Совьетика - Ирина Маленко

На этот раз Мамаду сказал, что хочет тоже прийти ко мне на день рождения. Я попыталась было объяснить ему, что это исключительно девичник, но он сказал, что если я его не приглашу, он очень обидится: мы друзья или нет? Так что я предупредила девочек о том, что в этом году нам придется сделать исключение из наших неписаных правил. Мы решили отпраздновать мой день рождения на этот раз сразу перед отъездом – мой самолет улетал часов в 8 вечера.

Мы были на последнем курсе, но никто из нас не задумывался о том, что мы скоро расстанемся, «и быть может, навсегда». Ни на секунду! Нам казалось, что и после этого мы всегда сможем увидеться в любой момент. Если бы Советский Союз продолжал существовать, без сомнения, так бы оно и было. Мы работали бы – каждая на своем месте, растили бы детей, ездили бы друг к другу в гости, устраивали бы раз лет в пять встречи выпускников… И в кошмарном сне мы не могли тогда представить себе, что нас разделят границы, что в разных частях нашей огромной страны начнутся гражданские войны, что мы узнаем, что такое безработица, безудержный рост цен, бандитизм… Что в нашей красавице-Москве начнут торговать людьми.

И когда после всего этого тебе встречается какой-нибудь очередной западный «доброжелатель», который с пеной у рта доказывает тебе, как ты должна быть благодарна Горбачеву за то, что он тебя «освободил»…. Может, подскажете, какими цензурными словами ему ответить?

Люба только хмыкнула, когда я объявила, что Мамаду придет на мой день рождения: мол, я же вам говорила, что «это ж-ж-ж… неспроста ». Но я сделала вид, что ничего не заметила. К 5 курсу я уже достаточно повзрослела для того, чтобы меня не волновало, что там кто-то обо мне подумает – главное, что я сама знаю о себе правду.

Мои подруги любили острый уот. В красном соусе плавали кусочки мяса, картошка и сваренное вкрутую яйцо, разрезанное вдоль на две половинки.

– Хоть какая-то польза была от дурака!- говорила Люба, имея в виду Саида и облизывая ложку.

Мамаду сначала чувствовал себя в нашей девичьей компании скованно. Не только из-за плохого знания языка, но и потому, что он вообще по своей натуре был человек застенчивый. Но когда мы начали петь, он немножко расслабился и даже попытался подпевать нам, не зная слов. Кстати, не помню, чтобы на наших днях рождения было спиртное. Первый раз я попробовала алкоголь лет в 20. Но это было дома и шампанское на Новый год – а это совсем другое дело. Водки никто из нас не пил. Девочки могли выпить по рюмке вина, но только по особо торжественным случаям.

– Девочки, вы тут приглядывайте за ним, а? – попросила я, имея в виду Мамаду. – Если у него какие-нибудь проблемы будут. Ладно?

– Да уж ладно!- махнула рукой Лида, – Эй, не грусти, черноокий, в обиду не дадим!

Мамаду не совсем понял, но улыбнулся. Если честно, то он очень нервничал, как он справится без меня эти два месяца. Поэтому я попросила заезжать к нему в моем отсутствии и свою маму.

Девчата не поехали провожать меня в аэропорт – слишком далеко. Зато мама поехала.

Действительно, добирались мы в Шереметьево целую вечность! И чем ближе мы к нему подъезжали, тем больше мне становилось не по себе. Я еще никогда не пересекала государственную границу. За ней тогда действительно начинался совершенно иной мир, а путешествие это было чем-то подобно межпланетной экспедиции.

В аэропорту я впервые как следует встретилась с остальными тремя нашими студентами, хотя мы и все учились в одном вузе. Руслан был с 4 курса, из казаков, румяный блондин, очень интеллигентный парень, любящий классическую музыку, источниковедение и подрабатывающий сторожем в Историческом музее. Девушки обе были москвичками – Таня с 4 курса, единственная из нас, кто уже был кандидатом в члены партии (почему я сразу же решила, что именно она была призвана «присматривать» за всеми остальными) – милая, улыбчивая, скромная, но в твердым характером. И Елена – самая младшая, с 3 курса, судя по лицу, избалованная папенькина дочка.

На посадку почти никто не шел – несколько иностранцев, мы да спортивный телекомментатор Сергей Ческидов, который, видно, отправлялся в Голландию на очередной чемпионат по конькам. Мы с какой-то тайной надеждой взирали на него – по крайней мере, хоть одно знакомое лицо будет в самолете!

Чувство заграницы возникло уже когда мы прошли паспортный контроль и в самолете тоже нас не покидало. Наши внутренние паспорта лежали где-то в министерстве высшего образования, а нам взамен их выдали загранпаспорта – с въездной голландской и выездной нашей, как тогда полагалось, визой. Мы отправлялись в неизвестную нам страну без гроша в кармане (не считая 5 долларов, которые Руслан вез в ботинке под пяткой) – потому что за наше пребывание платила голландская сторона, и деньги нам должны были вручить на месте. Нас должны были встретить – а что будет, если вдруг не встретят? Мы нервничали.

Через некоторое время под крылом самолета показались огоньки. Копенгаген! С удивлением смотрели мы в иллюминаторы на первый в нашей жизни иностранный город, который мы видели не в «Клубе кинопутешественников». Когда самолет пошел на посадку, мы прильнули к иллюминаторам еще плотнее.

Внизу разворачивался марсианский пейзаж: огромные настенные рекламы «Кока-Колы», «Филипса» и еще всяких компаний, о которых мы знали понаслышке. При виде этого мне стало совсем не по себе. Я и по сей день, хотя прошло уже много лет, не люблю рекламу. Она вызывает у меня ассоциации с назойливой жирной летней мухой: ты от нее отмахиваешься, а она все летает над тобою кругами, пытаясь сесть тебе на коленку, и при этом мерзко жужжит. У нас в Советском Союзе рекламировалось только то, что никому было не нужно – например, услуги Госстраха, без которых в ту пору вполне можно было обойтись. Не знаю, как это реклама воздействует на западных людей: я еще ни разу за всю свою жизнь не купила ни одной вещи только потому, что ее рекламируют где-то по телевидению. Наоборот, есть такие товары, которые я теперь из принципа не покупаю – после того, как увидела их рекламу! А ведь у многих западных людей – причем на удивление, даже с прогрессивными взглядами!- настоящая нездоровая зависимость от нее. Это я заметила по тому, как блестят их глаза, когда они возвращаются к привычным им глянцевым «биллбордам» из той или иной страны, куда реклама еще не добралась (о благословенные уголки планеты, где можно отдохнуть душой от всей этой дряни!)

Когда мы вышли из самолета и стали ждать свой багаж, комментатор Ческидов, который был с одной только спортивной сумкой через плечо, быстро скрылся за поворотом, и нам стало совсем одиноко.

– На кого ж ты нас оставляешь, Сережа!- на полном серьезе воскликнула Таня, и нам стало смешно.

На выходе нас ждал толстенький… товарищ не товарищ, господин не господин – работник советской торговой палаты в этой стране. Именно там нам предстояло прожить первые несколько дней – в Голландию мы приехали накануне выходных, и пригласившие нас голландцы не работали.

– Николай, – представился он, протягивая нам руку.

Наш визит был в то время такой редкостью, что нас рассматривали во все глаза везде, где бы мы ни появлялись – не только голландцы, а даже и наши соотечественники, здесь работающие. Что же касается голландцев, забегая вперед, скажу, что нас носили чуть ли не на руках.

– Живые русские!- представляли наши хозяева нас своим гостям, которых приглашали зачастую специально для того, чтобы нас им показать. Гости были в восторге и только что не общупывали нас, чтобы убедиться, что мы действительно живые.

Перестройка тогда была на Западе в моде, и они никак не могли взять в толк, почему вся наша четверка так не сговариваясь кривилась при одном только имени Горбачева…

По дороге из аэропорта в город меня поразило то, что вокруг совершенно нет снега – это зимой-то! Больше того, зеленела трава, кое-где распускались первые цветы. Амстердамские улицы поражали количеством велосипедистов и велосипедными дорожками, а также тем, насколько плотно друг к другу стояли дома и многонациональным городским населением. В торгпредстве нас приняли радушно, посадили пить чай, хотя было уже поздно. Все радовались, что мы догадались привезти им черного ржаного хлеба.

На следующее утро Николай повез нас на машине – показывать нам город. С первой же минуты он начал жаловаться нам на свою тяжкую жизнь: жена скоро рожает, ее отправили в Москву, чтобы не платить голландским врачам валютой. «Здесь к зубному лишний раз не сходишь!» Как будто бы это наши власти устанавливают здесь цены на лечение! И почему не вылечить все что надо дома бесплатно, раз есть такая возможность?

Мы ожидали, что он покажет нам музеи, театры, что-нибудь из архитектуры. Но вместо этого Николай повез нас на рынок, всю дорогу со смаком рассказывая про свой самый любимый в Амстердаме музей- музей секса…

Это был Альберт Кауп-маркт – длинный до бесконечности, раскинутый не в специально отведенном для этого месте, как у нас, а вдоль улицы с обыкновенными домами. Рыночные торговцы, зазывая покупателей, вопили так, что в домах чуть не дрожали оконные стекла. У нас такое было не принято.