Мой-мой - Владимир Яременко-Толстой

– Кажется, я знаю, в чем здесь дело! В Финляндии сегодня начинаются школьные каникулы, а с ними, соответственно, и период отпусков. Поэтому и билеты резко подорожали. Выходит, что Пия отвозит на каникулы Кая. Именно поэтому она и будет на выходных в Хельсинки.

– Это знак! Тебе надо лететь! Есть билеты на рейс в 6.40 утра из аэропорта Станстэд. Можешь вылететь сразу же после вечеринки, даже не ложась спать!

– Но я все же хочу дождаться ответа. Она должна быть еще на работе. Она должна ответить. По электронной почте или по мобильной связи, но она обязательно ответит, вот увидишь! Давай подождем!

– Да чего там ждать! Давай, говори мне номер твоей кредитной карточки!

– Ладно, была – не была! Ты меня убедил.

– Все в порядке. Билет куплен. Сейчас я пущу его на принтер.

И в тот самый момент, когда с принтера сходит распечатка моего билета на самолет в Хельсинки, вновь поступившим мессиджем крякает мой мобильный телефон. Слава Богу! Но, что это? Одно единственное слово – "no".

– Что-то не так? – спрашивает Гадаски, заметив мое вдруг изменившееся лицо.

– Нет-нет, ничего страшного, все в порядке, – отвечаю я дрогнувшим, будто бы не своим голосом, судорожно набирая ответ-вопрос – "What does it mean – no?", хотя где-то в глубине души я прекрасно понимаю, что это может значить. По крайней мере, я об этом догадываюсь…

Глава 79. БОЯЗНЬ ЛЕТАТЬ САМОЛЕТОМ. ОЧИСТКА ДОМА. ПОЛЕТ.

"Что же произошло? Что случилось?" – думаю я. – "Что буду я делать в Хельсинки? Зачем я вообще туда лечу? Ведь мне туда, честно говоря, не надо. Какого черта, спрашивается, если меня там не ждут и не хотят видеть? Но ведь у нас была такая хорошая последняя ночь! А последующие месиджи? Ничто, кроме моей интуиции, не предвещало ничего плохого. Почему она не хочет со мною встретиться?"

Но сдать билет уже не представляется возможности. Можно не лететь, но тогда пропадут деньги. А как мне из Лондона по-другому выбираться? Поездами и автобусами три дня пути. Для меня это будет настоящей пыткой. Может быть, Рета уже вернулась из Осло и могла бы меня встретить? Она сказала мне в кафе "Идеальная чашка", что после Осло она едет в Хельсинки и пробудет там несколько недель.

"Have you seen our friend Budilov in Oslo? Where are you now?" – пишу я Рете. "I did see him and asked him to contact you. I am in

Helsinki now already. Reetta". И пару минут спустя – "Oh, I forgot – he has his own number: 47612869. I'll be in Helsinki till 10.06"

Замечательно, хоть кто-то в этом Хельсинки да есть! А не выебать ли мне толстую Рету? Похоже, она на меня западала. Если Пия не проявится и не объяснит свое странное поведение, я позвоню Рете, чтобы она меня встретила. В знак благодарности ее выебу. Оттянусь в Хельсинки по полной программе. Нанесу ответный удар по самому себе.

А Гадаски делает последние приготовления для новоселья, закупая продукты и пластиковые стаканчики, наводя в доме порядок и копая в саду. Я самоотверженно берусь ему помогать, вскапываю заросшую сорняками клумбу посреди заднего дворика, выношу мусор, но даже это занятие не избавляет меня от дум и страха перед предстоящим полетом. А страх у меня страшный.

Он грызет меня изнутри. Он парализует мои движения и мысли. А что, если я погибну? Бессмысленно и глупо, не доделав дела и не выяснив отношения с Пией? Такой смерти мне не хочется, как не хочется смерти вообще в любом ее виде. Со страхами расставаться трудно. Дело здесь в том, что человек любит собственные страхи.

С одной стороны, он хочет от них избавиться, с другой – они дороги ему и часто даже необходимы, помогая двигаться в определенном направлении. Страхи характерны тем, что какие-то пути они закрывают, заставляя искать другие, идти в обход, искать нестандартные выходы из жизненных ситуаций.

Я люблю свой страх летать самолетом. Однако, как оказалось, я люблю больше женщину, чем свой страх! Удивительно, ведь все последние годы я любил его больше всех своих прошлых женщин! Теперь, когда мне предоставляется возможность поставить свою жизнь на карту, выбирая – или он, или она, я выбираю ее. Я приношу его в жертву своей любви, не будучи на самом деле абсолютно уверенным в том, что эта жертва нужна, что она кому-то необходима (и, прежде всего, той, которой я ее приношу).

Вполне может быть, что все жертвы без малейшего исключения бессмысленны. Жертва – это всегда нечто противоестественное. Принесение жертвы – это безнаказанное, отвратительное насилие над чем-то или кем-то, в силу определенных обстоятельств оказавшимся в чьей-нибудь воле. Наверное, жертвы больше нужны тем, кто их приносит, а не тем, кому их приносят.

Если я принесу в жертву свой страх, не значит ли это, что тем самым я принесу в жертву себя самого – частицу своей индивидуальности, кусок собственной личности, отрезанный по живому?

Хорошо, пусть это будет последней попыткой! Если же принесенный мной в жертву страх не вернет мне мою женщину, значит, я никогда не стану больше жертвовать, подавать милостыню, ущемлять свои интересы во имя других, служить общему делу, проявлять великодушие к врагам, выражать сострадание и просить пощады. Я приму свое поражение, как должное. Важно не только уметь побеждать, но и уметь проигрывать.

Да, но проигрывать я не умею…

Гонимый бессонницей, я снова брожу по Клаптону, но в этот раз меня никто не преследует – шаги старого негра попали в замкнутый круг, а группка задиристых черномазых, неизменно тусующих у кирпичной стены круглосуточного супермаркета, в котором я покупаю сок, так как не могу купить пиво (дурацкие английские законы запрещают продавать алкоголь после одиннадцати вечера, будь то в питейных заведениях или в розничной продаже, напоминая старые совдеповские порядки), ко мне привыкла и не обращает на меня ни какого внимания.

Я – свой, я – клаптонский, меня здесь уже знают и не тронут, я сделался частью этого места, моя безумная, плохо выспавшаяся рожа с блуждающими помутневшими глазами мелькает тут регулярно, я – отверженный, а, стало быть, совсем не чужой.

Оставаться в неведении – ужасная пытка. Всегда лучше четко знать

– "да" или "нет". Я знаю, что "нет", но не знаю, что – "нет". То есть, я не знаю, что это "нет" означает. Я только догадываюсь об этом и мне важно выяснить конкретно, значит ли это – "я тебя не встречу, мудак" или же это значит – "да пошел ты на хуй, между нами все кончено". Хотя это почти одно и тоже, но разница все же есть. Эта разница для меня в данный момент важна и принципиальна.

После этого короткого "нет" мне больше не отвечают, хотя я и шлю удивленные, вопрошающие, недоумевающие, тревожные мессиджи. "What do you mean? You cannot meet me on Sunday? Why? Is something happened? What's wrong?". Да, я влип в глупейшую ситуацию. Я навязываюсь женщине. Что может быть хуже?

Молчание и неопределенность невыносимы, поэтому мне вдруг приходит в голову гениальная мысль – послать ей молчание, и я посылаю ей мессидж без текста. Оказывается, технически это возможно. Она получит его с указанием моего номера и с точным временем отправки, но в нем не будет ничего – ни единого слова, ни единой буквы. Что ж, посмотрим на реакцию, если она не спит, уже ведь довольно поздно – если в Лондоне начало второго, то в Финляндии на два часа больше, т.е. начало четвертого.

Пришедший ответ встряхивает меня, как удар электрического тока – "I am not in Helsinki on Sunday.3:29". Ага, значит, она не спит! Так, но здесь еще одна очередная загадка. Почему же она не останется там до воскресенья? Из ее письма следует, что она предполагала вернуться в Россию только в начале будущей недели? Она уезжает, чтобы я ее не искал? Неужели, она уедет из-за меня? Или же это всего лишь обычная отговорка?

Остановившись посреди улицы, я набираю номер. Пия в Финляндии и входящие звонки ей ничего не стоят, стало быть, я не залезу к ней в карман этим звонком.

– Хэй! – раздается ее радостный голос на фоне ресторанного шума, музыки, пьяных выкриков и звона посуды.

– Это я, Владимир…

– А, ты получил от меня мессидж? У тебя все хорошо? Меня здесь не будет, ты должен ехать один! Увидимся в Питере! Передай привет своему другу!

– Пия, скажи мне честно – что-то не так?

– Нет, все нормально, мы скоро увидимся.

Рядом с ней я слышу пьяный мужской голос, что-то ей настойчиво торочащий на непонятном мне языке и не дающий ей со мной разговаривать. Похоже, он вырывает у нее трубку, требуя внимания исключительно только к себе. По ее голосу я чувствую, что она тоже достаточно выпила, она пьяная и веселая.

– Прости, я не могу сейчас говорить. Позвони мне домой, когда вернешься. Пока!

От этого звонка мне не становится легче. Получается, что, что-то выяснив, я ничего не выяснил. Она была приветлива, но пьяна и с каким-то мужиком. И встречать она меня не будет, даже не собирается, хотя, вроде бы, хочет видеть и ждет. Похоже, я сам себе все понапридумал, в действительности же все нормально и хорошо. И встречать она меня в Хельсинки не обязана, я ведь заранее с ней об этом не договаривался и даже вовремя о своих планах ее не предупредил.