Обнаженная дважды - Элизабет Питерс

— В шесть. Но если вы сначала хотите отдохнуть…

— Я полагаю, что немного проедусь. Не будет поздно в восемь часов?

— Нет, все в порядке. — Гордость засветилась на лице Молли, как двухсотваттная лампочка. — Мой муж, Том, шеф-повар. Он просто великолепен, вам понравится его стряпня, я обещаю. Но куда вы… Ой, простите, это не мое дело, я имела в виду… Однако в семь здесь уже темнеет, и ваша поездка может быть небезопасна…

Ситец платья запутался в уродливый узел под ее руками. Жаклин глядела на нее с любопытством.

— А почему нет? В горах бродят медведи?

— О нет. Я хочу сказать — да, их немного там, в дремучем лесу, но они не…

— Маньяки-убийцы, насильники, бандиты с большой дороги?

— Конечно нет. Здесь есть несколько довольно странных… Но они абсолютно безвредны. Вам бы не следовало… О Боже, я опять запуталась. Том говорит, что я должна держать язык за зубами, я всегда произвожу на людей неправильное впечатление.

Она умоляюще уставилась на Жаклин, а последняя дружелюбно ответила:

— Я не собираюсь заблудиться, если вы этого боитесь. Я вернусь к восьми.

Закат запачкал темнеющее небо ярко-красным отпечатком солнца, когда Жаклин направилась на запад вдоль темной дороги, поднимающейся круто вверх по склону горы. Она вела машину медленно, глядя на одометр и надеясь, что репортер из «Пост» сделал то же самое. Все главные газеты страны напечатали карты и указания к ним семь лет назад. Она без труда обнаружила съезд. Отходящая в сторону боковая дорога, казалось, находится в лучшем состоянии, чем докладывали газеты. Въезд на частную дорогу несколькими милями далее мог объяснить такого рода улучшение: вдоль нее не было домов.

Жаклин продолжала следить за пройденным расстоянием по прибору. Четыре мили вдоль посыпанной гравием дороги к узкой колее в лесу. Поисковые партии прошли здесь несколько раз, не увидев прохода в густых зарослях кустарника. Теперь все было совсем иначе. Распускающиеся зеленые лозы скрыли вход, но его еще можно было разглядеть. Навряд ли через него могла проехать маленькая машина. Он больше походил на поросшую зеленую тропу, но все же был виден. Жаклин убрала ногу с педали газа. Автомобиль заскользил, чтобы остановиться.

Кто-то сделал вход заметным. В этом можно было не сомневаться. Рост зелени только за один год мог бы закрыть прореху. Но не это заставило волосы Жаклин подняться дыбом.

Катлин провела машину через заросли. Ее колеса могли бы проложить себе проход. Это заняло у поисковых партий… сколько? Неделю, если Жаклин помнила точно; но, конечно, даже буйный весенний рост растений не смог бы стереть все следы проезда машины. Неужели Катлин настолько твердо хотела сохранить тайну своей смерти, что восстановила разрушенную баррикаду?

Жаклин слегка вздрогнула и повернула машину в узкий проход. Поверхность почвы была плохая, даже на крадущейся скорости машина проваливалась и качалась. Но если Катлин сделала это тогда, то Жаклин могла повторить то же самое сейчас.

Жаклин знала, что она увидит, она читала описания и видела фотографии. Но непосредственный взгляд на место, та реальность, которую она обнаружила, были таким потрясением, как если бы она приехала сюда, ничего не зная. Жаклин выключила зажигание и вышла из машины.

В мягкой тишине весеннего вечера единственными звуками были кроткое щебетание птиц и шепот листьев, колышущихся от легкого ветерка. Постепенно Жаклин начинала все явственнее различать более глубокий и настойчивый звук. Это было журчание воды. Поток, бегущий с гор, бурлил за опушкой от выпавших дождей, как это было и семь лет назад.

В центре прогалины стоял памятник, простая плита из серого гранита. На ней были выбиты имя Катлин и строчка из «Обнаженной во льду»: «Она скрылась в сумерках и превратилась в одну из не гаснущих звезд».

Этот кенотаф[1] был воздвигнут не семьей Катлин Дарси, а ее почитателями. Непосредственность и благородство кампании, направленной на увековечение памяти их любимицы, привлекло внимание средств массовой информации и вдохновило режиссеров на создание нескольких сентиментальных телефильмов, вынудивших Сен-Джона Дарси шипеть со своей стороны оправдания. Ничто не могло растрогать его больше, чем появление достойного мемориала его обожаемой сестре. К сожалению, сам он не имел необходимых средств. Мать Сен-Джона страдала нервным расстройством, а его собственное здоровье было расшатанным… И так далее. Оправдания делались для очистки совести и звучали неубедительно.

Все было предано забвению годы спустя. Однако кто-то не забыл Катлин. Темная поверхность камня не была запачкана пометом птиц или оплетена цепкими, вьющимися лозами. Гравий, окружавший обелиск, был грубо, но весьма эффективно очищен от сорняков. Жаклин почему-то сомневалась, что это сделал Сен-Джон.

«О дикое место! Священное и окутанное чарами, / На которое часто приходят под убывающей луной…» Возможно, для Катлин это место связано с воспоминаниями радости, боли или вдохновения. Случилось ли с ней что-нибудь здесь? Почему она выбрала такое пустынное место, чтобы положить конец своей жизни? Тихая прогалина теперь, похоже, часто посещалась, но не только для того, чтобы дать ответ на безответные вопросы. Она распространяла жуткую, сверхъестественную ауру. Жаклин переборола желание бросить взгляд через плечо или неожиданно развернуться, чтобы встретиться глазами с невидимым наблюдателем, которого она почти физически ощущала. Конечно, все это нонсенс. Но если мертвые возвращаются… если бы Катлин вернулась, то это произошло бы именно в таком месте.

Солнце спряталось за горы, и ночь опустилась подобно плотной занавеси. Краски стекли с неба, с трепещущих листьев. Цветы дикого кизила, по форме напоминающие звезды, из белых сделались пепельно-серыми. Деревья, обступавшие Жаклин со всех сторон, стали непроницаемой для взгляда стеной. Позади них что-то двигалось. Резко, как пистолетный выстрел, треснула ветка.

Жаклин в одну секунду очутилась в машине. К ней вернулась способность соображать, когда двери были закрыты и заперты. Она перевела дух и покачала головой. Воображение — это великолепная вещь, если не заходит так далеко.

Мотор заревел с пол-оборота, и лучи передних фар не высветили ничего подозрительного. Должно быть, это было животное, успокоенное ее долгим молчанием, решившее, что она ушла. Лось или медведь. Неудивительно, что Катлин уехала так далеко; это место хранило очарование всех отдаленных лесных массивов; оно напомнило Жаклин о прогалине, описанной в книге Катлин, на которой Хоксклифф встретил Ару, собирающую травы и говорящую с животными.

Жестом, обозначающим как вызов, так и извинения за свой испуг, Жаклин опустила боковое стекло. Воздух был влажным и холодным, а ветер нес какой-то призрачный цветочный аромат, смешанный с резким запахом хвои.

— Прости, что пришлось потревожить тебя, — сказала она в сумерки. — Я вернусь.

Это могло бы случиться раньше, когда она стояла, буквально пропитанная тишиной и тенями, когда ее касалось дыхание другого, более юного мира. Захлестывающее чувство присутствия чего-то таинственного было так же осязаемо, как и ураган. Даже сквозь бормотание мотора она слышала его — эхо дразнящего смеха и громкий, далекий голос: «… вернись… вернись… вернись…».

Жаклин двинула машину назад и сделала безупречный разворот почти на месте. Даже после того, как она закрыла окно машины, до нее все равно доносился звук ветра, треплющего деревья. Это был громкий, безликий голос — голос природы, означавший неожиданное приближение весенней грозы. Облака быстро бежали над вершинами гор.

Руки Жаклин были абсолютно спокойными и уверенными, она вела машину с осторожностью и вниманием, как этого требовала дорога. Но она сделала по-настоящему глубокий вдох только тогда, когда повернула с гравия на шоссе, теперь темное и мокрое от дождя.

Короткий шквал закончился так же внезапно, как и начался. Небо потеплело розовым туманом вечерней зари, когда Жаклин добралась до старой двери гостиницы. Молли стояла на пороге, ломая руки и тревожно всматриваясь в темноту. У нее вырвался вздох облегчения, когда она увидела Жаклин.

— Слава Богу, а вот и вы. Я боялась…

— Вы изливаете материнскую заботу на всех ваших гостей, — поинтересовалась Жаклин, — или особенно я кажусь вам не способной ни на что?

— О нет! Я имею в виду… Простите меня, мне надо…

Молли выплыла в столовую. Спустя мгновение Жаклин последовала за ней. Она проголодалась, и, судя по тому, как были одеты остальные постояльцы, переодевания к ужину не требовалось. Ее брючный костюм был вполне уместен.

Она заказала у официантки в чепце и длинном ситцевом платье водку с мартини и уселась за стол, чтобы осмотреться вокруг. Обедающие были ничем не примечательны — туристы, подумала Жаклин со снобизмом. Внутреннее убранство столовой не вызывало никаких эмоций, исключая старомодный бар, сделанный в стиле таверны, за которым управлялась в данный момент Молли. Казалось, что хозяйка избегает взгляда Жаклин. Что заставило ее так перемениться? Она не могла даже предположить, где собиралась побывать Жаклин… Или могла? Куда еще ездят посетители? Поблизости нет исторических мест или архитектурных памятников. Возможно, остальные «известные писатели» тоже совершили подобное паломничество. Может быть, произошло нечто неприятное с одним из них. Жаклин представила себе Брюнгильду, беспомощно запутавшуюся в кольцах ядовитого плюща, в ужасе что-то нечленораздельно тараторящую, в то время как невидимые духи выкрикивают ругательства в ее адрес… Нет, такой удачи не бывает, грустно решила Жаклин. Вероятно, та прогалина наводила ужас на местных жителей, и их нельзя в этом обвинять.