Младенцы спали без улыбок. Рассказы - Татьяна Полуянова

Лягушонок тоже умер. Светлана Сергеевна сказала, это чудо, что он прожил девятнадцать. Кто-то истыкал его большим гвоздём, как крысу. Зачем? Это не была пищевая мотивация. Все части тела Лягушонка были на месте. Я хотел посмотреть с погружением, что у него внутри. Почему он не мог говорить, ведь рот у него широкий. И где у него душа. Томка говорила, что у Лягушонка она была определённо. Осталось узнать, где. Но дядя Миша его тоже накрыл простынёй и не дал исследовать. А новая Светлана Сергеевна, которую прислали вместо старой, сказала: пойдёмте танцевать! И мы снова поступательно ходили по кругу. Крокодил наблюдал за всеми. Томка думала, что он бессовестно смотрит только на неё. Она хотела снова надеть ведро на голову, но Васька сказал: пойдём в кусты. И они ушли, а новая Светлана Сергеевна не обратила на это внимания. Я тоже хотел пойти, но Светлана Сергеевна плотоядно держала меня за руку.

Томка стала совсем негодная. Бегает стильно, задирает подол и показывает всем чёрненькое. А сама такая красивая! И улыбается. Глаза чистые-чистые! Мама мне давно говорила, что показывать всем, что у тебя есть в штанах – неприлично. Мама всё не едет. Наверно, тоже умерла. А может, её и не было? Я не помню её лица. Светлана Сергеевна сказала, что все мы дети алкашей и проституток. Я ничего не помню. Что же мне делать? Любить Томку или не любить? Я не чувствую жар любви, про который пишут в стихах. А иногда кажется, что в Томке живет… нет, не крокодил… что-то демоническое. Мне часто бывает холодно. Наверное, со мной что-то не так… аномальный ботаник…

Нам поставили другой забор – высокий и без щелочек, и телёнка больше не видно. И вообще ничего не видно. Лил дождь, и я сидел в библиотеке. Я читал книгу про одного учёного, который заразил весь мир пандемическим вирусом. Потому что боялся, что людей на земле стало сильно много. Перенаселение планеты. Воздействие вируса должно проявиться лишь у некоторых детей. Они с рожденья нездоровы. У них никогда не будет потомства. «А как их выбирают? – подумал я, – тех, кому никогда не придётся стать родителями? И какой может последовать побочный эффект от всего этого? Ведь у всех лекарств, да и вообще у всего на свете, бывает побочный эффект». Мама говорила, что человек не должен превосходить назначенного ему господом. Или это не мама говорила? Вопросов не становится меньше. Томка сказала, что иногда хочет жить, а иногда хочет умереть. Эмоциональная амбивалентность. Зачем умирать? После смерти вы не сможете измениться к лучшему. Я, наверно, уже старый. У меня болят колени. Я не хочу умирать.

Матвей Кузнецов поднялся с дивана. Вышел на улицу. Мороз тут же прильнул к пылающему лицу, забрался под ватник и свернулся в клубок на груди, сжимая сердце ледяными пальцами. Старик закурил. Немного отпустило. Это что ж такое? Кто это все написал? Как такое вообще могло быть? Прочитанное никак не укладывалось в седой голове.

Дед Матвей взял лопату. Прошёлся по дорожке, поправляя снежный коридор. Дорожку он чистил регулярно, снегопада нынче не было. Механические привычные движения должны были отвлечь от страшного повествования. Не отвлекли. Аккуратно поставив лопату, Матвей вошёл в дом. Вера дремала перед включенным телевизором. Стараясь не разбудить жену, старик прокрался к дивану и снова потянулся к тетрадке в коленкоровой обложке.

Не знаю, сколько лет прошло. Я долго не писал в дневник. А что писать? Всё одно и то же. Бег по кругу. Каждый следующий день похож на предыдущий. Но сегодня… Мной овладела энергия исступлённой ярости. Не знаю, к чему это приведёт. Какой будет взрыв.

Сегодня банный день. Очередная Светлана Сергеевна сказала: Бабки, дедки, лягте в круг! Мы лежали голые на каменном полу. Стриженые затылки – не поймёшь, где – кто. А она поливала из шланга и лениво возила шваброй по одинаковым зябким телам. Даже огромному толстому Ваське было холодно. Он икал и всхлипывал пугливо.

Томка никак не могла подняться и плакала. Короткие волосы встопорщились седым ёжиком. У неё ноги стали отвердевать, окаменело тело. Только внутри осталось что-то и выходило из неё тёплыми слезами, стекало по коричневым тряпочкам грудей.

Светлана Сергеевна выкрикивала злобу квадратным красным ртом. Речевая грубость отнимает у женщины часть женственности.

Мы как лилипуты, имеющие нестандартно маленькие размеры для своего класса. Мы старики, но не были и уже никогда не станем по-настоящему взрослыми. У нас нет и не будет детей. Зачем нам жить?

Я решился. Я чувствую его в себе. Демона. Я сделаю инферно восьмого уровня. Я смогу. И пусть обманщиков бичуют бесы. Тираны пусть кипят в смоле. Кто вынырнет – их подстрелят из лука и снова затолкают баграми. А воры пусть мучаются гадами, взаимопревращаясь с ними, окрокодиливаясь и пожирая друг друга. Вечная драка в грязном болоте.

А мы… мы просто умрём. Ни плача. Ни вопля. Ни болезней больше не будет. Ничего не будет. Вечность начинается сегодня.

Интересно, куда уйдёт тот, кто внутри сидит. Может, обратно – в крокодила?

Какое это всё имеет значение?

Изменить ничего нельзя.

Матвей Кузнецов поднялся, держась за грудь, попытался растереть её, но корявые пальцы не слушались. Тетрадка в коленкоровом переплёте упала на пол.

Жена его, Вера, пережила мужа всего на полгода.

Бамбочада

В травмпункте усатая врачиха спросила:

– А сколько вам полных лет, укушенный?

– Шестьдесят один, – пациент держался бодрячком и уже собирался отпустить какую-нибудь шуточку из тех, которые были припасены у него на случай нечаянного знакомства с женщинами.

– Ну, за таких мы уже не отвечаем. – В голосе лекарши послышалось облегчение.

– П-почему? – враз присмирел бодрячок.

– Вы уже достигли средней продолжи… – Последовательница Гиппократа осеклась на полуслове, поняв, что сболтнула лишнее.

Поковырявшись инструментом пониже ключицы – в месте укуса – она сказала:

– Лапка, похоже, там осталась… Да и бог с ней! Сейчас прививку сделаем.

Пострадавший уколов боялся с детства и отчаянно закусил губу. Он отлично помнил, что прививки от клещевого энцефалита вроде бы ставят в плечо, ну, на худой конец, под лопатку, и смиренно ждал, не надевая рубашку.

– В ягодицу прививка! – Наполняя шприц, на ходу бросила врачиха.

Пациенту, у которого внезапно заложило уши, послышалось:

– Не годится прививка.

Размышляя, отчего может не годиться прививка: лекарство, просрочено, или ещё чего, – он остался стоять на месте. Ждал, когда найдётся другое.

– В ягодицу прививка!

– Не годится прививка. – Снова услышал больной и догадался: таким – достигшим рубежа – прививка уже не полагается…

Врачиха, видя, что пациент тупо стоит столбом, рявкнула:

– В задницу прививка! Снимай штаны!

Придя домой, привитый молча налил себе самогонки, молча выпил.

– А тебе можно, Юрико? – со страхом спросила жена.

– Мне теперь всё можно, – обречённо сказал муж и лихо опрокинул вторую. —Холодная, сволочь, а вкусная! Эх! Жить два дня осталось…

Хотя Юрико сильно сократил сроки предполагаемой кончины, личная смерть стала мерещиться ему как нечто весьма близкое. Против небесного явления доской не загородишься. Неотвратимая неизбежность стала единственной закономерностью в абсурде под названием жизнь. А та промчалась, как лихой скакун, как скорый поезд, как сверхзвуковой самолёт. А вдруг – и правда – помирать уже послезавтра?

Земное: пища, питьё, тепло, женщины и отдых, – всё это в его бурной жизни было. В достатке. Иногда и с излишеством. Не хватало чего-то такого, небесного, что не позволяло вот так запросто взять – и уйти.…

– Пойду посажу дерево. – Пришла в седую голову запоздалая мысль о бессмертии.

– Не успеет вырасти, – скептически сказала жена. – Посади лучше репку.

Иногда в оппозиции есть смысл. Или он только кажется?

Так или иначе, посадил дед репку.

А ещё картошку, моркошку и лук со шпинатом. Жена, радостно взволнованная оттого, что удалось-таки заманить благоверного на дачу, руководила им с наслаждением истинного садиста (однокоренные – «сад», «садить», разумеется). Мстя за его прошлые походы налево и направо, опьянённая реваншистскими идеями фурия изощрённо выдумывала и ставила новые сверхзадачи.

Смерть где-то задерживалась. Видно, её инкубационный период оказался более продолжительный, чем назначенный после укуса клеща зловещий срок. В ожидании костлявой приговорённый послушно копал грядки, чинил теплицы, и много ещё чего делал полезного, но к атанасии пока не приблизился.

Однажды ему пришлось столкнуться с алогичной и страшной формой бытия. В мякоть картофельных листьев подобно атаке боевых слонов яростно вгрызались мягкие, аморфные и кроткие, личинки колорадского жука. Отныне война и террор стали главным делом новоиспечённого огородника. Упаковка хлорофоса не нанесла врагу ощутимого ущерба.