Дуэль - Давид Гроссман

И тут, только в это мгновенье, я как будто проснулся. Что я себе думаю?! Ведь у меня остались считанные секунды, чтобы прекратить эту нелепую и опасную игру, а я стою и таращусь на этих двух, словно пьесу смотрю в театре! Я сорвался с места. Забыв, что нельзя вставать на линию выстрела, я бросился в просвет, расширявшийся между дуэлянтами, увидел, как Шварц поднимает свой револьвер, закрыл от ужаса глаза и изо всех сил закричал:

— Не стреляйте, Шварц! Я нашел ваш рисунок!

Время остановилось. Я стоял с закрытыми глазами под дождем, так и не зная, что будет мне ответом: человеческий голос или грохот выстрела.

Глава двенадцатая

БЫЛО ЛИ, НЕ БЫЛО ЛИ

Тишина. Глубокая, долгая тишина. Все мое тело сжато в кулак. Я стою, закрыв глаза, и струи дождя размеренно хлещут меня по лицу. Потом — вечность спустя — я слышу какие-то невнятные возгласы с той стороны, где только что стояли старые друзья Розенталя. А затем раздается тяжелое, отрывистое:

— Кто это?!

Это говорит Шварц. Я облегченно вздохнул: все-таки он не выстрелил. Я открыл глаза. Шварц стоял прямо передо мной, очень высокий и очень худой, его глаза по-прежнему пылали, но револьвер в его руке был уже направлен вниз, дулом в землю. Я не обернулся в сторону Розенталя. Сейчас важнее было как можно скорей объяснить нависавшему надо мной свирепому безумцу, что никто не украл его рисунок.

— Извольте выслушать меня, господин Шварц, и выслушать внимательно, — сказал я.

Наверно, я говорил слишком бесцеремонно, но меня буквально распирала злость на этого человека. Я его ненавидел, этого Шварца. Вот уж кто действительно заслуживал названия «дикарь». Подумать только — человек готов убить своего давнего друга на дуэли по одному лишь подозрению, к тому же, как оказалось, мнимому, а может — и просто из-за ревнивых воспоминаний!

— Извольте меня выслушать, — повторил я. — Дело в том, что я знаю, кто взял у вас на время ваш рисунок. И я знаю также, что этот рисунок, скорее всего, уже ждет вашего возвращения у вас дома.

Шварц изумленно уставился на меня. Он был явно потрясен. Еще бы! Как он мог ожидать такого поворота событий? И уж наверняка он не мог ожидать, что это выложит ему какой-то мальчишка (наверно, «сопляк» в его лексиконе). Да еще таким наглым тоном!

— Откуда это тебе известно?! — злобно рявкнул он. — Кто ты вообще такой?

Нас окружили старики из кафе «Коралл». Подошел и Розенталь. Его лицо было сведено болезненной судорогой, и это заставило меня еще сильней возненавидеть Шварца.

— Друг Давид, — сказал он тихо, — я надеюсь, что ты не шутишь. Потому что второй раз мне уже эту затею не пережить.

Я, конечно, не шутил, вы это знаете. Но, посмотрев на Шварца, я понял, что его не убедят никакие объяснения. Его глаза были застланы пеленой безудержного гнева и дикой ярости. По правде сказать, я даже немного опасался, что он вот-вот выстрелит в меня вместо Розенталя, и только молился в душе, чтобы Энн появилась на сцене как можно скорей. Ибо только ее появление могло вытащить меня из той ловушки, в которой я по собственной воле оказался.

Но Шварц не выстрелил. Он буркнул только:

— Пошел вон отсюда, сопляк!

А затем повернулся к Розенталю:

— Продолжим немедленно. С того места, где мы остановились…

Розенталь молча шагнул назад и поднял револьвер.

И в эту минуту из-за деревьев медленно и спокойно вышла… Эдит Штраус. В длинном нарядном платье с пышно вздутыми рукавами и в широкополой шляпе с воткнутым в нее голубым пером. Вы, конечно, уже поняли, что именно это старинное платье мы искали в магазине у Веры. И шляпу мы нашли там же после лихорадочных поисков среди старого тряпья. И теперь Эдит Штраус выглядела в точности так же, как на той давней фотографии, которую я так долго — и, как оказалось, не зря — разглядывал сегодня утром в «Словаре современного искусства». Даже ее золотые кудри точно такой же бурей вырывались из-под шляпы. И ее накрашенный красный рот смеялся точно так же. И хотя это была, конечно, Энн, только без своих джинсов и огромных очков, но она была как две капли воды похожа на настоящую Эдит.

Вам стоило бы самим увидеть, как остолбенели, выпучив глаза, оба дуэлянта — и Розенталь, и Шварц. Они застыли, словно молния превратила их в камень. Оружие выпало из их рук на мокрую землю, но они даже не заметили этого. А потом они разом вздрогнули, будто просыпаясь, и бросились — да что я говорю «бросились», их словно бурей метнуло к ногам «Эдит», и тогда Шварц бережно взял в руки ее левую руку, Розенталь правую, и каждый со священным трепетом поцеловал свою добычу. После чего они снова застыли, невероятно напомнив мне красивую картинку из старинной книги: два кавалера у ног прекрасной дамы.

И тогда я выдохнул наконец весь скопившийся в моей груди воздух, почуял в ноздрях холодный сырой запах дождя и травы, понял, что остался в живых, закрыл глаза и облегченно вздохнул.

Мой план сработал.

Мы спасли Розенталя.

Послесловие

ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Эта история произошла шестнадцать лет назад. Когда я взялся ее рассказывать, я был уверен, что без труда припомню все детали. В самом деле, как я мог их забыть, если каждый год, двадцатого октября — в тот самый день, когда НЕ состоялась эта знаменитая дуэль, — мы все снова собираемся в иерусалимском кафе и вспоминаем тогдашние тревожные и забавные события.

Когда я говорю «мы все», я имею в виду прежде всего Розенталя, который сегодня все такой же молодой, энергичный, только уже восьмидесятишестилетний старик. А также Веру, которая до сих пор приезжает на наши встречи на своей дряхлой маленькой машине и по-прежнему твердой, как и тогда, дланью правит в своем магазине подержанных вещей, где, как и тогда, никогда не бывает покупателей. А также Энн Штраус, которая с тех пор превратилась в Ани Лапидот и у которой есть уже две собственные дочки-школьницы и один маленький сын. Кстати, старшую ее дочь зовут Эдит, по имени бабушки, как вы уже наверняка догадались.

Некоторые друзья Розенталя тоже приходят на эти встречи. Правда, с каждым разом их число уменьшается, но Гамлиель Штерн все еще появляется там, и Хайман, который был хозяином кафе «Кристалл», тоже приходит, хотя «Кристалла» уже нет и наши встречи происходят в кафе «Савион», что в Рехавии.

Может быть, кого-нибудь из вас интересует также судьба Руди Шварца? Что ж, расскажу вам и о нем. После того как Энн в наряде Эдит появилась из-за деревьев, а потом я, в свою очередь, объяснил всем присутствовавшим последовательность событий этой запутанной истории, а затем Энн, в ее очередь, рассказала всем присутствовавшим, как безрассудно она поступила, взяв у Шварца без его ведома рисунок своей матери, — после всех этих рассказов Шварц объявил, что готов немедленно и навсегда отдать ей этот рисунок. Тогда Энн сказала, что не может принять такую жертву, потому что знает, как дорог ему этот подарок ее матери. На это он ответил, что, по его мнению, этот рисунок по праву принадлежит ей и должен находиться у нее, он же просит только, чтобы ему разрешили, если он иногда захочет на него взглянуть, зайти для этого к ней домой, чему он будет очень рад, разумеется. И разумеется, Энн тут же согласилась.

И действительно, в последующие годы Руди Шварц время от времени навещал ее — сначала в Кирьят-Анавим, где она тогда жила, а потом в Иерусалиме, куда она переехала после замужества. Он не посещает наши традиционные ежегодные встречи, но Энн рассказывает, что поддерживает с ним связь и что он очень привязан к ее детям. Когда она описывает, как ее Эдит взбирается на колени к Шварцу, мне иногда начинает казаться, что в этом дуроломе из Гейдельберга, возможно, все-таки осталось что-то от человека. Но неприязнь, которую я к нему питал, так и не сгладилась с годами.

Генриха Розенталя вы и сейчас еще можете увидеть на улицах Иерусалима. Он расхаживает в тех же своих спортивных кедах, и его древняя «Лейка» все так же болтается у него на плече. Прошедшие годы почти не изменили его, только сейчас он опирается на палку с резным металлическим набалдашником. Эту палку, кстати, я тоже нашел в магазине у Веры. Он все еще живет в той же комнате в Доме пенсионеров в районе Бейт а-Керем, и его небольшой серый чемодан по-прежнему лежит там, перевязанный теми же матерчатыми поясками. Излишне пояснять, что он тоже немедленно передал Энн принадлежавший ему рисунок сияющих глаз Эдит, эту вторую часть ее прекрасного и печального лица. Энн рассказывает, что Розенталь время от времени заходит к ней и тогда берет этот рисунок в руки, долго-долго смотрит на него и молчит. Только однажды его прорвало, и он рассказал ей историю своей любви к ее матери. «Это была невероятная любовь», — сказал он и тут же добавил, что именно невероятные вещи более всего влекут к себе наши сердца.