Дуэль - Давид Гроссман

— Ну конечно! — обрадованно воскликнул он. — Конечно, отдай Вере. Это самый подходящий вариант. Если ей удастся что-нибудь продать из моих вещей, это будет замечательно. Мое прошлое внесет какой-то вклад в настоящее, и мысль об этом уже сейчас согревает мне душу…

С этими словами он вдруг поднялся, быстро пожал мне руку и сказал:

— Не иди за мной больше. Дальше я пойду один…

Повернулся и ушел. Именно так: повернулся и ушел. А я остался сидеть на камне, промокший до нитки и ненавидя весь мир. Его фигура постепенно удалялась. Он подымался по тропе, и я видел, что его спортивные туфли насквозь пропитаны грязью. А потом он свернул и исчез за поворотом улицы. Я еще какое-то время посидел на месте, а потом тоже поднялся и побежал в сторону Бейт а-Керема. Дождь не прекращался ни на мгновенье.

Был уже час дня, когда я вошел, точнее — вбежал в Дом пенсионеров. Старики, как обычно в это время, сидели в холле. Некоторые задумчиво смотрели куда-то вдаль, другие беседовали друг с другом. Все было очень спокойно. Я бегом поднялся на второй этаж и вошел в комнату Розенталя. Нет, здесь все было в порядке. Только как-то странно было находиться в ней без него. Комната даже выглядела совсем иначе, хотя каждый предмет находился на своем обычном месте. Я посмотрел вокруг и ощутил тоску. Сколько часов я провел в этой комнате! Скольких людей встретил здесь! Всех розенталевских друзей и тех его знакомых, которых он, по его словам, «коллекционировал», как филателист коллекционирует марки. Сейчас все это кончилось.

Внизу, возле стола, стоял чемодан. Тот чемодан, который Розенталь привез с собой из Германии и в котором хранились все его воспоминания. Серый, небольшой и все так же перевязанный двумя матерчатыми поясками. Как и был перевязан вчера, когда я отсюда уходил

Я смотрел на него и мысленно возвращался к той догадке, которая сверкнула у меня во время недавнего прощания с Розенталем, когда он попросил меня забрать его чемодан. Видимо, я еще утром, а может, даже накануне, во время бессонной ночи, уже обдумывал подсознательно эту мысль, но никак не мог додумать до конца, до ясности. А сейчас додумал, хотя все еще не понял, куда она ведет. Теперь мне было совершенно ясно, что в этой загадочной истории с воровством есть кто-то еще! Ведь Шварц не врал, что у него украли рисунок. И Розенталь, разумеется, этот рисунок не крал. Значит, его украл кто-то третий. В таком случае нужно признать, что этот третий заранее знал, что у Шварца есть ценный рисунок знаменитой Эдит Штраус. Знать это мог только человек, который многое знал об Эдит. А тогда он вполне мог знать и о существовании второго, столь же ценного рисунка — того, который Эдит подарила Розенталю. А значит, вполне может попытаться украсть и этот рисунок!

И тут я застыл. Я вдруг понял, куда ведет моя ниточка. Она вела к тому, что свою попытку неизвестный вор может, скорее всего, совершить, когда Розенталь надолго уйдет из дома. Вот как сегодня. Сегодня?! Но в таком случае что мешает ему заявиться сюда прямо сейчас?! С минуты на минуту?! Этот неожиданный и страшный вывод настолько ошеломил меня, что я буквально застыл от ужаса.

Но не надолго. Потому что в эту минуту я действительно услышал чьи-то тихие, торопливые шаги, которые приближались по коридору. Сердце мое заколотилось. Я стоял, со страхом глядя на дверь. Мне показалось, что кто-то неуверенной рукой пробует, не заперта ли она. Нет, мне не почудилось. Кто-то и в самом деле осторожно повернул дверную ручку, и я увидел, что дверь в комнату Розенталя медленно открывается.

Глава девятая

ИЗ РАЗМЫШЛЕНИЙ НАЧИНАЮЩЕГО ДЕТЕКТИВА

Я бы предпочел сейчас рассказать вам о чем-нибудь более приятном. Например, о письмах, которые Элиша посылает мне из Хайфы. Или о пьесе, которую мы с ним сочинили в прошлом году и в которой каждое слово было написано наоборот, от конца к началу, и действие тоже происходило в обратном порядке. Или, например, о… да не важно о чем, я готов рассказать вам о чем угодно, лишь бы не о том, какой ужасный страх охватил меня, когда я вдруг услышал тихие, крадущиеся шаги в коридоре, а потом кто-то осторожно повернул дверную ручку и приоткрыл комнатную дверь. Я даже подумать ничего не успел — меня тут же буквально «подняло», я просто не могу найти другого слова, меня именно подняло и пронесло: над стулом, стоявшим справа от меня, потом над корзиной с бумагами, потом над серым чемоданом, и так я продолжал лететь, стремительно и бесшумно, как летучая мышь по ночам, пока не оказался, совершенно того не выбирая, в самом лучшем месте, где мог бы укрыться, даже если б выбирал его долго и сознательно. Меня «внесло» в большой платяной шкаф, да так удачно, что я даже успел слегка прикрыть дверь за своей спиной. А в следующую минуту я услышал, как дверь комнаты мягко закрывается.

Значит, неизвестный уже вошел.

Бывают в жизни минуты, когда соображаешь так быстро, будто у тебя не один, а сразу три мозга: один планирует смелые и решительные поступки, второй придирчиво их проверяет и отвергает, а третий просто дрожит от страха и заранее поет себе отходную. Стоя в полутемном платяном шкафу, я был полностью во власти мозга номер три. Собственная смерть от руки дерзкого преступника казалась мне неизбежной. В моих ушах уже звучала заунывная похоронная мелодия. Впрочем, я, конечно, слышал и кое-что еще. До меня явственно доносились шаги неизвестного, который быстро и нервно двигался по комнате. Вот он открывает ящик стола. Вот опять тихо. Шорох бумаг. Ящик закрывается. Снова шаги. Они приближаются. Я вжался спиной в заднюю стенку шкафа, изо всех сил пытаясь спрятаться, исчезнуть среди одежды. Беззвучно и неподвижно, как статуя самого себя, стоял я среди костюмов и рубах, между фланелевыми брюками и шерстяными жилетками и сам старался стать рубахой или хотя бы жилеткой, чем-нибудь неприметным, с петельками и пуговицами, только бы не самим собой — живым, все понимающим и трясущимся от страха. Меня окружал сильный запах нафталина и шафрановых листьев, которые Розенталь положил в шкаф, чтобы у одежды всегда был хороший и свежий запах. Я задыхался. К счастью, дверца шкафа не была плотно прикрыта. Как вы помните, я не успел закрыть ее до конца, когда сверхъестественные силы подняли меня и метнули через всю комнату прямиком в это пронафталиненное укрытие. И теперь через приоткрытую дверцу проникала тонкая полоска света. Однако щель эта была слишком узкой для того, чтобы разглядеть, что происходит в комнате. Впрочем, признаюсь вам честно — я и не пытался что-нибудь разглядывать. Мне было все равно, что там происходит. В данную минуту мне хотелось только, чтобы все, что там происходит, скорей перестало происходить. Пусть этот вор заберет уже свой рисунок и уйдет из комнаты, чтобы я смог наконец выбраться из этого удушливого шкафа.

Как странно! Дома, в своей собственной комнате, лежа на кровати с кроликом Багзом в руках, я порой проводил долгие часы, живо воображая, как героически я буду вести себя, если окажусь в ситуации вроде той, в которой оказался сейчас. Какими яркими красками я рисовал себе самого себя в тот миг, когда он, то есть я, внезапно выскакивал из засады и в грациозном, легком прыжке настигал грабителя, или похитителя, или даже убийцу и охватывал его сзади своим стальным двойным «нельсоном», одновременно нанося ему сильнейший удар в подбородок спереди своим знаменитым железным кулаком, а потом помогал ему встать на дрожащие ноги, защелкивал на его руках сверкающие наручники и говорил ему спокойным отцовским тоном:

— Игра окончена, Джонни. Теперь тебе крышка.

И вот результат: посвятив столько времени совершению всех этих воображаемых подвигов, я сейчас, когда ситуация этого потребовала, вдруг утратил всякое мужество и даже, кажется, способность соображать. Я так боялся, что даже не пытался выглянуть в щелку и посмотреть, кто же это находится в комнате. Будь я слушателем курсов для начинающих детективов, меня бы за такое упущение безусловно отчислили навсегда. Ну, может, в крайнем случае вручили бы из жалости справку, что, мол, предъявитель сего, возможно, и закончит какие-нибудь курсы, но только не наши.

А вот человек в комнате не тратил времени на все эти размышления и страхи. Наоборот — он действовал, казалось, совершенно уверенно. До меня доносился звук его решительных шагов, его тяжелое дыхание, когда он наклонялся (видимо, заглядывая под кровать), легкое скольжение быстро выдвигаемых и закрываемых ящиков стола. Я почти не сомневался, что скоро он покончит с ящиками и наверняка начнет искать в шкафу, и эта мысль почему-то не вызывала у меня счастливой дрожи. Напротив. Но у меня еще оставались некоторые основания для надежды. Ведь чем больше времени этот вор потратит на бесплодные поиски, тем больше он будет нервничать, что его застигнут на месте преступления, и, значит, будет торопиться скорей улизнуть. Может быть, даже не достигнув — на этот раз — своей цели. Я осторожно поднял руку и посмотрел на часы. Циферблат светился в темноте зеленым светом. Часы показывали без десяти два. Если вор уберется достаточно быстро, я еще успею добраться на автобусе до Рамат-Рахель. Тогда я смогу рассказать Розенталю и Шварцу, что этот вор существует, что есть еще кто-то, кроме них двоих, кто знает о рисунках, которые Эдит Штраус вручила им перед тем, как покинуть Страну. И тогда они, конечно, откажутся от дуэли, а может быть — даже объединят силы, чтобы вместе найти преступника.