Письма и документы (1917-1922) - Ю Мартов

Пишут о пресловутом "Прокукише". Оказывается, в Москве отношение левой публики к нему довольно плохое, ибо его состав подбирали (по желанию коммунистов) возможно более "правый" и цензовый, спекулируя на том, что все эти экс-кадеты, как Головин536, "спецы" и профессора будут "законопослушнее", чем действительные демократы, а тем паче, партийные меньшевики и эсеры. Пошел туда Потресов и попробовал указать, что комитет, чтобы иметь авторитет, должен привлечь рабочих. На него огрызнулись: "Довольно с нас рабочих!", и он бросил это дело.

При выборе делегации за границу забраковали Е. Смирнова (Гуревича): неудобно посылать еврея в Европу, нужно посылать только "истинных представителей русского общества", и предложили Смирнову, что его возьмут с собой как "секретаря, не входящего в состав делегации". Он имел мужество отказаться. Все это я сообщаю для Вас и Пав[ла] Бор[исовича Аксельрода], но отнюдь не для печати, ибо неудобно дискредитировать этот комитет. В "Вестнике" мы поместим кое-что, но в смягченном виде.

Лидия Осиповна справедливо пишет, что при таком составе и тенденциях комитет, конечно, не справится с задачей борьбы против превращения его в ширму для большевиков.

Кончаю уже свой третий месяц в St.Blasien. Чувствую себя весьма хорошо, но так как все еще покашливаю, то врачи, вероятно, еще будут меня здесь удерживать. Все же, если через две недели они признают значительное улучшение, я постараюсь добиться "согласия", чтоб мне в 20-х числах сентября возвратиться в Берлин. Думаю, что несколько "менажируя"537 себя и оберегая от простуд, смогу "долечиться" и в Берлине.

Сегодня нанес мне визит отыскавший меня в списке курортных гостей парижанин Ярблюм, которого я помню очень смутно (по его словам, он был приятель Паперно). Сюда приехал за семьей, которая провела здесь лето.

Забавно было письмо Нахамкиса538 к консьержке, помещенное в "Общем деле"539. Я думаю, оно подлинное.

Слушайте, голубчик. В последнее время все чаще случается, что из Ваших газет я получаю только одну-две с оборванной бандеролью. Очевидно, в дороге бандеролька лопается и "содержимое" выпадает, так что доходит только верхняя газета, если к ней прилепилась бандеролька. Поэтому, нельзя ли либо под бандеролькой перевязывать газеты, либо наклеивать две бандерольки?

И еще просьба: с наступлением длинных вечеров здесь все тоскливее становится. Если у Вас или у кого [из] знакомых есть лишних пара романов, стоющих прочтения, то вышлете мне, пожалуйста, ибо запас моих книг истощился и здесь нечего достать. Но если, паче чаяния, во Франции высылка книг обставлена какими-нибудь таможенными формальностями, как в Германии, то не стоит возиться.

Прошла у Вас бешеная жара? Как Вам теперь живется? Какие надежды на работу? А "Pour la Russie"540 как будто все еще тянет?

Из Берлина мне пишут, что наши денежные дела за лето ухудшились сильно, а тут еще из-за Reparation541 и вызванных им налогов повысили изрядно типографский тариф. Нельзя ли сделать что-нибудь экстренно среди "сочувствующих" нам "буржуев"? Благо, все равно из сборов на заключенных ничего не вышло. Закрывать лавочку или даже сократить выпуск очень не хочется, ибо теперь как раз открылись возможности более широкой доставки газеты в Россию, да и до сих пор газета приходила в Москву аккуратно не позже как через месяц (а то и через две недели) и к этому там уже привыкли. Пограбьте кого можно; может быть, из разных мест и наскребется достаточно, чтоб протянуть еще полгода.

Последнее письмо Пав. Бор. написано было так живо и бодро, как будто ему много лучше стало. В комитет он все-таки не вошел?

Я думаю, что из этих заграничных комитетов ничего практически не выйдет, но польза их все же в том, что у более приличной публики поддерживается менее зоологическое отношение, проявленное ею при первых известиях о "Прокукише". Я считаю, что и это полезно, ибо прямо с ужасом думаю о том, что станет с Россией, если после большевиков сразу нахлынет эта громадная масса оголтело-озлобленных и от злобы поглупевших людей! Тут никакая демократия не выдержит этого напора бешенства.

Ну, пора кончать. Привет Над. Ос. Крепко жму руку.

Ю. Ц.

ИЗ ПИСЬМА П. Б. АКСЕЛЬРОДУ

31 августа 1921 г.

Дорогой Павел Борисович!

Чек на 5 000 марок получил, большое спасибо.

На прошлой неделе, наконец, пришли письма из России после долгого перерыва. Несколько успокоился за участь Федора Ильича, которого, благодаря хлопотам Рязанова, наконец, перевели в московскую тюрьму. Он же добился перевода Бинштока и некоторых других из провинциальных тюрем в Москву же. Ведь, вот, ведет он себя в Москве прилично, а приехал теперь (недели две уже) в Берлин и даже не зашел к Каутским, чем они очень обижены.

Теперь ходят какие-то слухи, что нашу публику стали в России освобождать. А одна телеграмма сообщила, что Центральный Исполнительный Комитет назначил особую комиссию для пересмотра дел меньшевиков, эсеров и анархистов и дал ей право одних из них освобождать, а "непримиримых врагов советской власти" высылать за границу. Очень боюсь, что комиссия использует это право и вышлет за границу десятки людей, которым тут будет невозможно пристроиться. Другое дело, если б выслали Федора Ильича и еще пару товарищей, которые нашли бы за границей применение своим силам.

Товарищи пишут, что благодаря "Вестнику", жизнь наших организаций оживилась. Он приходит весьма аккуратно, а теперь есть серьезная надежда, что будет приходить в достаточно больших количествах. [...]

На днях выходит новая книжка Каутского против Троцкого. Глава из нее, помещенная в "Sozialist", довольно интересна.

Крепко обнимаю.

Ю.Ц.

P.S. В Москву приехала Анюта [Мартынова]. Они продолжают жить в своей подольской глуши, на сахарном заводе. Все у них благополучно, но однажды на них напали бандиты, и Анюта была ранена в руку.

ПИСЬМО П.Б. Аксельроду

4 сентября 1921 г.

Дорогой Павел Борисович!

Спешу сообщить Вам, что я "официально" признан здоровым. При последнем осмотре (вчера) доктор [...] на мой вопрос: "Так что, я мог бы уехать?" ответил: "Да. Но только в Берлине первое время старайтесь не слишком много работать". Таким образом, мы условились, что я еду через три недели, чтобы за это время еще укрепить свое здоровье. От туберкулезного процесса не осталось никаких следов, и вся суть теперь в том, чтобы в Берлине оберегать себя от простуд, что, в конце концов, возможно, если принимать кое-какие меры предосторожности.

Все это очень кстати, так как мое отсутствие уже начало плохо отражаться на наших делах, которые пришли в некоторых отношениях в неважное состояние (между прочим, и в финансовом).

Пересылаю Вам полученное мною для передачи Вам письмо Б.С. Васильева542. Это -- наш старый "оборонец", председательствовавший на нашей партийной конференции в мае 1917 года, на которую мы с Вами попали прямо с вокзала. Человек заслуженный, но фанатично правый, из породы тех наших правых, которые по своей фракционной психологии и в 1917 году, и теперь приближались к своим антиподам -- большевикам. Насколько я мог заметить, и прилагаемое послание носит черты той же психологии, абсолютно не способной понять противника, а потому слишком легко извращающей факты, его характеризующие. Я, конечно, с удовольствием и самым подробным образом дам Вам, если захотите, объяснения по поводу тех или других выдвигаемых Васильевым против нас обвинений. Сейчас укажу только на одно: смешно говорить о том, что наш ЦК ввел в партию "режим осадного положения" (это стало уже ходячим объяснением со стороны наших правых). Я думаю, ко мне как-то не идет вообще "осадное положение" и не только к моим личным свойствам, но и по сути моих организационных взглядов и привычек. А меду тем, все, что ЦК в этой (дисциплинарной) области сделал за эти два года, делалось при моем участии и с моего одобрения, и я не помню еще случая, когда мне бы не удалось удержать местную (московскую) или другие организации от чересчур "свирепых" мер воздействия. Думаю, что больше правды на стороне наших крайних левых, которые обвиняли нас (и особенно меня) за то, что мы отделывались "моральными" резолюциями или полумерами в некоторых случаях такого скандального рода, которые не потерпела бы ни одна с[оциал]-д[емократическая] партия в мире. Действительно, такие случаи были, и мы, в сущности, в подобных случаях пользовались тем, что наша партия загнана в подполье и многое не получает огласки, а потому не реагировали так, как было бы необходимо, даже и с нашей точки зрения. И делали это потому, что -- увы! -- слишком много старых товарищей запуталось и более или менее погрешило против азов социал-демократизма.

Часть письма Васильева зашифрована. Она пишет, что "ключ" пошлет другим путем (пока я не получил). Самуил Давыдович, конечно, поможет Вам произвести расшифровку.

Так что, если Вас заинтересуют "обвинительные пункты" письма, напишите мне, какие остановили Ваше внимание, и я Вам пошлю свое разъяснение.