Стена - Кобо Абэ

— Ну вот, значит, у нас все-таки есть революционная песня, — сказала визитная карточка торжествующе.

— Быть не может. Ну что ж, давайте тогда споем ее, — предложили одновременно записная книжка и галстук.

— Странно, — промолвили очки.

— Честно говоря, мы совсем не умеем петь, — стыдливо заметили ботинки.

— Это не революционная позиция, — заявила авторучка.

— Нет-нет, мы говорим это не из ложной скромности, действительно не умеем, — смущенно сказали ботинки.

— Ничего похвального в этом нет, — недовольно проворчала авторучка.

— В таком случае, выходит, у нас с самого начала была революционная песня? — удивились брюки.

— Возможно, я запамятовал, и такая песня действительно была, — неуверенно проговорил пиджак.

— Теперь уж вовсе ничего непонятно, — сказали очки.

— Безусловно была. В противном случае я бы не пришла в такое волнение, — возмутилась визитная карточка.

— Безусловно не было. В противном случае я бы не смогла сымпровизировать свою прекрасную революционную песню, — ответила ей записная книжка.

— Но поскольку никто не в состоянии привести веские доказательства, весьма сомнительно, что такая песня все же была, — сказали ботинки.

Визитную карточку слова ботинок удивили, и она учинила им настоящий допрос:

— Как же так, вы только что говорили, что была.

— Нет, — спокойно заявили ботинки. — Мы не утверждали, что была. Мы лишь говорили, хорошо бы иметь ее, а не то, что она была.

— Это другое дело. Такая постановка вопроса теоретична. Я очень люблю все теоретичное. Стоит мне услышать такое выражение, как меня сразу же охватывают возвышенные чувства. — Визитная карточка вдруг прониклась миролюбием. — Но существуют некоторые трудности. Чтобы понять сущность подобной теории, потребуется определенное время.

— Мы тоже так думаем, — радостно согласились ботинки. — Потому-то мы и решили высказаться. Революционную песню нельзя петь, прежде чем будет принято решение по основному вопросу. Мы считаем, ее следует петь только после революции.

— Это прекрасно, — сказала авторучка. — Может быть, после революции стоит создать комитет, который утвердит уже существующую революционную песню?

— А если организовать комиссию по разысканию первой революционной песни? — предложила шляпа торжественно.

— Я согласна, если сразу же после этого будет созвана конференция, которая подтвердит, что самой выдающейся революционной песней является та, которая сочинена нашим товарищем записной книжкой, — сказала записная книжка.

— Мне представляется, что это не совсем так. Я длинный, но, хотя и длинный, змеей... — скорбно начал галстук, но его перебила визитная карточка:

— Прекрати! Тут нет никакой проблемы. И я предупреждаю: хватит прикрываться болтовней, что тебя втоптали в грязь. — После этого угрожающего заявления она продолжала: — Я принадлежу к радикалам и всегда была против того, чтобы революционная песня пелась до завершения революции.

— Мы единодушны — это прекрасно, — обрадовался пиджак.

— О-о, рассветает, — заметили брюки.

Действительно, матовые стекла в окнах побелели, будто их запорошило снегом.

— Давайте же побыстрее приступим к нашей военной операции, — сказали ботинки.

— Операция проста, — самоуверенно изрекла визитная карточка, и вещи плотным кольцом окружили ее. — Прежде всего, друзья, всеми способами препятствуйте тому, чтобы противник покинул эту комнату. Поднимите всеобщую забастовку. В средствах не стесняйтесь. Я же отправлюсь в зоопарк и соблазню машинистку Ёко.

— А нет ли в этом некоей несправедливости? — усомнились очки.

— Никакой несправедливости нет. Я лишила противника имени, благодаря мне противник потерял свое имя. Имеем ли мы право уважать человека, который потерял свое имя, потерял право предстать перед судом? Не имеем! — задала себе вопрос визитная карточка и сама же на него ответила.

— Да нет же, я говорю не о нашем противнике. По правде говоря, в общем, нам самим хочется соблазнить Ёко.

— Что за глупости. В создавшейся обстановке подобные эмоции недопустимы. Важно, чтобы каждый из вас мог с предельной полнотой проявить свои способности.

— Я такими возможностями обладаю, — сказала шляпа.

— В таких делах я абсолютно уверен в себе, — со вздохом произнес галстук.

— Мы уже давно любим Ёко, и вот... — проворчали брюки.

— Хватит болтать глупости! — сердито закричала визитная карточка. — Нужны доказательства. Не имея доказательств, нечего разглагольствовать. Начнем с того, что Ёко симпатизирует мне.

— Ну уж, — сказала авторучка. — Но все же, после завершения революции, может быть, стоит учредить комитет по оценке способности соблазнять.

Именно тогда это и произошло. Петух торговца соевым творогом сдавленным голосом, напоминающим вдовьи рыдания, возвестил время. Визитная карточка, увидев, что среди окружавших ее вещей возникла паника, закричала:

— Что случилось? Сохраняйте спокойствие. К нам это не относится. Отбросьте суеверия. Нас вряд ли можно причислить к нечистой силе, чего же нам бояться петушиного крика. Нам могли бы подать знак научного свойства... — Но в голосе ее сквозила тревога.

И тут вдруг раздался пронзительный гудок воскресного дополнительного поезда из Токио, отходившего в четыре двадцать.

В мгновение ока вещи, окружавшие визитную карточку, разлетелись в разные стороны. Записная книжка и авторучка поспешно забрались в карман пиджака, сам пиджак и брюки легли на прежнее место, так что я мог дотянуться до них рукой; очки вспорхнули на стол, галстук пополз вверх по стене. А вот шляпе никак не удавалось добраться до крюка. Несколько раз она пыталась подскочить — и падала, поднималась и снова падала. Ботинкам тоже не повезло: они попытались забраться в обувной ящик, но открыть его не смогли. И тогда шляпа и ботинки, подлетев к окну, начали кружить около него, точно оводы. Визитная карточка сначала помогла шляпе, а потом открыла обувной ящик и впустила в него ботинки.

Я приподнялся на кровати и, даже не ожидая от себя такой прыти, бросился вперед, стараясь схватить визитную карточку, но та, трепыхаясь, выскользнула наружу через щель над дверью.

К счастью, дверь не была заперта. Я стремглав выскочил в коридор. И тут же с кем-то столкнулся. Удар был так силен, что стоявший за дверью человек отлетел к противоположной стене и плюхнулся на пол, но сразу вскочил и со всех ног помчался к парадному. Это был верзила в зеленом.

— Прекратите! — закричали из какой-то квартиры.

Я не мог представить себе, куда сбежала визитная карточка. Некоторое время постоял, поглаживая ушибленную руку, но когда в квартире, где жил железнодорожный служащий, которому приходилось рано вставать, зажегся свет и послышался перезвон — там мыли посуду, — махнув на все рукой, вернулся к себе.

На стене по-прежнему красовалась листовка — забыли ее, что ли? В какой-то момент она снова перевернулась обратной стороной, где было написано: «Приглашаем к путешествию...» Но только я протянул руку, чтобы сорвать ее, как она исчезла.

Я несмело поднял с пола пиджак. Ничего необычного я в нем не обнаружил. Слегка встряхнул — ничего особенного, тряхнул посильнее. А потом начал размахивать им изо всех сил. Из кармана выпала авторучка, и я остановился.

Ничего странного не было и в очках. Сколько я ни ломал голову, так и не мог понять, как им удалось летать по воздуху.

Немного успокоившись, я сел на кровать и широко зевнул, прикрыв лицо руками, и надолго остался в такой позе, а когда поднял голову, на улице было уже совсем светло. Доев оставшиеся со вчерашнего вечера соленые бобы и попив воды, я почувствовал невыразимую тоску. Произошло слишком много удивительного. Такое явно не по мне, подумал я. Я поставил на электрическую плитку чайник и, закрыв глаза, подумал, как бы мне хотелось поскорее встретиться с Ёко. Но при этом подумал и другое: как было бы хорошо, если бы время остановилось и ничего необычного больше не происходило. Раньше я считал, что разум делает человека несвободным. Но, столкнувшись с тем, с чем мне пришлось столкнуться, вынужден был пересмотреть эту точку зрения. В таких ситуациях разум становится бессилен, исчезает свобода, различие между необходимостью и случайностью. Время стеной заслоняло от меня цель. Пусть, как утверждает Ёко, все, что произошло, существует лишь в воображении, но если не только в моем, а в воображении всех, значит, это реальность. И что же, в таком случае, останется от реальности, если вычесть из нее существующее лишь в воображении?

Думая об этом, я все стремительнее летел в темную, бескрайнюю пустоту. Но что удивительно — мне это не казалось странным. Поморгав, я убедился, что не потерял сознание, а ведь если человек падает со скоростью, превышающей определенную скорость падения, он должен потерять сознание, — значит, я могу с полным основанием предполагать, что пока события развиваются нормально. Все это время я шагал по той самой испанской пустыне, которая была поглощена моей грудной клеткой. Я уверенно шагал по песку и, упорно взбираясь на холм, неотступно размышлял о проблеме необходимости и случайности.