Девушка из Моря Кортеса - Питер Бенчли

Сначала рыба попыталась вырваться, а потом вдруг стала надуваться, как воздушный шар. Чешуя на ее спине оттопырилась, превратившись в жесткие белые колючки, губы поджались, а глаза почти исчезли в распухшем теле. При этом рыба неистово размахивала плавниками, которые теперь выглядели неправдоподобно маленькими.

Палома несколько раз подбросила пальцами этот колючий мячик, затем поднесла выпуклую рыбью морду к лицу. Иглобрюх больше не боролся. Он сделал все, что мог, превратившись в неаппетитное угощение, и теперь просто пристально глядел на Палому. Она осторожно отпустила его, и тот быстро убрался прочь. Подплывая все ближе к своему убежищу в скалах, иглобрюх постепенно сдувался и принимал прежнюю форму. Колючки на его спине улеглись и опять превратились в чешую. Когда он оказался у знакомой расщелины, он с легкостью смог протиснуться внутрь и оказался в полной безопасности.

Палома снова почувствовала биение пульса в висках. Ощущение было совсем слабым, и у нее оставалось достаточно времени, чтобы вернуться на поверхность. Однако по природе своей и благодаря наставлениям отца Палома была предусмотрительной и полагала, что лучше пускай у нее будет достаточно воздуха, когда она поднимется на поверхность, чем оставаться до конца на глубине и подвергать себя опасности. Поэтому она оттолкнулась от дна и стала подниматься, повернувшись лицом к покрытой кораллами горе.

Поднявшись метров на пять, она увидела устрицу, прилипшую снизу к большому камню. Палома достала нож из-за пояса и точным движением запястья отковырнула устрицу.

Теперь кровь стучала в висках все громче, и надо было срочно убираться восвояси. Паломе часто хотелось, чтобы у нее были жабры и она могла дышать под водой, как рыба. Но в такие моменты она жаждала лишь одного — глотка воздуха. Она оттолкнулась посильнее и стала быстро всплывать, отчего волосы ее разметались, закрыв стекло маски.

Девушка выскочила на поверхность, сплюнула, хватая ртом воздух, и прижалась к борту пироги, тяжело дыша до тех пор, пока ее тело не насытилось кислородом. Затем она бросила устрицу в лодку, залезла в нее сама и растянулась на дне лицом к солнцу, греясь в его лучах.

Согревшись и обсохнув, Палома разрезала манго на две части и выковыряла ножом сладкую сочную мякоть. Выкинув кожуру за борт, она с любопытством наблюдала, как та была растерзана на части стаей мелких рыб в черную и желтую полоску.

Эти рыбы-старшины плавали повсюду — среди рифов и скал, на глубине и на мелководье. Они внезапно возникали из ниоткуда, стоило чему-то съедобному появиться в воде. Они питались фруктами, костями, орехами, хлебом, мясом, овощами, фекалиями, бумагой, а порой даже покусывали Палому за пальцы ног.

Они были отчаянны, бесстрашны, прожорливы, быстры, и самой лучшей их характеристикой, по мнению Паломы, было то, что они так малы. Если представить себе этакого старшину-мутанта весом килограммов в пятьдесят, он оказался бы настоящим страшилищем.

Палома дала волю своему воображению, представив рыбу-старшину размером с китовую акулу, и снова восхитилась тем, как великолепно природа поддерживает баланс всего живого в течение многих тысяч лет.

Она взяла плоскую устрицу в руку и вставила нож в шероховатый выступ между двумя половинками раковины. Устриц открывать гораздо труднее, чем обычных моллюсков. Чтобы полакомиться теми, нужно лишь сделать надрез, вскрыть раковину поворотом ножа — и готово. Устрицы же все покрыты острыми зазубринами и слизистыми наростами, и можно легко порезать ладонь, если не быть осторожной. Если пойдет кровь, значит, в тот день она больше не сможет нырять, не говоря уже о том, что рискует заработать нарыв, да такой, что придется слечь в постель, а то и того хуже — отправиться на лодке в Ла-Пас к доктору.

В общем, надо быть осторожной, открывая устриц.

Палома терпеливо потыкала ножом по краям раковины, пока не нашла место, где можно всадить нож. Она почувствовала, как нож уперся в мускул, который сжимает створки раковины, и не спеша перепилила его.

Большинство островитян не едят устриц, считая эту пищу опасной. Некоторые из жителей острова, попробовав устриц, заработали расстройство желудка, а несколько из них даже умерло — правда, это случалось довольно редко.

На самом деле не следует лишь оставлять устриц слишком долго на солнце. Они быстро умирают и моментально портятся, а испорченные устрицы — прямой билет до госпиталя в Ла-Пасе.

Но свежие устрицы, прямо из моря, — настоящий деликатес, нечто прохладное, чистое, с богатым вкусом. Палома перерезала мускул до конца, открыла створки раковины и увидела, что эта устрица была именно такой, как надо.

А внутри оказался приз, скрытый глубоко в толще блестящего мяса. Пусть бесформенная, морщинистая, вся в крапинку и размером с полногтя Паломы, но все же это была жемчужина.

4

Палома извлекла жемчужину из раковины и покатала ее в ладони.

Теперь у нее их было двадцать семь.

Остальные жемчужины она собирала больше года, причем с завидным постоянством находила в среднем по две жемчужины в месяц. Однако прошло вот уже больше шести недель с тех пор, как была найдена последняя. Это заставило Палому задуматься: вдруг на всей ее подводной горе было только двадцать шесть жемчугоносных устриц? Ей же необходимо было собрать сорок, а лучше пятьдесят жемчужин.

То, что она теперь нашла двадцать седьмую, вселило в нее надежду. Девушка зажала маленькую жемчужину в кулаке и, возведя глаза к небу, сказала:

— Спасибо.

Никогда не говоря это напрямую, она была убеждена, что благодарит отца. Палома знала, что он умер, но никогда не смогла бы смириться с тем, что он исчез совсем. Ей очень его не хватало, поэтому она и привыкла чувствовать его присутствие. Нет, она не представляла отца живым. Однако ощущала, что он есть где-то рядом, что с ним можно поговорить, попросить о помощи, поведать сокровенное. Ведь отец был единственным человеком в ее жизни, с кем она могла с легкостью делиться всем.

Осознание того, что отец никуда не исчез (а для нее это было именно фактом, настолько она была в этом убеждена), очень помогало Паломе. Он мог утешить ее, несмотря на то что она не слышала его голоса, — с терпением и сочувствием выслушать ее, не соглашаясь, но и не споря, не хваля, но и не критикуя. И каким-то образом то, что окончательный выбор всегда оставался за ней, помогало Паломе принимать нужное решение, выбирать правильное направление.

Конечно, иногда она чувствовала себя по-дурацки, разговаривая с небом, или ветром, или пустой комнатой, и была очень рада, что никто не видит ее в тот момент. Но она знала, что «это» всегда присутствовало рядом с ней. И не важно, что оно было создано ее волей и воображением. «Это» было рядом с ней. Она не старалась найти «этому» четкого определения, предпочитая, чтобы ее представление оставалось достаточно аморфным и не довлело над ней. «Это» было духом — духом доступным и ясным. Палома чувствовала, что она нужна отцу также, как он нужен ей. Они оба были частью одной команды.