Прекрасная толстушка. Книга 2 - Юрий Перов

Я вгляделась в его лицо. Это был космонавт. Ни имени, ни номера его я, естественно, не назову, так как встреча наша была случайна, быстротечна и он в ней виноват меньше всего. Я допускаю, что он вскоре или тут же пожалел о том, что произошло, но очень уж она меня разозлила…

На этот бал меня пригласили мои друзья — джазовые музыканты. Они должны были играть в фойе, в дальнем конце, потому что ближе к центру, где стояла великолепная елка, играл оркестр русских народных инструментов. Все оркестранты были в вышитых рубахах.

Всю эту осень и начало зимы я прокрутилась с моими любимыми лабухами. Они и сами себя так называли, но не очень любили, когда кто-нибудь посторонний так к ним обращался. Право называть их так, даже в шутку, нужно было заслужить…

Джаз я любила всегда. Благодаря верному Лекочке, для которого я в последнее время сделалась кем-то вроде матери, старшей сестры и закадычного дружка одновременно, у меня собралась достаточно внушительная коллекция джазовых пластинок, в основном импортных.

А когда настоящий импровизационный джаз начал в Москве выходить из подполья, то, конечно же, он обрел в моем лице самую преданную и горячую поклонницу. Я люблю и большие оркестры, биг-бенды, но по-настоящему мое сердце принадлежит джазовым трио, квартетам, секстетам… До сих пор обожаю «Модерн джаз-квартет». Полюбила его с первой же пластинки. С первых звуков их волшебного виброфона…

Кстати, именно этому и удивлялись во мне лабухи. Даже са мые умные из них были совершенно уверенны, что джаз — это дело в основном мужское, а девочки, которые вокруг них крутятся, любят больше самих джазистов, чем то, что они играют…

— А как же Элла Фицджеральд, Билли Холидей, Мехалия Джексон? — как-то возразила им я.

— Вокал — это другое дело… — парировал мои доводы контрабасист и композитор Игорь Кантюков, большой балагур и умница. — Вокал — дело чувственное… Рот, губы, глотка — это все инструменты для получения сексуального удовольствия… А музыка — это удовольствие другого порядка.

— А я, в конце концов? — возмущалась я.

— С тобой другая история. Ты большая и чувствительная, как женщина…

— Ну и что?

— У тебя большая поверхность. А кожа нежная и тонкая, она играет роль своеобразной мембраны и передает акустические вибрации, особенно басовые, внутрь на все остальные органы, на их нервные окончания. А как мы знаем, любовь — в ее конечном проявлении — есть ничто иное, как сочетание вибраций с различными амплитудами колебания…

— Дурак! — сказала я, а довольные лабухи заржали, как табун диких жеребцов.

Обижаться всерьез на них было невозможно. Они были как дети. Смешливые, хулиганистые, ежесекундно готовые на розыгрыш, на едкую подначку, на дурацкий спор…

Однажды где-то на гастролях, после концерта, крепко и весело поддавши, что они делали аккуратно каждый вечер, эти хулиганы заспорили, кто из них дольше пронесет чайник с водой на своем стоячем дружке…

Они пробрались на черный ход и таскали этот чайник вверх по лестнице. Совершенно не представляю, чем или кем они при этом вдохновлялись… Впрочем, может быть, предмет вдохновения, и даже не один, присутствовал при этом соревновании, а может быть, даже входил в состав судейской коллегии, но мне об этом рассказано не было…

Кстати, выиграл тот самый Костя, о котором я собиралась рассказать вам попозже. По преданию, он отнес чайник на пятый этаж. Ближайший соперник — только до третьего… В это трудно поверить…

Можете представить себе, насколько они считали меня за свою, если позволяли себе при мне травить подобные байки.

И простодушны они были как дети… Например, один из них — классный, между прочим, трубач, один из лучших и до сих пор — мог с самым серьезным видом рассказывать, что его жена утверждает, будто никто лучше него ее не любил… и при этом не понимать, почему эти коблы катаются от хохота…

Всерьез они относились только к музыке. Многие из них работали в больших государственных оркестрах, но когда представлялась возможность устроить сейшн в «Молодежном» или где-нибудь в «Птичке», то есть в «Синей птице», джазовом кафе на улице Чехова, или в «Аэлите», потом в кафе на Миусской площади, потом, много позже, в ДК «Москворечье» или в каком-нибудь ведомственном клубе, где директор был любителем джаза, они съезжались туда со всей Москвы.

Сейчас они собираются в двух шагах от меня, в Доме медработника на Большой Никитской, бывшей улице Герце на. Я там часто бываю.

Тогда в их компании я почему-то считалась подружкой Кости. Наверное, потому, что он был самым отчаянным ходоком из всей джазовой братии. Но между нами до определенного момента ничего, кроме очень теплой и веселой дружбы, не было. Да и после этого момента тоже.

Он не возражал против звания моего кавалера, чаще всех провожал меня до дома и частенько забегал днем. Но интересовала его не я, а мои бесчисленные заказчицы…

Он был чрезвычайно остроумным и каким-то очень живым, притом глубоко образованным человеком. И при всем внешнем легкомыслии имел достаточно твердые принципы, которым никогда не изменял. Свои легендарные бачки он начал носить задолго до того, как на них пошла мода, и не сбривал до самой смерти…

Я увлеклась… Вернемся в гардероб Большого Кремлевского дворца.

— У тебя всегда найдется причина… — прошипела жена космонавта в ответ на его извинения. — Пошли, наконец! Или ты хочешь весь вечер продержать меня в гардеробе? Она повернулась и пошла, не глядя на мужа, торопливо засовывающего скользкий белый шелковый шарфик в карман шинели. Два раза шарфик падал на пол, и тот принимался складывать его заново. Гардеробщик сочувственно и терпеливо поджидал с протянутой рукой.

Я наблюдала эту сценку в зеркало, поправляя прическу и подкрашивая губы.

Космонавт, наконец справившись с шарфиком, пихнул шинель гардеробщику, схватил номерок, достал на ходу расческу, поискал глазами зеркало и, естественно, уперся взглядом в мою спину…

Это был молодежный бал, и я была в закрытом платье.

Даже наоборот — воротник я сделала стоечкой. Зато руки и плечи были совершенно открыты. Платье было в талию и слегка зауженное книзу. На мысль о таком платье навел меня увиденный в комиссионке кусок французской черной материи с нашитыми на него черными же блестками.

Конструируя это платье, я вспомнила высказывания моего неудачного кандидата в мужья Виктора насчет моих рук и решила похулиганить… Судя по реакции жены Космонавта, у меня это вполне получилось.

Увидев меня, Космонавт слегка остолбенел. А встретившись со мной взглядом в зеркале, попытался вымученно улыбнуться и набрал было воздуха, чтобы что-то сказать, как раздался тяжелый, как шаги командора в «Каменном госте», стук каблуков. Это его супруга, вовремя спохватившись и преодолев собственную вспыльчивость, решила не оставлять его один на один с этой… Не знаю уж, как она меня про себя назвала.