Революция и семья Романовых - Иоффе Генрих Зиновьевич

Между тем положение эшелонов, которые должны были сосредоточиться в районе Царского Села и поступить под команду Иванова, было следующим. Головной эшелон (с частями Тарутинского полка) дошел до места назначения – станции Александровской, эшелоны Бородинского полка находились в Луге, остальные растянулись между Лугой и Псковом и Псковом и Двинском. Эшелоны с частями, направлявшимися с Западного фронта, миновали Полоцк. Требовались примерно еще одни сутки для завершения «подтягивания» всех этих карательных сил к Царскому Селу. Но именно в течение этих суток (с вечера 1 марта и до позднего вечера 2 марта) произошли события, сорвавшие первоначальную задачу, поставленную перед генералом Ивановым.

Исходным пунктом этих событий было происходившее в Петрограде. Там старая власть пала, правительство перестало существовать (к вечеру 27 февраля), возник Временный комитет Государственной думы, фактически находившейся в зависимости от Петроградского Совета. В ночь с 1 на 2 марта между ними было достигнуто соглашение о создании Временного правительства. История его образования изучена довольно детально[102] и поэтому нет необходимости повторяться. Важно лишь отметить, что «левое» крыло Временного комитета Государственной думы, на наш взгляд, получило преобладающую роль в правительстве. Родзянко же вообще не вошел в него. Его претензии на премьерство были отведены, во главе Временного правительства оказался князь Г. Е. Львов.

Впоследствии Милюков сожалел о таком выборе, считая, что Родзянко, как более «сильная личность», оказался бы лучшим лидером. На склоне лет, в эмиграции, Милюков давал понять, что тут сыграли свою роль «старые масонские связи», которые в известной степени и определили создание во Временном правительстве группы в составе Г. Е. Львова, А. Ф. Керенского, Н. В. Некрасова и А. И. Коновалова. Некоторые данные, введенные в последнее время в научный оборот[103], дают основание предположить, что политическое масонство (возникшее в начале XX в.) могло здесь сыграть какую-то роль, посредством личных связей повлиять на формирование части Временного правительства. Но, конечно, не масонство определяло ход событий и выбор решений, как это утверждал, пожалуй, наиболее активный пропагандист «масонской концепции» английский советолог Дж. Катков. Не масонство определяло характер буржуазно-либеральной оппозиции, а, напротив, эта оппозиция полностью вбирала в себя немногочисленных масонов и использовала их в своих интересах. Львов, а также исподволь набиравшая силу «группа Керенского» (Некрасов и др.) оказались в верхних эшелонах власти отнюдь не по причине своих масонских связей. Главную, решающую роль здесь играл фактор политический. Несмотря на принадлежность к различным партийным группировкам, Львова, Керенского, Некрасова, Коновалова и др. еще до революции объединяло стремление к созданию центра, который мог бы сомкнуть либеральную оппозицию с соглашательским крылом массового движения. Теперь, в условиях быстрого развития революции, приведшего к возникновению меньшевистско-эсеровского Исполкома Петроградского Совета, влияние этого, по определению В. И. Старцева, буржуазного радикально-демократического блока, безусловно, должно было расти[104]. Не говоря уже о Родзянко, даже Милюков оказывался правее этого блока. Что касается Львова, то он представлял собой наиболее приемлемую фигуру для различных течений, которые все явственнее обозначались во Временном комитете Думы и формировавшемся Временном правительстве.

Впоследствии Родзянко, защищаясь от нападок монархистов, в уже цитированном нами письме в газету «Руль» уверял, что он «не возражал против экспедиции генерала Иванова», но узнал о ней «только тогда, когда она подходила к Вырице». А за это время ситуация изменилась так, что «не возражать» против «экспедиции Иванова» было уже просто невозможно. Все, кто оттеснили Родзянко, хорошо понимали это. На Иванова, по-видимому, решено было оказать соответствующее давление. Подтверждением этого может служить факт направления к нему двух полковников генштаба – Тилле и Доманевского, миссия которых сводилась к тому, чтобы убедить генерала-карателя в том, что вооруженная борьба с восставшими только осложнит и ухудшит положение, что порядок легче восстановить путем соглашения с думским комитетом и намечаемым им правительством. Об этом, по всей вероятности, хотел говорить с Ивановым и Гучков, который направился с Шульгиным в Псков к царю и который телеграфно согласовывал свою встречу с Ивановым (она не состоялась). Давление на Иванова оказывалось и кружным путем с другой стороны – через Ставку, которая, как увидим дальше, к концу дня 28 февраля совершила важный тактический поворот.

В таких условиях «экспедиция» генерала Иванова «забуксовала». В ней совершенно ясно просматриваются два момента: замысел (занести железный кулак над Петроградом и «размозжить череп» революции) и финал (замахнувшаяся рука бессильно опускается и падает). Между ними прошли бурные революционные события, решительно ломавшие планы, расчеты и намерения контрреволюции. Но именно этот безрезультатный финал «экспедиции Иванова» сразу же после революции попытались выдать за ее изначальную цель. Учрежденная Временным правительством Чрезвычайная следственная комиссия явно не была заинтересована в раскрытии подлинной сути всего этого дела: царизм был свергнут, буржуазия оказалась у власти, дальнейшее углубление революции не соответствовало ее классовым целям, напротив, лозунгом дня стал призыв к единению всех «общественных сил». В таких условиях восстанавливать истинные цели «миссии Иванова» значило лишь разжигать ненужные Временному правительству страсти. И комиссия на удивление легко принимала на веру то, что говорили ей организаторы и исполнители этой «миссии». А они, естественно, всемерно старались обелить себя, затушевать свою роль как царских карателей и, напротив, представить себя в виде борцов против «павшего режима».

Перепуганный Иванов твердил, что ему поручено было действовать в контакте с Думой, помогая ей в сформировании «министерства доверия», что он и в мыслях не имел действовать оружием, думал только о том, чтобы произвести «моральное впечатление». Начальник его гражданской части А. А. Лодыженский уверял, что власть «генерал Иванов хотел с первых шагов своих использовать в том смысле, чтобы немедленно устранить прежнее правительство и привлечь к управлению государством новые живые силы. Лицами этими, которым, по мнению генерала Иванова, можно было бы поручить задачу сформирования нового кабинета, могли бы быть Кривошеин или Самарин». Офицеры Георгиевского батальона чуть ли не в один голос уверяли, что их командир генерал Пожарский с самого начала заявил, что не разрешит стрелять в народ. Генерал-майор Апушкин, ведший следствие, с готовностью воспринимал показания такого рода[105].

Любопытно, что даже члены свиты Николая II, допрашивавшиеся в той же комиссии, в один голос утверждали, что, как только в Ставке были получены телеграммы Родзянко с просьбой о «даровании» «министерства доверия», они сразу же прониклись необходимостью такого шага и к этому склонили царя сразу по его выезде из Ставки. А между тем в распоряжении Апушкина имелись и иные показания. Например, фельдфебель 1-й роты Георгиевского батальона С. Оглоблин сообщил, что командир роты при отъезде из Могилева объяснил солдатам, что «мы едем сопровождать царя и в случае, если встретим какую-либо преграду, мы должны выполнять присягу». Некоторые офицеры говорили солдатам, что «из Петрограда идет бронированный поезд с немцами, которые грабят и бесчинствуют по дороге, и что нужно их остановить»[106]. Но все это не вписывалось в миротворческую картину «экспедиции Иванова», которую Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства готова была принять…