Чудовище и красавица - Анастасия Комарова

Через минуту она поняла, как сладко быть принцессой, щедро дарящей себя влюбленному зверю.

В Москве им удалось встретиться только на третий день — он был занят подготовкой к летним гастролям, да и на нее дела навалились со свойственной бесцеремонностью. И хорошо — слишком сильные эмоции, слишком совершенную близость, слишком острое наслаждение принесла ей эта поездка. О ее состоянии говорило хотя бы то, что в день приезда она проспала шестнадцать часов, не просыпаясь, в одной позе, как ребенок, «засыпающий» стресс. Потом проснулась, поела супу и проспала еще восемь часов — как раз до следующего утра.

А потом был почти год встреч, сокрушительных по силе эмоций и новизне открытий. Он вез ее в пустынный офис, в уединенный загородный дом, в сельскую Италию, к разбитным сумасшедшим друзьям. Он показывал ей подмосковный рассвет, нес на руках через горный ручей, поил пивом под футбол по телевизору. Он понемногу открывал ей свою сказку, где концентрация счастья была так велика, так отличалась от всего прошлого существования, что уже невозможно было сосредоточиться на чем-то, кроме него. Тогда дни и ночи мчались со скоростью настоящей жизни, которую она всегда предчувствовала, грезя наяву. Он гладил ее по голове тяжелыми пальцами и благодарно внимал признаниям, что порой слетали с ее губ. О них стали писать, они ничего не опровергали и ничего не подтверждали, счастливо и снисходительно улыбаясь трясущимся от азарта газетчикам и друг другу.

Он был порывист, даже пылок. Ошеломляюще искренен и чуток в минуты близости и потом. Он умел восхищаться линией плеч, прядкой волос и блестящими коленками. Есть такие мужчины. Он был честен с ней. И с самим собой. И с другими. Он никогда не обещал того, чего не мог выполнить. Он был понимающим, заинтересованным, милым. Уважал ее работу и оберегал интересы. Как мог, помогал и давал советы. Прикрывал, спасал и жалел. Его не в чем было упрекнуть. Есть такие нежные убийцы.

Когда она смотрела на него, ей часто хотелось плакать.

— Ты что? — спрашивал он встревоженно и недоверчиво.

— У тебя… Да нет, так.

Она замолкала, но догадка рвалась с языка, и он терпеливо всматривался в нее, как родитель в больного ребенка.

— Ну, что у меня?

— Такие глаза… Знаешь, я иногда думаю, что ты не человек. Вообще, часто думаю…

— Кто же я?

— Не знаю… может, ангел?

Он кривил губы в пароксизме самоиронии.

— Нет, я тебя не идеализирую, совсем нет, просто… Ну не может быть таких глаз у человека!

Тогда он вздыхал, грустно и разочарованно, обнимал ее почти по-отцовски и произносил фразу, непонятную и неизбежную, как пароль:

— Ох, глупенькая девочка, я так и думал…

Она ходила на его концерты. На сцене он превращался в заклинателя змей — гипнотизировал толпу густым, как желание, голосом, и она, потрясенная, видела, что сотни красивых головок, умело накрашенных и причесанных, сотни отменных молодых кобр плавно покачиваются в такт, в сладком трансе не отрывая влюбленных глаз от своего факира. Иногда в темноте зала к нему стекались алые огни бутонов. Его сектантки могли позволить себе только этот ни к чему не обязывающий дар, хотя отлично знали — он будет брать цветы неохотно, словно преодолевая страх, а потом беспечно оставит прямо на сцене.

Эти женщины — ее привлекательные ровесницы и совсем юные нескладные девочки — замечали в нем то, чего она не видела, когда-то в упор не желала видеть, отвлеченная сиюминутными мелочами. Как опытный парикмахер с первого взгляда определяет, что за клиент перед ним, от состояния кошелька до типа волос, не успеет тот еще и шляпу снять, так некоторые женщины могут мгновенно оценить мужчину. Что они видели в нем? Порывистость и ленивую силу, тоску по нежности и задавленную, устремленную на себя агрессию? Или подлинную доброту — не ту, что радует, умиляя сладкой благостью, а ту, что принуждает страдать от собственного бессилия? Или изощренную восприимчивость сомневающегося и искреннего поэта… Наверное, все это вместе. Все те качества, редкостное сочетание которых возводит их обладателя в ранг исключительных мужчин. Мужчин, даже случайная и мимолетная близость с которыми на веки вечные превращает любовь с кем-либо еще в череду скучных, бессмысленных телодвижений.

Иногда ей открывался пугающий мир его другого — пьяного, грубого, раздражительного, резкого, несправедливого.

Однажды утром он вдруг просыпался чужим. И в неземных глазах она слишком ясно читала: «Уходи! Я хочу, чтобы тебя не было». Он старался, сдерживался, терпел, но, когда все же срывался на нее, чуть ли не рыча, — по неожиданности и эффекту это всегда было равносильно удару в солнечное сплетение.

Она тихо сгибалась, почти теряя сознание. И шла к Лерке.

Лерка умела мгновенно находить объяснение всему на свете, что позволяло ей быть всегда умиротворенной и добродушно-лояльной.

— Он бабник? Да брось… Творческие люди, особенно — творческие мужчины! Они славятся полигамностью и гиперсексуальностью, но они-то как раз никакие не кобели и отнюдь не бабники… Просто они всю жизнь ищут. Не находят, естественно, и снова ищут. И вряд ли найдут хотя бы близкое что-то к тому идеалу, который сами себе придумали. И чем талантливее человек, тем совершеннее, изощреннее и недостижимее его мечта. Они устают искать, злятся на себя, на жизнь, на женщин, женятся, разводятся, дают себе обеты одиночества. А все их возлюбленные — случайные жертвы, не понимающие, что заранее обречены, потому лишь, что их избранник творческая личность…

Она уходила. Чего ей это стоило, не знал даже он, по крайней мере, ей казалось, что он не знает. Уходила, чтобы не мешать, умирая от сознания своей ненужности. Уходила, чтобы по возвращении уколоться о ядовитый шип необоснованной ревности. Она жалела себя, но неизмеримо больше — его, наблюдая, как он раздваивается между чувством вины и жаждой свободы. Волшебные примирения каждый раз воскрешали, хоть и не могли полностью восстановить силы до новых кризисов и приступов сплина.

— Вот именно этого я и боюсь, когда не хочу пускать тебя совсем в свою жизнь… Именно от этого хочу избавить, когда не беру с собой или не предлагаю жить вместе, — говорил он, гладя ее по щеке. — Знаешь, я ведь жуткий гад. В любом случае со мной жить невозможно…

Она пугалась, вспоминая Лерку с ее рассказами о «разбитых сердцах».

— Да брось ты его… — говорила та, умиротворяя все вокруг здоровой красотой эгоистки.

— Нет, он хороший… — не соглашалась Настенька.

— Бедная, все-таки он тебя заколдовал… — Лерка не скрывала обидного сострадательного любопытства. — Ты потерянный человек!