Зверь, которого забыл придумать Бог (авторский сборник) - Джим Гаррисон

Когда я проснулся на рассвете, шел дождь, но недостаточно сильный, чтобы промочить спальный мешок. Я провел пальцем по влажному лбу и сказал: «Это я» — словно в напоминание. Первые солнечные лучи проглядывали сквозь деревья в том же месте, где накануне вечером восходила луна. Лужайка вокруг моей хижины, обычно намертво застывшая в своем непреходящем однообразии, выглядела как-то по-особенному. В просвете между двумя ветками березы я увидел ворона, но лишь на мгновение. Синичка, жалостная маленькая птаха, сидела на моем барбекю-гриле всего в трех футах и пристально на меня смотрела, но, возможно, я представлял собой жалостную форму жизни. Во время дождя я не раз видел, как Джо напряженно смотрит вверх, словно пытаясь идентифицировать отдельные капли. По коже у меня побежали мурашки, когда я услышал шорох и увидел движение в кустах на краю поляны. Этим летом к моему пластиковому мусорному баку несколько раз наведывалась медведица с двумя медвежатами. Если бак пуст, они его опрокидывают и прокусывают в нем дыры. В тот момент я не имел желания принимать гостей и потому громко запел «О sole mio», сам потешаясь своим выбором. В кустах раздался треск, наводивший на мысль об одиноком олене, которого можно узнать по размеренным прыжкам.

У меня слегка закружилась голова, пока я выбирался из спального мешка и слезал со стола. Ощущение, подкупающее своей новизной. Головокружение порождает вопрос: если я не продолжу делать то, что уже делаю, что мне делать дальше? Пришла мысль поджечь хижину к чертям собачьим, но, с другой стороны, она-то чем виновата? Пришла также мысль продать примерно десять тысяч томов моей библиотеки в чикагской квартире или убежать в неизвестном направлении, ребяческая мысль, поскольку побег предполагает, что тебя кто-то ищет. Я мог бы влюбиться, как великий Пикассо делал снова и снова, купить сотню таблеток виагры и окочуриться от разрыва сердца в чувственном угаре, что казалось самым лучшим из всех планов.

Пока же я взял в хижине ведро и отправился собирать чернику для оладьев к завтраку. Всего в нескольких сотнях ярдов от моей хижины была ягодная полянка, и я планировал набрать ягод, выпить чашку кофе, пока замешиваю тесто, и выпить большой стакан хорошего сотерна с оладьями, а потом снова завалиться спать.

Я набрал уже полведра, когда по моей ухабистой дороге с глухим стуком подкатила Энн на своей убогой малолитражке. Она сказала, что возвращается в Ист-Лансинг и просто хотела попрощаться, что было явной ложью. Холодное выражение лица и плотно скрещенные на груди руки никак не вязались с белой блузкой без рукавов и летней юбкой в мелкий синий цветочек. Великий Пикассо напрыгнул бы на нее, как белка-летяга, — во всяком случае, мне так подумалось. Она просто стояла там, и, чтобы доставить себе удовольствие, я опустился на колени и принялся срывать ягоды с кустика рядом с ее левой икрой. Колено у нее что надо. Синие цветочки на юбке — не цветочки, а синие ягодки. Я протянул Энн раскрытую ладонь, и она съела несколько ягод, а потом лихорадочно заговорила о наболевшем. Она пыталась забеременеть от Джо! Но с другой стороны, у нее ужасно религиозная мать, да и рожать ребенка вне брака страшновато. Дик Рэтбоун в роли законного опекуна Джо — подлый ублюдок, он не позволит им пожениться. Может, я женюсь на ней, разумеется не связывая себя никакими обязательствами в случае, если она все-таки сумеет забеременеть. Я попытался отвлечь Энн, сказав, что брак с Джо будет межвидовым скрещиванием. Она истерически выкрикнула: «Да иди ты!» — запрыгнула в машину и сорвалась с места с такой скоростью, что из-под колес брызнул песок, попавший в мое ведро с черникой. Я в любом случае собирался промыть ягоды.

По словам Джо, он впервые заметил зверя, о котором упоминал месяцем раньше, когда стоял на каком-то из высоких холмов, откуда открывался вид либо на бескрайние леса, либо на озеро Верхнее. Мне потребовалось целых полдня, дабы понять, что он говорил, и здесь мне отчасти помогли записи в блокноте Джо, преимущественно невнятные. Я уверен, он считает, что пишет совсем не то, что выходит в действительности, как зачастую говорит совсем не то, что хочет сказать. В любом случае этот так называемый зверь выдает свое местонахождение, если смотреть со значительной высоты, полным отсутствием волнения на небольшом участке леса или озера по очень ветреным дням. Ряд подробностей, касающихся природы и разнообразных обличий этого зверя, я сообщу позже.

Только не подумайте, мистер коронер, будто я принял слова Джо всерьез, но, с другой стороны, то, почему человек верит во что-либо, всегда казалось мне куда интересней, чем сами вещи, в которые он верит. Это не просто трудный вопрос, а нечто огромное, как весь мир. Вы, несомненно, пропилили дыру в черепе Джо с целью определить состояние его содержимого. По крайней мере, мне говорили, что нынче эта процедура принята при вскрытии, но — какой сюрприз! — вы не обнаружили там ничего такого, о чем мы не знали без вас. Я говорю вам о том, что именно поврежденное серое вещество заставило Джо заплыть так далеко на север штормовой ночью, и скорее всего он плыл за своим зверем, реальным или воображаемым. Разумеется, я спросил Джо, как это существо выглядит, и он путано пояснил, что у него три разных обличья.

Не скажу, что мне было приятно думать обо всем этом за оладьями и сотерном, «Шато д’Икем» приличной выдержки. Вставал вопрос, зачем пить за завтраком вино по триста долларов бутылка, — но почему бы и нет? Я просто-напросто отмечал первую за тридцать лет ночь, проведенную на свежем воздухе, и не собирался останавливаться на достигнутом. Поразительно, но после завтрака я не завалился спать. Я думал, что плохо выспался ночью, но оказалось не так. Отчасти шутки ради, но также с целью умерить никогда не отпускающее меня чувство близкой опасности я надел кобуру с пистолетом и отправился на прогулку.

Я прошел не более нескольких сотен ярдов, а потом остановился — в голову пришла вычитанная где-то мысль, что наши восприятия являются единственной картой мира, возникающей у нас внутри. Я мгновенно задался вопросом насчет карты, порожденной ястребом, который может читать колонку объявлений с расстояния пятидесяти футов, или медведем, чей нелепый череп свидетельствовал, что у него или у нее не было врагов в животном мире; или, еще лучше, насчет карты, порожденной травмированным мозгом Джо, — и насколько она, наверное, отличается от карт всех прочих людей. Я невольно потрогал языком сломанный зуб. В одной из книг, присланных мне Роберто из Чикаго, говорилось, что каждый отдельно взятый мозг значительно отличается от любого другого мозга. Проще выражаясь, требуется огромная воспитательная работа, чтобы все они вели себя одинаково. В результате травмы Джо явно утратил часть полученных навыков и уже никогда не восстановит. Что он приобрел взамен, если вообще приобрел что-нибудь? Имела ли место хоть какая-то компенсация? Большую часть времени Джо явно радовался жизни, но, похоже, счастлив он в тех отношениях, где меньше всего похож на нас. Похоже, он пользуется свободой иного рода, которая не поддается определению.

Я внимательно огляделся по сторонам и решил, что нахожусь на излучине реки, где особенно хорошо ловится ручьевая форель. Я опустился на четвереньки и пополз по мшистому берегу, увидев несколько рыб из категории так называемых голкиперов. Эти форели проводят всю свою жизнь под водой, если не считать молниеносных бросков в воздух за насекомыми. Непонятно зачем, я внимательно обозрел деревья поблизости, около дюжины разных пород. Ни одно из них не являлось совершенным или близким к совершенству представителем своего вида. Будучи ботаником-любителем, я знал, как много существует разных болезней деревьев, буквально сотни. Обычно люди задумываются над подобными вопросами лишь перед Рождеством, когда ставят перед собой цель приобрести «идеальную» елку, но это не дикорастущие ели, а выращенные и подстриженные на огромных плантациях, в большинстве своем представляющих собой биологические пустыни. В настоящее время не осталось идеальных деревьев, как не осталось идеальных людей.

Я знал, что недалеко от места, где я стоял на четвереньках, на берегу лежит огромное бревно белой сосны, которое не достигло устья реки, когда здесь сплавляли лес в далеком прошлом. Оно по меньшей мере семи футов в диаметре. В ранней молодости мы с Диком Рэтбоуном частенько обдумывали способы выволочь бревно из леса, чтобы продать за большие деньги — только вопрос кому. В чем-то похожее на доисторического медведя Джо, это бревно являлось реликтом иной эпохи.

Воспоминания о наших походах на рыбалку пятьдесят с лишним лет назад породили во мне жутковатое чувство, и мне захотелось поскорее покинуть место, с ними связанное. Я нетерпеливо посмотрел на лесистый противоположным берег. Я обследовал реку выше и ниже по течению, выбрал место помельче и перешел поток вброд всего по щиколотку в воде, правда довольно холодной. Было здорово делать что-то совершенно необычное, во всяком случае для меня. Где-то с час я бесцельно бродил по лесу и один раз мельком увидел хохлатого дятла, который размером почти с ворону. Естественно, я заблудился, но быстро справился с волнением, когда сообразил, что двигаюсь в неверном направлении относительно солнца, — до такого легко додуматься, если не впадать в панику. Когда я снова вышел к реке, она, казалось, текла не в нужном мне направлении. Я успокоил себя, сделав выбор в пользу реки, явно знающей дорогу лучше меня. Теперь я возвращался обратно к своей хижине и остановился передохнуть на берегу рядом с местом, где Джо похоронил маленького медвежонка, прожившего на белом свете всего лишь несколько весенних месяцев. Сентиментальные слезы подступили к глазам, но, возможно, такого рода печаль на самом деле не сентиментальна. Как человек старый, я имел полное право сострадать существу, чья жизнь оборвалась, едва начавшись. Все мы смертны. Мы вечно стоим на опускной двери с расхлябанными петлями. Маленький медвежонок, судя по всему, покинул материнскую утробу всего за два месяца до смерти. Джо, вероятно, наполовину, если не больше, находился по ту сторону жизни в момент своего столкновения с буком. Конечно, формально он оставался живым, но я начинал думать, что в определенном смысле он здорово обогнал всех нас. В свои шестьдесят семь я, несомненно, находился на семь восьмых «там» — факт, из которого невозможно сделать никаких выводов.