Оракул - А. Веста

В кругу рычащих чудовищ, прижавшись спиной к стволу яблони, стояла совсем юная девушка, почти ребенок. Вайстор выдернул из сапога короткую плеть. Свист свинчатки разогнал собак. Постукивая плеткой по голенищу, Вайстор разглядывал пойманную «серну».

— Прошу прощения! Фройляйн, должно быть, очень испугалась?

— Нисколько! — довольно дерзко ответила девушка. — А вот она, — девушка погладила старый морщинистый ствол яблони, — испугалась… за меня.

— Фройляйн все еще верит в сказки? — улыбнулся Хорст, обнажив края белоснежных, точно фарфоровых зубов.

Покачиваясь на каблуках, он откровенно любовался «добычей».

Похоже, шум у ворот поднял девушку с постели. Из-под клетчатой юбки белело кружево ночной сорочки, на плечи был накинут платок из козьей шерсти: такие вяжут во время снегопадов пожилые крестьянки в немецких Альпах. На босых ногах болтались простые деревянные клумпы-сабо. Она была высокого роста, очень стройная и даже величавая, словно юная королева. Ее белоснежная тонкая кожа говорила о хорошей породе, но черты лица были слишком округлыми и мягкими для немки. Однако, приглядевшись, в чистоте и плавности этих линий Хорст нашел опасное очарование. Прямые белокурые волосы рассыпались по плечам, и в их обрамлении нежный девичий лик казался еще светлее. На атласном виске играл солнечный локон.

«Атлас и золото — самые благородные материалы. Из них делают самых дорогих куколок», — усмехнулся Вайстор.

Он еще раз пристально осмотрел ее с ног до головы, выискивая хоть какой-нибудь тайный изъян, но все в ней было красиво и трогательно.

— Не бойтесь, фройляйн, это не настоящие псы. Это призрачные волки Вотана, спутники его дикой охоты. А куда я попал? Неужто в замок самой Лорелеи?

— Что вам угодно? — как можно строже и взрослее спросила девушка.

Хорст взял под козырек и галантно поклонился, приложив два пальца к околышу фуражки.

— Штурмбанфюрер СС барон Хорст фон Вайстор. А кто вы?

— Меня зовут Элиза. Элиза Сандивогиус.

Эта встреча в утреннем саду все больше интриговала Хорста. Да и представилась девушка не совсем обычно: Элиза. Так могла назвать себя датчанка или полька, но только не немецкая девушка.

— Наша встреча не случайна, фройляйн Элиза. Скажите, мастер Сандивогиус — ваш родственник?

— Да, это мой отец.

— Как здоровье вашего батюшки? Надеюсь, с ним все в порядке? — поинтересовался Хорст, недобро щурясь по сторонам.

— Отец очень стар, ему нельзя волноваться, — предупредила Элиза.

— Сколько же ему лет?

— Триста сорок.

Хорст присвистнул:

— Да, уже не мало! Не беспокойтесь, фройляйн, ваш батюшка проживет еще дольше, если проявит благоразумие, свойственное пожилым людям. У меня есть приказ фюрера доставить вашего отца в бункер рейхсканцелярии, а мой долг повиноваться приказам.

— Хорошо, тогда у меня тоже есть приказ: пусть ваши люди уведут собак, — с вызовом ответила Элиза. — В замке много редких зверей.

— Я догадался, что вы любите своих животных: лебедей, фламинго, белых единорогов?

— Единорогов? С чего вы взяли?

— Это очень просто… Ваш замок стоит на краю Герцинианской дубровы. Когда-то я был молод и наивен и тоже верил в чудеса. В Герцинианском лесу некогда охотился сам Юлий Цезарь. Я читал его «Записки о галльской войне». Где-то здесь, на берегу Эльбы, он встретил белого зверя с рогом посреди лба.

— Единороги встречаются только в сказках, — поправила его девушка.

— Да! И я прочел их множество. Единороги влюбляются в белокурых дев и бескорыстно служат им. Так чистый и благородный зверь поклоняется чистой и благородной расе смертных, — Хорст продолжал болтать и «вить веревку из песка», внимательно разглядывая странный сад, двор заброшенного замка, солнечные часы со странными знаками на постаменте и замшелую чашу мраморного фонтана.

Постукивая деревянными башмаками и зябко кутаясь в платок, девушка вела его по мощеной дорожке к маленькому флигелю с широкой кирпичной трубой и островерхой готической крышей.

Невзирая на ранний час, внутри флигеля кипела странная работа. В маленьких окошках мелькало разноцветное пламя, похожее на далекие вспышки сигнальных ракет или всплески салюта. Скрипнула старинная дубовая дверь, и в лицо Хорста повеяло свежим ветром с тающего ледника. Следом за Элизой он спустился по узким крутым ступеням. Изнутри подвал напоминал снежную пещеру, обдутую первым весенним теплом. Маленькая комнатка была заставлена стеклянной посудой. В широких вазах и чашах лежали глыбы дымчатого льда. Звенела хрустальная капель. Светлая, прозрачная жидкость переливалась в трубках, закрученных наподобие бараньих рогов, вскипала в колбах, стоящих над спиртовыми горелками, и капля по капле сочилась в прозрачные чаши и фиалы, где под действием тепла вновь возгонялась по хрустальной паутине под самый потолок. Водяные струи сплетались в сложный узор и омывали ледяной кристалл, похожий на округлый кусок горного хрусталя. В лед были вморожены золотые и серебряные нити, похожие на хитрые арабески или даже буквы. У окна, ближе к свету, выстроились стеклянные шары с юркими рыбками и водяными растениями. В старинном камине, похожем на бутылку с узким горлом, догорали дрова. Сгорбленный старик ворошил кочергой обугленные поленья. Он был одет в одежды шестнадцатого века — черный шелковый плащ с бобровой оторочкой, такую же шапочку, полосатые чулки и кожаные домашние туфли. Рядом с ним переступал на длинных узловатых лапах розовый фламинго, изрядно полинявший и потрепанный.

— Отец, — позвала Элиза, но старик даже не обернулся, должно быть, он был глуховат.

Хорст щелкнул каблуками. Старик медленно повернул голову и уставился на него, подслеповато моргая. «Да, триста лет — это вам не шутка», — не без злорадства подумал Хорст и щегольским жестом поднес руку к козырьку:

— Уважаемый, вам придется проследовать со мной. Фюрер желает лично познакомиться с вами и изучить ваши достижения.

Фламинго по-змеиному выгнул шею и сердито затрещал клювом.

— Успокойся, Феникс, ты удивлен, что моя скромная персона все еще интересует фюрера?

Фламинго возмущенно захлопал крыльями по тощим бокам, блеклые перья осели на черный мундир Вайстора.

— Я и сам немного озадачен, — продолжал старик. — Должно быть, герр Адольфус, запамятовал, что мы уже встречались…

Хорст сцепил руки за спиной и, покачиваясь на носках, процедил сквозь зубы:

— Уважаемый, мы теряем драгоценное время. Через два часа коммунисты начнут бомбить Берлин.

— Да, не хотел бы я очутиться по соседству с русскими асами, хотя с другой стороны — это самый прямой путь на небо. Уж кому-кому, а мне туда давно пора, — проворчал старик.

— Я жду. Поторопитесь.

— Будьте покойны, мастер Сандивогиус не заставит ждать самого фюрера!

Хорст вышел из флигеля. Позади него скрипнула дверь, пахнуло прохладным ветром и что-то мягко коснулась его рукава. Он резко развернулся на каблуках, так как не любил сюрпризов за своей спиной. За спиной стояла Элиза.

— Что вам угодно, фройляйн?

— Позвольте мне сопровождать отца, — робко попросила девушка.

— Ваша дочерняя забота внушает уважение, — не скрывая радости, ответил Хорст. — В самолете есть свободное место. Вы можете следовать с нами. Однако вынужден напомнить вам, чем вы рискуете, — добавил он с назидательной ноткой в голосе. — Берлин бомбят коммунисты и англичане.

— Но ведь там бывает и затишье, — ответила девушка.

Элиза вернулась во флигель уже переодетая для дороги. Белокурые волосы, заплетенные в косу, короной окружали ее голову. Простое синее платье с белым галстучком под горлом напоминало матроску, такие платья носят провинциальные гимназистки.

Девушка помогла отцу снять прожженный в нескольких местах балахон, и мастер Сандивогиус оказался в старинной рубашке с кружевным воротником и тесемками на запястьях. Казалось, что старик только что покинул раму старинного портрета. Хорст с неожиданным интересом наблюдал за его приготовлениями. Стоя на коленях, Элиза достала из-под скамейки в прихожей тяжелые туфли с серебряными пряжками и, все так же стоя на коленях, помогла отцу обуться. Хорст рассеянно смотрел на переливы синего шелка, представляя себе ее тело под платьем. Женское тело на войне — самый желанный трофей, и война уже давно обратила его в зверя, злобного и чуткого. Если пищи было много, он ел жадно и до отвала, но потом мог подолгу голодать. Вожделение тоже приходило острыми спазмами и после надолго оставляло его. За шесть лет войны он так и не успел жениться, хотя после двадцати пяти лет каждый эсэсовец был обязан завести семью или сделать матерью здоровую немецкую девушку.

«Она белокурая, с голубыми глазами и высокого роста, — рассеянно думал Хорст, — пожалуй, из фройляйн Элизы со временем получилась бы хорошая немецкая мать…»