Мария, княгиня Ростовская - Павел Комарницкий

С высоты открылся вид, который в другой день непременно порадовал бы глаз. Блескучее серебро Днепра, поля и перелески… В другой день, но не сегодня.

Михаил долго вглядывался в копошащиеся на берегу чёрные точки. Очевидно, монголам удалось захватить какое-то количество лодок, а также один из паромных плотов, передвигавшихся при помощи вёсел, а не по канату, как тот, что был возле Киева. Было видно, как на этом берегу разворачиваются вражеские сотни, пока ещё немногочисленные. Да, пожалуй, медлить нельзя.

— Скачи к Дмитру, пусть выступает, — обернулся князь к вестовому. — А ты, — он ткнул пальцем в молодого кметя, — стрелой к Акинфу. Пусть лодьи отряжает немедля, и все лоханки, что у поганых оказались, на дно пустит. Всё, пошли!

— Давай, давай, не задерживай!

Кони всхрапывали, трясли головами и упирались, не желая ступать на хлипкий бревенчатый плот, ограждённый жердинами перил. Восемь пленных урусов-перевозчиков, захваченных вместе с паромом, слегка пошевеливали длинными вёслами, посредством которых паром перевозил свой груз на тот берег. Ближе к городу была ещё одна паромная переправа, там и плот был гораздо мощнее, и перемещался он по канату… Но переправлять войско под самые стены Кыюва, разумеется, было немыслимо.

Цаган угрюмо смотрел на тот берег. Ох, как не любил он переправ через бескрайние и бездонные урусские реки. Да, эта река не голубой Керулен, который можно переплыть вместе с конём, отряхнуться и ехать дальше. И вода сейчас уже холодная… Но всё-таки лучше на плоту, чем на этих хлипких плоскодонных лодках, где пара коней еле размещается.

— Трогай!

Перевозчики дружно налегли на вёсла, паром нехотя отвалил от берега и поплыл, лениво взбаламучивая тёмную осеннюю воду. Справа и слева его обгоняли лодки, также несущие коней и людей.

Цаган вздохнул. Так вдруг захотелось домой. Ах, голубой Керулен, золотой Онон! Грустно… Ну ничего, скоро он станет богатым и вернётся домой в блеске славы. И мать будет гордиться сыном, и он привезёт ей в помощь здоровую урусскую девку…

— Урусы!

Все лирические мысли разом вылетели из головы — от Кыюва, стремительно и хищно рассекая воду, приближались громадные лодки, полные воинов. Полтора десятка вёсел с каждого борта прогибались от напряжения.

— К бою!

Цаган уже выдернул из налучи лук, но в этот момент рой стрел с русской ладьи достиг плота, и кони, словно взбесившись, принялись с диким ржанием лягаться и вырываться. Один из них проломил хлипкое оргаждение и с шумом плюхнулся в воду, за ним устремились остальные.

— Наши! Братие, бей!

Урусы-перевозчики разом взмахнули вёслами и опустили их на ближайших врагов, довершая неразбериху и хаос. Последнее, что увидел Цаган, как боевая ладья с треском проутюжила лодку-плоскодонку, плывущую по соседству. Тяжёлая стрела ударила в лицо, разом ослепив и оглушив, и наступила багровая тьма…

— Проклятые ур-русы!

Менгу в бессилии сжимал кулаки. Зря, ох зря он затеял переправу… Но как было не попытаться?

Менгу уже давно уяснил, что смелость и дерзость порой приносят победу куда проще, чем множество стенобитных орудий и неисчислимые полчища воинов. Но ещё более эффективным оружием является страх.

Расчёт был прост. Покуда идут переговоры, переправить на тот берег хотя бы пару туменов воинов, а ещё лучше три. Даже если урусы и отказались бы отворить ворота, переправу сорвать они уже не сумели бы. Однако коназ Магаил оказался куда смелее и решительнее, чем полагал Менгу. Уже через пять минут тяжёлая конница урусов обрушилась на переправу, разом смяв и загнав обратно в реку ещё немногочисленные монгольские отряды, успевшие на свою беду переправиться на тот берег. А тяжёлые урусские лодки, необыкновенно быстро подошедшие от Кыюва, потопили все добытые посудины и сейчас добивали тех, кто пытался спастись вплавь. Добивали безнаказанно, точно это были не прославленные монгольские воины, а слепые котята.

— Сколько мы потеряли?

— Пока неизвестно, великий хан. Думаю, тысяч пять или шесть.

— Проклятый Магаил!

Крики и лязг железа на том берегу стихли. Менгу хорошо было видно, как урусы ловят монгольских коней, как бродят вдоль берега пары воинов, добивая раненых монголов, как подбирают своих раненых… Впрочем, судя по всему, потери урусов смехотворны. Ну, может быть, с полсотни убитых, да сотни две-три раненых…

Боевые ладьи, закончив свою работу, развернулись против течения и начали становиться на якорь, как раз чуть дальше досягаемости монгольских стрел. А вот славные нукеры от воды теперь старались держаться подальше — все уже усвоили, как далеко бьют тяжёлые урусские луки и тем более самострелы.

— Проклятый Магаил! — ещё раз повторил Менгу. — Ладно… Хорошо. Он мне ответит за это. Ноган, как называется родной город Магаила? Всё забываю эти урусские названия.

— Чурнагив, великий хан,

— Ну так мы идём к Чурнагиву! Сюда мы вернёмся позже, когда замёрзнет река.

— …Нельзя медлить!

Владыка Иосиф поджал губы. Нет, до чего всё-таки варвары эти русские князья, и Михаил Всеволодович (и даже отчество нехристианское, кстати) не исключение. Тут дел по горло, доходы владычной казны упали безобразно, а он всё о своём… Однако надо его успокоить.

— Я понимаю твою озабоченность, великий князь. Я уже в третий послал письмо в Константинополь, в коем испросил у Патриарха всея церкви святой соизволения на Крестовый поход против татар. Но ответа пока нет.

— Год нет ответа! — взорвался Михаил, не выдержав наконец. — Да были ли письма сии?!

— Уж не хочешь ли ты сказать, князь, что я лгу? — тоже возвысил голос владыка Иосиф.

— Что я хотел, то сказал! Время, последнее время уходит для отпора захватчикам! Или ты хочешь, чтобы всю Русь постигла судьба Владимира да Рязани? Враг у ворот Киева стоит!

— Все мы в руке божьей! — владыка величаво встал. — Оборона земель, то светских властей забота, и твоя в первую очередь, Михаил Всеволодович! Церковь же святая должна печься об умножении благочестия в землях сих!

— Да ты слышишь ли себя, что говоришь?! — Михаил окончательно вышел из себя. — Какое благочестие?! Вот придут татары сюда, они тут такое благочестие учинят!!

— А ну не сметь так разговаривать с владыкой! — с греческим акцентом произнёс вдруг секретарь.

— Чего? — князь Михаил будто на невидимую стенку налетел. — Что. Ты. Сказал?

— А ну тихо! — владыко Иосиф повернулся к секретарю. — Ушёл отсюда! Прости его, великий князь. От излишнего рвения и любви к сану моему обмолвился он.

Но Михаил Всеволодович уже улыбался.