Исцеляющая любовь - Эрик Сигал

В тот вечер она обрисовала безрадостную картину Барни и Уоррену.

Закончив свой печальный отчет, она с тоской посмотрела на старшего сына. Барни все понял и, не дожидаясь вопроса, взял ответственность на себя.

— Мам, не волнуйся, я пойду работать. Старшеклассники освобождаются в час, так что, я думаю, подыщу себе что-нибудь на вторую половину дня плюс выходные.

Взгляд Эстел был полон благодарности.

И тут Уоррена осенило.

— А как же твой баскетбол? У тебя же каждый вечер тренировка!

— Знаю, Уоррен, знаю! — взорвался Барни. — Неужели непонятно, что мне придется уйти из команды?

Барни невидящими глазами смотрел на содержимое своего полуоткрытого шкафчика в раздевалке. Кроссовки, шорты, тренировочные штаны — все атрибуты спортивной жизни, столько лет его радовавшей! Он не мог заставить себя собрать шмотки и сдать тренеру.

Неожиданно до его слуха донесся шум, и в раздевалку ввалились его недавние товарищи по команде. Для всех это был неловкий момент. Наконец Крейг Руссо нарушил молчание:

— Ливингстон, как твой отец?

— Неплохо, Крейг. Спасибо.

Теперь настал черед Сэнди Ливитта:

— Нам правда будет тебя не хватать.

— Ага. А мне — вас.

Тут Сэнди, со своей обычной бестактностью, добавил:

— Гмм… Слышал? Теперь я — капитан!

Барни удивился, увидев на улице дожидающуюся его Лору.

— Я подумала, может, тебе не захочется одному тащиться домой…

— A-а… — После паузы он добавил: — Спасибо тебе, Кастельяно.

Недостатка в работе на неполную ставку не было. Точнее, не было недостатка в неквалифицированной работе за гроши.

Барни выбрал деятельность, сулившую хотя бы подобие разнообразия, — он нанялся в аптеку Ловенстайна на Ностренд-авеню (всего в нескольких кварталах от дома) продавцом газировки и разносчиком лекарств. Каждый день, отсидев последний урок, он мчался на работу (оплата у него была почасовая), облачался в белую куртку и нелепый белый картуз и шел торговать. Молочные коктейли, содовую и — в жаркую погоду — банановое мороженое у него покупали люди, которых он с детства знал как своих соседей.

Всякий раз, погружаясь в сладкие фантазии о метких бросках, он усилием воли возвращал себя к реальности и устало брел дальше по промозглым бруклинским улицам, доставляя заказанные лекарства.

Он утешал себя тем, что пытался рассматривать эту работу как начало профессионального обучения. В конце концов, не зря же старик Ловенстайн разрешает ему смотреть, как смешивает всевозможные снадобья.

— Помни одно, Барни, — с улыбкой говаривал фармацевт, — если в медицинском будешь специализироваться на фармакологии, отличный диплом тебе обеспечен.

Аптека работала до половины восьмого, и Барни, как правило, оказывался дома в начале девятого. У мамы к его приходу всегда был наготове ужин, и, пока Уоррен наверху готовил уроки, она непременно сидела с Барни на кухне. Таким способом она выказывала ему свою благодарность за принесенную им жертву.

Все ее разговоры сводились при этом к сплошной цепи воспоминаний, что Барни принимал с сочувствием и грустью.

— Он всегда был таким энергичным! — с тоской замечала она.

— Да, мне говорили.

— Мы с ним всегда танцевали дольше всех. Я обычно падала с ног, но, когда мы приезжали домой, он еще мог идти в кабинет и до утра читать какого-нибудь римского автора, представляешь? Неудивительно, что его так любили в школе.

Барни клал ладонь на мамину руку.

— Мам, не мучь себя. Какая разница — с палкой он ходит или без? Разговаривать с ним мы все равно можем!

Она кивала:

— Ты прав. Нам еще надо радоваться. — Потом с любовью шептала: — Ты хороший мальчик, Барни.

Изо дня в день она повторяла свой трагический монолог почти дословно.

После этого для Барни наступал самый тяжелый момент. Он шел навестить отца.

Харольд большую часть времени проводил в постели за чтением. Сперва утренняя газета, затем что-нибудь научное, а к вечеру, после дневного сна, — «Уорлд телеграм». После ужина он обычно чувствовал такую усталость, что делать уже ничего не мог, а только сидел в кровати и принимал посетителей.

Чувствуя за собой вину за неспособность делать что-нибудь полезное, он обычно брал инициативу в разговоре на себя и пускался в рассуждения о последних событиях или о книге, которую в данный момент читал. И все равно в его голосе всегда слышалась едва заметная виноватая интонация.

Барни чувствовал это и старался отвлечь отца, рассказывая ему о собственных увлечениях и интересах. Как-то раз он коснулся и психоанализа.

— Послушай, пап, — спросил он, — ты читал Фрейда?

— Да, читал кое-что.

Ответ удивил Барни. Он не думал, что отец знаком с такими «новомодными» теориями.

— Когда я лежал в армейском госпитале, — продолжал Харольд, — там был один психиатр, который из сочувствия к нам часто навещал нас и заставлял снова и снова рассказывать о том, как именно мы были ранены. Наверное, раз по десять. И ты знаешь, помогло! Правда помогло.

— Каким же образом, пап? — как зачарованный, спросил Барни.

— Ты, должно быть, помнишь, как Фрейд объясняет процесс сновидения…

— Я знаю. Он говорит, что сон — это высвобождение подсознательного…

— Вот именно. Скажем так, тот доктор способствовал излечению моей психики путем «озвучивания сновидений». До того я каждую ночь переживал заново ту бомбежку, а бесконечные рассказы о ней в конце концов прекратили эти кошмары.

Тут Харольду пришла в голову одна мысль.

— А кстати, по какому предмету ты это проходишь? Барни смущенно признался, что читает книжки по психологии в свободное время. Оба знали, что такового у него нет, и он приготовился выслушать упреки в небрежении школьными занятиями. Но отец опять его удивил.

— Что ж, сын, оценки твои это никак не улучшит, но я всегда считал, что истинная цель образования — это стимулирование мыслительного процесса. Скажи-ка мне, а Юнга ты читал?

Барни помотал головой.

— Ну, я думаю, тебе стоит познакомиться с его теорией сновидений и «коллективного бессознательного». Тогда мы, пожалуй, могли бы с тобой и это обсудить.

— Конечно, пап. Обязательно. Я попрошу маму принести мне из библиотеки.

— В этом нет необходимости, — возразил Харольд. — У меня эта книжка есть — в кабинете, на той же полке, где и Артемидор.

С того дня вечерние разговоры с отцом стали для Барни лучшей частью суток.

Обычно Барни удавалось усесться за уроки только после десяти. К полуночи он уже был настолько измочален, что без сил валился на кровать. Его показатели в учебе, как и следовало ожидать, начали снижаться.

В выходные возможности наверстать упущенное тоже не было. По субботам он был обязан являться к Ловенстайну уже к восьми утра и работал полный день.

Оставались только воскресные дни. Но у Барни появился некий фатализм по отношению к своему будущему: «баскетбольная» стипендия ему больше не светила, а с его нынешними оценками в школе навряд ли можно рассчитывать на поступление в Колумбийский университет.

Тогда какая разница? Почему не использовать единственный свободный день для того, чтобы пойти на площадку и сыграть несколько десятков партий, чтобы выпустить пар? Он играл упоенно и подолгу, пока остальные игроки, один за другим, от усталости не расходились по домам.

Как он и ожидал, оценки за первое полугодие у него оказались ниже прошлогодних. Однако средний балл пока еще держался выше девяноста, что само по себе оставляло какие-то шансы на Колумбию. Особенно если успешно написать приближающиеся вступительные тесты.

Главная задача этих общенациональных испытаний состояла в определении способности кандидатов ориентироваться в мире цифр и слов. Теоретически это было как анализ крови — нечто такое, чему нельзя научиться.

Но на практике все рождественские каникулы выпускники посвящали интенсивным занятиям с репетиторами, дабы улучшить эти свои способности. Если семья мечтала о карьере для своего отпрыска, она наскребала двести долларов, которые обычно требовались для того, чтобы дети казались умнее, чем они есть.

Инес Кастельяно считала это своего рода очковтирательством, противоречащим ее понятию чести. Но Луис был реалистом и уговорил жену. Зачем ставить собственную дочь в заведомо проигрышное положение? Он даже великодушно предложил оплатить репетиторов для Барни, но принять это предложение тому не позволила гордость.

В Рождество у Барни был рабочий день (за двойную оплату), поскольку все аптеки в округе по очереди выполняли роль дежурной и на сей раз выпал черед Ловенстайна. Барни было очень одиноко — главным образом потому, что в последнее время он практически не виделся с Лорой. Она то была у репетитора, то где-нибудь развлекалась.