Революция и семья Романовых - Иоффе Генрих Зиновьевич

Первым шагом в этом направлении, как мы уже знаем, была попытка председателя Государственной думы М. В. Родзянко и некоторых других ее членов войти в контакт с еще официально существовавшим правительством Н. Д. Голицына и все же сговориться с ним на основе объявления нового состава Совета министров, так называемого «министерства доверия». Это произошло днем 27 февраля (сразу после «частного совещания» Думы), но Голицын, руководствуясь указаниями из Ставки, отклонил предложение[82]. Родзянко, по-видимому, стало ясно, что в деле спасения монархии развалившийся Совет министров уже не партнер. Нужно было действовать иными путями. Пожалуй, главным из них стал план, связанный с так называемым «великокняжеским манифестом». На нем, как нам представляется, следует остановиться подробнее. Дело в том, что в исторической литературе он обычно рассматривается как некий изолированный эпизод, сводившийся к совершенно бесплодной попытке некоторых великих князей спасти монархию путем пустой «конституционной» уступки, но сразу же затерявшийся в стремительном вихре революционных событий. Между тем, более внимательное рассмотрение позволяет увидеть в этом эпизоде нечто большее, а именно проявление той напряженной борьбы, которую вел Временный комитет Государственной думы за спасение монархии.

Временный комитет не был однороден, так же как не был однороден весь «Прогрессивный блок», из которого он вышел. Правая часть комитета, возглавляемая октябристом М. В. Родзянко, вплоть до 2 марта практически не допускала мысли об отречении Николая II. Другая, «левая» часть, лидерство в которой все более и более переходило к кадету П. Н. Милюкову, по-видимому, уже к 28 февраля начала склоняться к такой оценке ситуации, в которой «уход» Николая II и замена его другим монархом становились неизбежными. Родзянко, конечно, не мог не знать об этом и явно пытался предотвратить второй исход. С этой точки зрения следует признать, что он был прав, когда позднее, в эмиграции, гневно отклонял обвинения монархистов в том, что это он, Родзянко, был чуть ли не «автором революции», приведшей к отречению царя[83].

Для того чтобы осуществить свой план – сохранить Николая II на троне, Родзянко, как это следует из его телеграмм 26 и 27 февраля (еще до образования думского Временного комитета) в Ставку, намеревался добиться согласия царя на «министерство доверия» (лозунг «Прогрессивного блока»), причем в качестве главы этого министерства он, по-видимому, не исключал и себя. Еще 26 февраля английский военный агент генерал А. Нокс встретил Родзянко в Думе и в состоявшемся разговоре заметил, что в условиях, когда правительство Голицына уже проявило полное бессилие, «хорошим выбором» на пост премьера был бы, очевидно, Кривошеин. Родзянко отрицательно покачал головой, а на вопрос: «Ну, а Вы?» – ответил утвердительно[84].

Однако на призывные, даже умоляющие телеграммы Родзянко в Ставку Николай II не ответил. Не удалась Родзянко и попытка воздействовать на царя через его брата, великого князя Михаила Александровича. Михаила, как мы уже знаем, срочно вызвали тогда из Гатчины в Петроград, и он по прямому проводу связался с царем, советуя ему пойти на уступки, согласившись на формирование нового кабинета, пользующегося «доверием страны». Николай решительно отклонил и эти рекомендации.

Между тем революционная волна нарастала. В такой обстановке верноподданный октябрист Родзянко все явственнее начинал выглядеть «вчерашним человеком», почва уходила из-под его ног. Напротив, кадет Милюков и его сторонники во Временном комитете набирали силу. Можно полагать, что, сознавая это, Родзянко и предпринял тот шаг, который и привел к появлению упомянутого «великокняжеского манифеста». В литературе нет точного указания на то, кто был инициатором и автором этого манифеста. Конечно, прав Э. Н. Бурджалов, полагающий, что инициатива исходила от думского Временного комитета (т. е. от Родзянко)[85]. Но вопрос об авторстве оказался у него обойденным[86]. Между тем имеются воспоминания адвоката Н. Н. Иванова, которые проливают дополнительный свет на историю с манифестом. Воспоминания эти опубликованы 19 декабря 1926 г. в белоэмигрантской берлинской газете «Путь» под заголовком «Манифест великих князей. Из архива Н. Н. Иванова».

Но мы располагаем несколько более полным архивным экземпляром этих воспоминаний и будем опираться на него[87]. Прежде всего, кто такой Н. Н. Иванов? Этот присяжный поверенный в дни февральских событий решил, по-видимому, что настала пора и для политической карьеры. Он и впоследствии, уже после победы Октября, проявлял довольно большую активность: в конце 1917 – начале 1918 г. был одним из руководителей подпольной антисоветской организации, ориентировавшейся на Германию[88], а в 1919 г. играл видную роль в политических кругах северо-западной контрреволюции (при генерале Н. Н. Юдениче)[89]. В конце же февраля 1917 г. Н. Н. Иванов, тесно связанный по адвокатским делам с великим князем Павлом Александровичем (тот командовал гвардейскими полками и жил в Царском Селе), оказался в Петрограде в окружении председателя Думы М. В. Родзянко. Очень интересны его наблюдения об атмосфере, царившей в думских кругах. Родзянко и многих из его думских друзей, вспоминал Иванов, били «страх и внутренняя дрожь». Они были почти уверены, что «сегодня придут и перевешают их». Чтобы рассеять туман неизвестности и выяснить, «что же происходит за порогом вокзалов», Родзянко рано утром 28 февраля направил Иванова в Царское Село на связь с великим князем Павлом Александровичем. Иванов прибыл в Царское Село и был тут же принят Павлом Александровичем и его супругой – княгиней О. Палей. Выяснилось, что никаких определенных сведений о царе и его намерениях у них нет, с чем Иванов и вернулся в Петроград. Это подбодрило думских лидеров, но Иванову было предложено продолжать поддерживать связь с Павлом. При второй поездке Иванова в Царское Село политический замысел Родзянко выявляется полностью. Как пишет Иванов, великий князь и Родзянко всемерно стремились избежать «столкновения верховной власти с думским Временным комитетом». Хотя слово «отречение» (Николая II. – Г.И.) уже было «произнесено в массе», Родзянко по-прежнему стремился к «почетному миру» на условии «министерства доверия». Иванов перед отъездом постарался поставить все точки над «i».

– А если царь поручит Вам составить кабинет и даст карт-бланш? – спросил он.

– Разумеется, приму, – без колебаний ответил Родзянко.

В Царском Селе Павел Александрович с удовлетворением принял план Родзянко, привезенный Ивановым. «Будет положено начало конституционному управлению, – радовался он, – и все придет к миру». Поскольку уже стало известно об отъезде царя из Ставки в Царское Село, решено было, что Павел Александрович встретит его прямо на вокзале и тут же изложит ему «спасительное» предложение Родзянко. Эта вокзальная встреча должна была предварить свидание царя с Александрой Федоровной: опасались, что она, будучи врагом всякого «конституционализма» и сторонницей «твердого курса», помешает реализации родзянковского замысла. Если верить Иванову, это он предложил «облечь в определенную форму» предложение Родзянко: встретить Николая II на вокзале уже с текстом манифеста, объявляющим о «конституции». Но 28 февраля царский поезд, ушедший из Могилева, не прибыл в Царское Село: из-за опасения попасть в зону действия революционных войск он от Малой Вишеры через Бологое и Дно пошел на Псков. Решено было поэтому подготовить задуманный манифест до приезда царя (его все-таки еще ждали в Царском Селе), скрепив подписями Александры Федоровны и имевшихся «в наличии» великих князей. Текст манифеста, по словам Иванова, должны были «изготовить лица из окружения государыни». Здесь в ивановских воспоминаниях обнаруживается некоторое противоречие. Если инициаторы «конституционного манифеста» хотели упредить встречу Николая II с императрицей из-за боязни, что именно она может помешать этому замыслу, то как они могли рассчитывать на то, что в ее окружении такой манифест все же будет «изготовлен»? Частичным объяснением может служить только сумятица и паника, охватившая царскосельских «спасителей» царизма… И действительно, хотя сама Александра Федоровна «в резкой форме» отказалась участвовать в составлении манифеста, текст его, по-видимому, все же был написан кем-то из высокопоставленных обитателей Александровского дворца.