На горах. Книга первая - Павел Мельников-Печерский

Вместе вверх по Волге выплывали, вместе и воротились восвояси. Дня через три по приезде в Сосновку Герасим Силыч, разобрав купленные книги и сделав им расценку, не дожидаясь записки от Марка Данилыча, поехал к нему с образами Марка Евангелиста и преподобной Евдокии и с несколькими книгами и рукописями, отобранными во время дороги Смолокуровым. Образа очень полюбились Марку Данилычу, рад был радехонек им, но без того не мог обойтись, чтоб не прижать Чубалова, не взять у него всего за бесценок. За две редких иконы, десятка за полтора редких книг и рукописей Чубалов просил цену умеренную — полторы тысячи, но Марко Данилыч только засмеялся на то и вымолвил решительное свое слово, что больше семисот пятидесяти целковых он ему не даст. Чубалов и слышать не хотел о такой цене, но Смолокуров уперся на своем.

— Нет, уж, видно, мы с вами, Марко Данилыч, не сойдемся! — сказал после долгого торгованья Чубалов.

— Видно, что не сойдемся, Герасим Силыч, — согласился Смолокуров.

— А не сойдемся, так разойдемся, — молвил Герасим и стал укладывать в коробью иконы и книги.

Видно, что надо будет разойтись, — равнодушно проговорил Марко Данилыч и при этом зевнул с потяготой, — со скуки ли, от истомы ли — кто его знает. — Пошли тебе господи тороватых да слепых покупателей, чтобы полторы тысячи тебе за все за это дали, а я денег зря кидать не хочу.

— Найдем и зрячих, Марко Данилыч, — усмехнулся Чубалов, завязывая коробью. — Не такие вещи, чтоб залежаться, бог даст у Макарья с руками оторвут… На иконы-то у меня даже и покупатели есть в виду. Я ведь к вашей милости единственно потому только привез, что чувствую и помню одолжение, что тогда сделали вы мне в Саратове. Без вашей помощи тех книг я бы как ушей своих не видел. На другой же день как купил их, двое книжников приезжало — один из Москвы, другой изо Ржева… Не случись вас, они как раз бы перебили. Оченно благодарен остаюсь вами, Марко Данилыч, никогда не забуду вашего одолженья…

— И за то спасибо, что помнишь, — сухо промолвил Марко Данилыч.

— Как же можно забыть? Помилуйте! Не бесчувственный же я какой, не деревянный. Могу ли забыть, как вы меня выручили? — сказал Чубалов. — По гроб жизни моей не забуду.

— Домой, что ли сряжаешься? — дружелюбно спросил у Чубалова Марко Данилыч, когда тот, уложивши свое добро, взялся за шапку. — Посидел бы у меня маленько, Герасим Силыч, покалякали бы мы с тобой, потрапезовали бы чем бог послал, чайку бы испили.

— Нет уж, Марко Данилыч, увольте. Никак мне нельзя, недосужно. Дела теперь у меня по горло — к Иванову дню надо в Муром на ярмарку поспеть, а я еще и не укладывался, да и к Макарью уж пора помаленьку сбираться, — говорил Чубалов…

— Да, не за горами и Макарьевская, — заметил Марко Данилыч. — Время-то, подумаешь, как летит, Герасим Силыч. Давно ли, кажется, Пасха была, давно ли у меня пьяницы работные избы спалили, и вот уже и Макарьевская на дворе. И не видишь, как время идет месяц за месяцем, года за годами, только успевай считать. Не успеешь оглянуться, ан и век прожил. И отчего это, Герасим Силыч, чем дольше человек живет, тем время ему короче кажется? Бывало, маленьким как был, зима-то тянется, тянется, и конца, кажись, ей нет, а теперь, только что выпал снег, оглянуться не успеешь, ан и Рождество, а там и масленица и святая с весной. Чудное, право, дело!

— Такова жизнь человеческая, Марко Данилыч, — Молвил Чубалов. — Так уж господь определил нам. Сказано: «Яко сень преходит живот наш и яко листвие падают дни человечи».

— Это откуда? В псалтыри таких слов, помнится, не положено, — заметил Смолокуров.

— Денисова Андрея Иоанновича, из его надгробного слова над Исакием Лексинским, — молвил Чубалов. — Ученнейший был муж Андрей Иоаннович. Человек твердого духа и дивной памяти, купно с братом своим, Симеоном, риторским красноречием сияли, яко светила, и всех удивляли…

— Знаю я… Как не знать про Денисовых? По всему старообрядству знамениты…— молвил Марко Данилыч.

— Затем счастливо оставаться, — сказал Чубалов, подавая Смолокурову руку.

— Прощай, Герасим Силыч, прощай, дружище. Да что редко жалуешь? Завертывай, побеседовали бы когда, — сказал Марко Данилыч, провожая гостя. — Воротишься из Мурома — приезжай непременно. Твоя беседа мне слаще меду… Не забывай меня…

— Постараюсь, Марко Данилыч, — отвечал Чубалов и, взяв коробью, пошел вон из горницы.

Смолокуров проводил его до крыльца, а когда Чубалов, севши в телегу, взял вожжи, подошел к нему и еще раз попрощался. Чубалов хотел было со двора ехать, но Марко Данилыч вдруг спохватился.

— Эка память-то какая у меня стала! — сказал он. — Из ума было вон… Вот что, Герасим Силыч, деньги мне, братец ты мой, необходимо надо послезавтра на Низ посылать, на ловецких ватагах рабочих надобно рассчитать, а в сборе наличных маловато. Такая крайность, что не придумаю, как извернуться. Привези, пожалуйста, завтра должок-от.

— Какой должок? — с удивлением спросил озадаченный неожиданным вопросом Чубалов.

— И у тебя, видно, память-то такая ж короткая стала, что у меня, — усмехнулся Марко Данилыч. — Давеча, как торговались, помнил, а теперь и забыл… Саратовский-от должок! Тысяча-то!..

— Да ведь тому долгу уплата еще в будущем году, — придерживая лошадь, с изумленным видом молвил Герасим Силыч.

А у него на ту пору и двухсот в наличности не было а в Муром надо ехать, к Макарью сряжаться.

— В векселе сроку, любезный мой, не поставлено, — с улыбкой сказал Смолокуров. — Писано: «До востребования», значит, когда захочу, тогда и потребую деньги.

— Да как же это, Марко Данилыч?.. — жалобно заговорил оторопевший Чубалов. — Ведь вы и проценты за год вперед получили.

— Получил, — ответил Смолокуров. — Точно что получил. Что ж из того?.. Мне твоих денег, любезный друг, не надо, обижать тебя я никогда не обижу. Учет по завтрашний день учиним; сколько доведется с тебя за этот месяц со днями процентов получить, а остальное, что тобой лишнего заплачено, из капитала вычту, тем и делу конец.

— Я так располагал, Марко Данилыч, чтобы у Макарья с вами расплатиться, — молвил Чубалов.

— Не могу, любезный Герасим Силыч… И рад бы душой, да никак не могу, — сказал Смолокуров. — Самому крайность не поверишь какая. Прядильщиков вот надо расчесть, за лес заплатить, с плотниками, что работные избы у меня достраивают, тоже надо расплатиться, а где достать наличных, как тут извернуться, и сам не знаю. Рад бы душой подождать, не то что до Макарья, а хоть и год и дольше того, да самому, братец, хоть в петлю лезть… Нет уж, ты, пожалуйста, Герасим Силыч, должок-от завтра привези мне, на тебя одного только у меня и надежды… Растряси мошну-то, что ее жалеть-то? Важное дело тебе тысяча рублей!.. И говорить-то тебе об ней много не стоит…

— Ей-богу, не при деньгах я, Марко Данилыч, — дрожащим голосом отвечал Чубалов на речи Смолокурова. — Воля ваша, а завтрашнего числа уплатить не могу.

— Льготных десять дней положу, — молвил Марко Данилыч.

— Не то что через десять, через тридцать не в силах буду расплатиться…— склонив голову, сказал на то Чубалов. — Помилосердуйте, Марко Данилыч, явите божескую милость, потерпите до Макарьевской.

— Не могу, любезный, видит бог, не могу, — отвечал Смолокуров.

— Вся воля ваша, а я не заплачу, — решительным голосом сказал Чубалов и хотел было ехать со двора. Смолокуров остановил его.

— Как же так? — вскрикнул он. — Нешто забыл пословицу: «Умел взять, умей и отдать»?.. Нельзя так, любезнейший!.. Торгуешься — крепись, а как деньги платить, так плати, хоть топись. У нас так водится, почтеннейший, на этом вся торговля стоит… Да полно шутки-то шутить, Герасим Силыч!.. Знаю ведь я, что ты при деньгах, знаю, что завтра привезешь мне должок!.. Приезжай часу в одиннадцатом, разочтемся да после того пообедаем вместе. Севрюжки, братец ты мой, какой мне намедни прислали да балыков — объеденье, пальчики оближешь!.. Завтра с ботвиньей похлебаем. Да смотри не запоздай, гляди, чтобы мне не голодать, тебя дожидаючись.

— Марко Данилыч, истинную правду вам докладываю, нет у меня денег, и достать негде, — со слезами даже в голосе заговорил Чубалов. — Будьте милосерды, потерпите маленько… Где ж я к завтраму достану вам?.. Помилуйте!

— Нет уж, ты потрудись, пожалуйста. Ежели в самом деле нет, достань где-нибудь, — решительно сказал Смолокуров. — Не то, сам знаешь: дружба дружбой, дело делом. Сердись на меня, не сердись, а ежели завтра не расплатишься, векселек-от я ко взысканью представлю… В Муром-от тогда, пожалуй, и не угодишь, а ежели после десяти дней не расплатишься, так и к Макарью не попадешь.

— Как же это я в Муром-от не угожу?.. Как же это к Макарью не попаду?.. Эк что сказал!.. — вскрикнул сильно взволнованный Чубалов.

— Так же и не угодишь, — спокойно ответил ему Марко Данилыч. — Не знаешь разве, что городской голова и земский исправник оба мне с руки? И льготного срока не станут ждать — до десяти дён наложут узду… Да. Именье под арест и тебя под арест, — они, брат, шутить не любят. Ну да ведь это я так, к слову только сказал… Этого не случится, до того, я знаю, дела ты не доведешь. Расплатишься завтра, векселек получишь обратно — и конец всему… Прощай, любезный Герасим Силыч… Пожалуйста, не запоздай, до обеда бы покончить, да тотчас и за ботвинью.