Однажды на берегу океана - Крис Клив

По прошествии нескольких дней вышла Times с некрологом, в котором было упомянуто о том, что на похоронах бывшего автора колонки этой газеты имели место трогательные сцены. Редактор прислал мне вырезку из газеты, вложенную в конверт из плотной кремовой бумаги. К вырезке был приложен белый листок с выражением соболезнований.

3

Если бы я рассказывала эту историю девушкам из моей деревни, мне многое пришлось бы им объяснять, в частности смысл простого короткого слова «ужас». Для людей из моей деревни это слово означает нечто иное.

В вашей стране, если вы еще недостаточно напуганы, вы можете пойти и посмотреть фильм ужасов. Потом вы можете выйти из кинотеатра ночью, и какое-то время вам всюду будут мерещиться ужасы. Может быть, вам покажется, что вас дома поджидают убийцы. Вам так покажется, потому что вы увидите, что в окнах вашего дома горит свет, а вы будете уверены, что выключили его перед уходом в кино. А когда вы перед сном будете смывать косметику с лица и увидите себя в зеркале, собственный взгляд покажется вам странным и незнакомым. Это не вы. Примерно час вас будут преследовать страхи, вы никому не будете доверять, а потом это чувство растает. В вашей стране ужас — это нечто такое, что принимается как доза лекарства, чтобы вы могли напомнить себе, что вы от этого не страдаете.

Для меня и девушек из моей деревни ужас — это болезнь, которой мы страдаем. Это не такая хворь, от которой вы можете излечиться, встав с большого красного стула в кинотеатре, который сразу сложится. Это было бы здорово. Если бы я могла это сделать, уж вы мне поверьте, я уже стояла бы в фойе. Я смеялась бы, болтая с парнем из киоска, заплатив однофунтовой британской монеткой за порцию попкорна с горячим маслом, и говорила бы: «Фу-у-у… Слава богу, все закончилось. Я такого жуткого фильма никогда не видела, так что в следующий раз пойду на комедию или на романтическое кино с поцелуями». Однако фильм остается у вас в памяти, и не так-то просто от него избавиться. Куда бы вы ни пошли, он все равно прокручивается у вас в сознании. И когда вы говорите, что я беженка, вы должны понять, что никакого убежища нет.

Порой я гадаю, сколько еще таких, как я. Наверное, тысячи плывут по океанам. По океанам, разделяющим наш мир и ваш. Если мы не можем заплатить контрабандистам, чтобы они нас перевезли, мы прячемся на грузовых кораблях. В темноте, внутри контейнеров. Мы тихо дышим во мраке, голодные, мы слышим странные скрежеты и лязг, издаваемые кораблем, вдыхаем запахи дизельного топлива и краски, мы прислушиваемся к «бум-бум-бум» двигателей. Не засыпая ночью, мы слышим пение китов, поднимающихся из глубин моря. От их голосов корабль вибрирует. Все мы шепчемся, молимся, думаем. А о чем мы думаем? О физической безопасности, о покое души. Обо всех воображаемых странах, которые продаются в фойе кинотеатра.

Я преодолела океан на борту огромного стального корабля, а ужас приплыл вместе со мной. Покидая родину, я думала, что совершила побег, но в открытом море меня начали мучить кошмары. Наивно было предполагать, что я покинула свою страну налегке. Я везла с собой тяжелый багаж.

Мой багаж выгрузили в порту в устье Темзы. Я не сошла по трапу, меня вынесли с корабля сотрудники вашей иммиграционной службы и поместили в центр временного содержания. Это было невесело. Что я об этом скажу? Ваша система жестока, но многие из вас были ко мне добры. Вы присылали гуманитарные посылки. Вы одели мой ужас в ботинки и разноцветную рубашку. Порой вы присылали моему ужасу лак для ногтей, а порой — книжки и газеты. Теперь мой ужас умеет разговаривать на королевском английском. Вот почему мы теперь можем говорить о приюте, об убежище. Вот почему я теперь могу немного (самую капельку, как говорят у нас в деревне) рассказать вам о том, от чего я бежала.

Уверяю вас, в этой жизни люди могут сделать с вами такие вещи, что лучше убить себя, чтобы с вами этого не случилось. Как только вы это поймете, вы все время будете смотреть по сторонам в ожидании момента, когда эти люди явятся.

В центре временного содержания иммигрантов нам говорили, что для того, чтобы преодолеть свои страхи, мы должны вести себя дисциплинированно. Вот какой дисциплине я научилась: когда бы я ни отправилась в то или иное новое место, сначала я продумываю, как я там себя убью. Чтобы люди не застали меня врасплох, я готовлюсь заранее. Когда я впервые вошла в ванную комнату в доме Сары, я думала так: «Да, Пчелка, тут ты разобьешь зеркальце в медицинском шкафчике и порежешь себе запястья осколками». Когда Сара предложила мне проехаться в ее машине, я думала: «А тут, Пчелка, ты отстегнешь ремень безопасности и выскочишь из окошка прямо под первый встречный грузовик». А когда Сара повезла меня на целый день в Ричмонд-парк, она любовалась деревьями, а я все искала глазами какую-нибудь нору, где я могла бы спрятаться и лежать тихо-тихо, и когда вы меня нашли бы, от меня остался бы только маленький белый череп, к которому прикасались бы своими мягкими влажными носами лисы и кролики.

Если за мной придут внезапно, я буду готова себя убить. Вам жаль меня из-за того, что я всегда так думаю? Если эти люди, которых я боюсь, придут к вам, а вы не будете готовы, то тогда я вас пожалею.

В течение шести первых месяцев в центре временного содержания я все время вскрикивала по ночам, а днем придумывала тысячу способов, как себя убить. Я представляла мысленно, как можно убить себя в любой из ситуаций, в какой только может оказаться девушка вроде меня в центре временного содержания иммигрантов. В медицинском крыле — морфий. В комнате уборщиц — хлорка. На кухне — кипящий жир. Думаете, я преувеличиваю? Некоторые из тех, с кем я жила в центре временного содержания, на самом деле так поступали. Служащие отправляли трупы из центра поздно ночью, потому что было бы нехорошо, если бы местные жители видели медленно едущие от центра «неотложки».

А что, если бы меня отпустили? И я пошла бы в кино, и мне пришлось бы убить себя там? Я бросилась бы вниз с проекционной галереи. А в ресторане? Я бы спряталась в самом большом холодильнике и заснула бы долгим, холодным сном. А на берегу моря? Ах, на берегу я бы угнала фургончик с мороженым и въехала бы на нем прямо в море. И вы никогда меня больше не увидели бы. Единственным напоминанием о том, что когда-то жила на свете напуганная девушка-африканка, были бы две тысячи порций тающего мороженого, плавающих в прохладных синих волнах.

После сотни бессонных ночей я успела придумать, как покончить с собой в каждом из уголков центра временного содержания и за его пределами, но не перестала воображать себе разные способы. От ужаса я ослабла, и меня перевели в медицинское крыло. Вдали от других узников я лежала на жестких простынях и дни напролет проводила наедине со своим разумом. Я знала, что меня собираются депортировать, поэтому начала представлять, как я убью себя на родине, в Нигерии. Это было примерно то же самое, что самоубийство в центре временного содержания, только окрестности были покрасивее. Маленькое, неожиданное счастье. В лесах, в тихих деревушках, на склонах гор я вновь и вновь лишала себя жизни.

В самых красивых местах я тайно оттягивала самоубийство. Как-то раз, в глубине жарких джунглей, где пахло сырым мхом и обезьяньими какашками, я почти целый день рубила деревья и строила высокую башню, чтобы на ней повеситься. У меня с собой было мачете. Я представляла себе липкий древесный сок на моих ладонях, его сладковатый, медовый запах, представляла приятную усталость в руках после долгой работы и визг обезьян, злившихся на меня за то, что я срубаю их деревья. В своем воображении я трудилась без устали. Я связывала стволы деревьев друг с другом лианами и стеблями ползучей травы. Связывала особым узлом, который мне показала моя сестра Нкирука. Это была тяжелая работа для хрупкой девочки. Я гордилась собой. К концу дня, проведенного в медицинском крыле, я так устала от трудов над своей башней для самоубийства, что поняла: можно просто-напросто забраться на высокое дерево в джунглях и спрыгнуть с него головой вниз и разбить свою глупую голову об камень.

И тогда я впервые улыбнулась.

Я начала есть пищу, которую мне приносили. Я думала: тебе нужны силы, Пчелка, иначе ты себя, дурочку, не сможешь убить, когда придет время сделать это, и тогда ты горько пожалеешь. Я стала ходить из медицинского крыла в столовую на завтрак, обед и ужин, чтобы можно было выбирать еду, а не есть только то, что мне приносили. Я начала задавать себе вопросы, типа такого: от чего я стану более сильной для самоубийства — от моркови или от зеленого горошка?

В столовой стоял телевизор, он всегда был включен. Я стала узнавать больше о жизни в вашей стране. Я смотрела программы «Остров любви», «Адская кухня» и «Кто хочет стать миллионером?» и придумывала, как бы я могла убить себя на всех этих шоу. Утонуть, заколоться ножом, помощь зала.