насколько хватало глаз: гадалки, катание на осликах, худенькие мартышки в синих курточках. Продавцы одежды развесили пестрые дамские платья высоко над головами – они болтались на веревках, точно вереницы девушек, танцующих в воздухе. Пахло лавандой, сахаром и сарса-парильей.

Ишбель лавировала между лотками, заложив руки за спину. С тех пор как мы вышли из дому, они с Тимом едва обменялись парой слов. Мы немного побродили по ярмарке и остановились посмотреть, как всякие простофили падают, пытаясь удержаться на скользком бревне.

– Давай, Джаф, попробуй, – подзуживал Тим.

– Да ну, – отмахнулся я.

– Трус! – не унимался он.

– Сам попробуй.

– Зачем? Я уже тыщу раз забирался.

– Как же! – съехидничала Ишбель.

Тим растянул губы в улыбке. По обеим сторонам его носа обозначились мелкие морщинки.

– Сам и лезь, – сказала ему сестра, – умник нашелся. Оставь Джафа в покое.

– Ему это на пользу, – возразил Тим. – Немножко подзадорить не помешает, правда?

Подзадорить, но совсем чуть-чуть, а если я вдруг кому-нибудь пожалуюсь, всегда можно сказать, что все было «шутки ради».

– Зачем ему нужно, чтобы ты его подзадоривал? – резко оборвала брата Ишбель.

– Сама не видишь, что ли? Давай, Джаффи, вперед, ты же можешь! У мелких всегда лучше получается, это все знают. Попробуй. Минуту продержишься – получишь целую гинею. Это же здорово!

– Нет уж, только не я. Меня не проведешь.

И все равно я оказался там, на деревянных ступенях, ведущих к дальнему концу намазанного жиром бревна. Шест был длинный, гладкий, весь в пятнах, похожий на вытянутую лошадь с клочковатым хвостом и намалеванной головой. Я взглянул на лошадиный зад, из которого торчали жалкие ошметки мочала. Кругом были лица – все в восторженном предвкушении того, как я выставлю себя на посмешище. Сбоку от себя я видел ухмылку Тима и подол юбки Ишбель. Я расставил ноги и, зная, что обречен упасть, залез на лошадиный круп и пополз дальше – по скользкому бревну. Ощущение было такое, будто лезешь на гигантского слизня. Я выставил вперед руки, ухватился за вязкую поверхность, подтянулся вперед и мгновение просидел на бревне с высоко поднятой головой, пока деревянная лошадь не перевернулась. Волосы мои свесились вниз, я неуклюже цеплялся за шест, точно капля на ободке крана, которой неминуемо суждено упасть. После чего я рухнул навзничь в кучу опилок, барахтаясь как идиот, и зрители радостно взревели.

С ушами как у вареного рака я протопал сквозь безучастную толпу, оставив позади ухмылку Тима и карие глаза Ишбель. Прочь. Тим бросился за мной и схватил меня за локоть.

– Джаффи, не глупи, – примирительно произнес он, увидев выражение моего лица.

Я послал его ко всем чертям.

– Что ты как маленький – это же шутки ради! Я тоже так делал. И она. Показала всем свои панталоны, правда, сестренка? Ты что, сердишься?

И верно. Ничего особенного не произошло. Все падали со скользкого шеста, для того он и был задуман. Просто Тим, как всегда, выставил меня на посмешище. Я сам виноват – пошел у него на поводу. Разозлившись на самого себя, я кинулся на обидчика и вмазал ему кулаком прямо по дурацкой довольной физиономии. Последняя капля неожиданно переполнила чашу.

– Ай! – взвыл он.

Даже кровь не пошла – это взбесило меня еще больше. И защищаться он не стал, что было хуже всего. Совсем уж оскорбительно. Я двинул ему еще раз и заставил-таки ответить: мы сцепились, у меня чуть слезы из глаз не брызнули, но тут из-за лотка с пирожками вышла женщина и плеснула на нас холодной водой из ведра, как на дерущихся собак. Мы бросились бежать. Все трое.

Остановились мы у качелей-лодок, что взлетали под самую крышу сводчатого павильона.

– Пойдем, Джаффи, – предложила Ишбель, потрепав меня по плечу, – пойдем покатаемся, ты и я.

– Что значит «ты и я»? – завопил Тим. – У нас же всего две монеты! А за него кто платить будет?

– Я. А ты катись отсюда.

– То есть я пойти не смогу?

– Ой-ой-ой! – Ишбель вплотную подошла к брату. – Ты – жестокий, злой, противный, мерзкий свин, вот ты кто, Тимми Линвер! И не возражай.

Она схватила меня за руку и затащила в красную с синим лодочку; тех, кто катался в ней перед нами, только что спустили на землю и вывели за ограду.

Я первый раз в жизни катался на качелях. Мы с Ишбель стояли друг против друга и дико скалились, а всё вокруг взмывало и падало, взмывало и падало, и лодочка была подобна нарисованному полумесяцу в нарисованном небе. Шум толпы растаял где-то внизу. Я слышал только смех, ее и свой. На щеке у Ишбель остался след от румян: после обеда она работала в «Солодильне», плясала в кроваво-красных башмачках с железными набойками, а посетители отбивали ей ритм. Когда мы вышли из лодочки, Тима нигде не было видно. Мы постояли молча, переводя дух. Ни разу еще я не оставался с нею наедине.

Ишбель пожала плечами, приобняла меня одной рукой и потащила прочь, к выходу с ярмарки, а потом – по близлежащим улицам, точно я ее младший брат. Ростом она была уже намного выше меня. Девочки растут быстрее.

Мы брели в сторону дома, по-прежнему не говоря ни слова. На углу Олд-Грэвел-лейн морщинистый толстый старик, с жуткими следами от ожогов, устроил клетку со «счастливым семейством»[4], поместив туда соню, кота, крысу и сову. Все животные постоянно находились там вместе и не обижали друг друга. Ишбель говорила, что это как лев, возлегший с ягненком, но я-то знал, как такое делается. Хозяин зверинца подмешивал своим питомцам в корм снотворное, чтобы они не бросались друг на друга. Правда, Ишбель я об этом рассказывать не стал. Когда мы подошли к Морской часовне, она купила мне имбирное пиво и велела подождать, пока она зайдет и поставит свечки по мальчикам – двум своим старшим братьям, пропавшим без вести в море незадолго до ее рождения. «Безгрешные святые» – так с иронией называл их Тим. В доме Линверов об этих сыновьях ничто не напоминало, но их души незримо присутствовали там, словно добрые ангелы, и по вечерам, когда все дела были уже переделаны, миссис Линвер садилась к очагу, снимала очки и протирала их с печальным видом, роняя скупые слезы и проклиная море. Кто бы мог ее за это упрекнуть? Потерять двоих сыновей и остаться с мужем, превратившимся в бесформенную массу, занятую выстругиванием деревянных русалок! И при всем этом Тим продолжал заявлять, что выйдет в море. Ждет не дождется. «Там-то и есть настоящая жизнь! – повторял он. – Вот вырасту – и сразу уплыву с Дэном Раймером». «Погиб в море» – так писали в конце строки напротив имени в большой книге, что хранилась в Морской часовне. Погиб в море – как мой отец. Я раз спросил матушку, записано ли там его имя, но она сказала «нет». На вкус имбирное пиво оказалось свежим и приятным. В воздухе пахло рыбой и лавандой. Скрипя, проехала мимо телега с сахаром, запряженная хромой бурой лошадью. Легкий ветерок принес отголоски песни и стука от ударов молотом. Пригревало солнце. Я закрыл глаза и представил себе, как Ишбель крутится на одной ноге и ее нижние юбки вихрем вздымаются, обнажая лодыжки, и матросы в своих поношенных робах швыряют ей пенсы. Стирая белье, таща с водокачки ведра или носясь со мной и Тимом по гнилым доскам причала, она оставалась лохматой девчонкой-сорванцом, но там, в кабаке, она становилась маленькой накрашенной женщиной, с листочками в волосах, и танцевала на сцене, посылая матросам воздушные поцелуи.