Плач к небесам - Энн Райс

Карета выехала из Рима и двинулась на юг по открытой местности. Часто встречающиеся на пути развалины придавали ландшафту романтическое очарование. То за виноградной лозой проглядывал акведук, то вдруг возникала какая-нибудь одинокая колонна, придавая пейзажу вид запустения и разрушения. Задушевным голосом Кристина рассказывала ему об удивительной красоте Италии и о том, что итальянский ландшафт снился ей и она поняла это, едва его увидела, и что ее муж, который всегда был очень добр к ней, возил ее по всей Италии и давал возможность делать зарисовки или писать картины, когда она захочет.

Какое-то время Тонио еще понимал, где они находятся, так как дорога шла неподалеку от виллы графини, но потом они двинулись дальше на юг, в сторону моря, и вскоре выехали на длинную аллею, обсаженную с двух сторон остроконечными тополями, устремленными к голубому небу.

Впереди виднелся дом, прямоугольный фасад которого, тянувшийся налево и направо перпендикулярно аллее, был испещрен потеками и глубокими трещинами, а охряная штукатурка, когда-то покрывавшая его, совсем облупилась и местами висела клочьями. И все же весь дом сверкал, залитый солнцем, лишь закрытые ставнями окна вырисовывались темными пятнами. Когда они подъехали, Кристина, взяв Тонио за руку, ввела его в дом через парадный вход.

Темный каменный пол был усыпан листьями. В углу что-то зашуршало, и на свет выскочило несколько всполошенных курочек. Потом под высокими потолками разнеслось глуховатое и навязчивое блеяние овец. У покрытых росписью стен валялись кучи соломы. И прямо по росписи на покореженную старую мебель падали каскадом реки, вызванные дождем.

– Что это за дом? – спросил он Кристину, шедшую впереди него, с видом принцессы придерживая юбки.

Внезапно он остановился и замер. Вид этих развалин вызывал у него чуть ли не дрожь. Он вспомнил, как много лет назад в Венеции стоял посреди таких же пустых и залитых солнечным светом комнат с тамбурином в руке; мощная, ритмичная музыка зазвучала в его ушах и затихла, когда он закрыл глаза и почувствовал на веках солнечное тепло.

Свежий воздух овевал его. Он не испытывал ни печали, ни сожаления. А когда снова открыл глаза, то увидел за окнами яркие лучи солнца и вздыбленную землю вдали, и это место показалось ему похожим на огромный остов дома, открытого всем дождям, и ветрам, и запаху зелени и всего растущего на земле.

Стоя на лестнице, Кристина подозвала его.

– Это мой дом, – сказала она, когда Тонио подошел, и взяла его под руку. – Если я так захочу. Ты дашь мне свое благословение? – Она кинула на него совершенно невинный и неожиданно беззащитный взгляд. – Я могу ездить по всей Европе и рисовать и повсюду могу писать портреты и, может быть, даже расписывать храмы, как мечтала, но потом возвращаться назад, сюда, в этот дом, домой.

Вслед за ней он поднялся по лестнице в просторный зал, откуда открывался вид на сельский пейзаж. За длинным серым частоколом тополей клонилась под ветром высокая, как пшеница, трава. Низко над полем нависали облака, словно отороченные золотом.

Девушка тихо стояла перед ним, подняв круглое личико, и ее щечки были такими мягкими на вид, что ему захотелось тут же взять ее лицо в ладони.

И в то же мгновение он почувствовал ее жизненную силу. Точно так же, как остро ощутил ее несколько минут назад, когда она поверяла ему свои мечты. И вдруг его поразила мысль о том, что он окружен великим множеством мужчин и женщин, которым неведомы такая энергия, такие мечты. Но конечно, они ведомы Гвидо. И Беттикино. И всем тем, кто живет и работает ради музыки. И Кристине.

И это отделяло ее от всех этих графинь, маркиз и графов, от всех этих разряженных и разукрашенных людей, что составляли публику, ежевечерне заполняющую театр. И он почувствовал, что готов понять эту женщину, понять то, что она говорит, и то, что она делает, понять ее подлинную силу и то, почему она всегда казалась ему такой одинокой, даже когда танцевала в переполненных бальных залах.

Он смотрел на нее, вглядываясь в потемневшие, встревоженные глаза.

И поражался тому, что раньше думал о художнице просто как о воплощении чувственной, земной красоты, способной вернуть ему великую утраченную силу. И вот она стояла перед ним, и он понимал, что тот образ бездумной и недоступной красавицы был лишь раковиной, которая теперь раскрылась и обнажила ее подлинное «я» во всей его поразительной глубине. И, увидев теперь печаль в ее лице – а ему казалось, что это была именно печаль, – он притянул Кристину к себе и крепко обнял.

Он держал ее лицо в ладонях, гладил ее волосы, отдавался ей, чувствуя, как она отдается ему, и они занимались любовью на постели из соломы, согревая друг друга собственным теплом.

Ему приснился снег.

Он не видел снега с тех пор, как покинул Венецию, и вообще никогда не видел такого мощного снегопада, укрывшего землю, как одеялом, стирающего собой все и вся. Ему снилось, что он проснулся в этом же самом месте и обнаружил, что все кругом, до самого горизонта, покрыто снегом, чистым и белым. Голые тополя сверкали льдом, мягкие, невесомые и прекрасные снежинки кружились в воздухе и падали, падали на землю. Проникая сквозь разбитые окна, они ровным и удивительно белым ковром ложились на пол.

Кристина была здесь, с ним. Но не так близко, чтобы он мог коснуться ее. И тут он увидел, что на дальней стене нарисованы сотни не замеченных им раньше фигур: архангелы с могучими крыльями и пылающими мечами, отправляющие проклятых в ад, и святые со страдальческими взглядами, устремленными к небу. Образы эти, начерченные черным мелом, были такими жизненными, словно ее рука вытащила их из стены, где они раньше были замурованы. Он смотрел на их нахмуренные брови, на вихрящиеся над их головами облака и на языки пламени, готовые поглотить поверженных грешников.

Эта картина ужаснула его своей величественностью. А фигурка Кристины перед ней была такая маленькая! С распущенными волосами, в развевающейся при движении юбке, она переходила с места на место и, протянув руку вперед, изменяла форму того, что казалось неизменным и невыразимым.

Когда же Кристина обернулась к нему, он увидел, что она тоже покрыта снегом. Влетая в раскрытые окна, снежинки ложились на ее юбку, груди, покатые плечи. Ее волосы были белы от снега, ласково заметавшего их обоих.

Но что все это значило? Что означал этот снегопад в таком неподобающем месте? Даже во сне Тонио отчаянно хотел получить ответ на этот вопрос. Отчего такой необыкновенный покой, такая сверкающая красота? И, взглянув еще раз на холмистую землю, раскинувшуюся под перламутровым небом, он понял, что сейчас вообще находится не в Италии, а далеко-далеко от всех тех мест, какие ему дороги, каких он боится, какие имеют для него значение. А Венеции, Карло, всего этого медленного погружения жизни в полный хаос просто не существует! Он находился посреди огромного мира и ни в каком конкретном месте – везде и нигде, а снегопад становился все плотнее, белее, ослепительнее.

Стоя посреди снежной круговерти, он почувствовал, как руки Кристины обвились вокруг него. Ангелы и святые взирали на них со стены, а Тонио знал, что он любит ее и больше ее не боится.

Он проснулся.

Теплые лучи закатного солнца касались его лица. Он лежал один на соломе. Какое-то время он не шевелился. И вдруг постепенно из темноты проступила огромная картина на стене, точно такая, какую он видел во сне. Конечно же, он видел ее перед тем, как заснуть, хотя и не запомнил этого. А перед картиной стояла она, девушка с золотистыми волосами.

3

Каждую ночь, как только падал занавес, он выбегал из театра, выскальзывал из кареты на Виа-дель-Корсо и тайком, скрываясь от все еще преследовавших его бравос Раффаэле, спешил по грязным запутанным улочкам к ней, на площадь Испании.

Служанка, смуглая сморщенная старушка, вечно шныряла по комнате, вытирая пыль, бессмысленно суетилась и буравила Тонио маленькими черными глазками, как будто он был из породы так ненавистных ей «мужчин». При виде ее он начинал испытывать дикую ярость. Но тут же из затененных глубин комнаты появлялась Кристина и успокаивала его. Она пила его поцелуи, как наркотик, полуприкрыв веки, и долго таяла в его объятиях, а потом умоляла его попозировать ей немного.

Его била дрожь. Любовь казалась ему мучением. Все то чистое возбуждение, что он испытывал на сцене, перерастало в страстное и отчаянное желание.

Вскоре вся мастерская озарялась свечами, и яркий свет превращал высокие окна в зеркала. Кристина усаживала Тонио перед собой, доставала бумагу, прикрепляла ее на доску и начинала рисовать пастелью, быстро растушевывая ее, так что вскоре кончики ее пальцев становились разноцветными.

Ритмичное поскрипывание мела часто убаюкивало его. Со всех сторон на него, как живые, глядели портреты – сочные, яркие. Некоторые лица были ему знакомы, другие принадлежали мифического размера персонажам, выписанным на фоне гигантских небес и облаков так реально, что казалось, они вот-вот придут в движение. С высокого, в полный рост, портрета на него ласково, как живой, смотрел сам кардинал Кальвино, абсолютно похожий на себя, запечатленный с точностью, которая отзывалась в сердце Тонио тайной мукой.