Барабаны осени. О, дерзкий новый мир! - Диана Гэблдон

— Ну, сейчас вся эта мелочь налетит — мошки, комары… вся кусачая дрянь, что вечно висит облаками над водой. Увидишь, как потом за ними примчатся летучие мыши, вот уж полакомятся… И лососи поднимутся на вечернюю кормежку, и по воде побегут круги…

Теперь глаза Джейми были открыты, и он смотрел на волнующееся море травы, покрывавшее горный склон, — но я знала, что вместо этого он видит перед собой крошечное озеро поблизости от Лаллиброха, живое, серебристое, покрытое рябью…

— Это всего лишь краткий миг, но тебе кажется, будто он продлится целую вечность. Странно, правда? — задумчиво сказал он. — Ты ведь почти видишь, как свет тает, ты наблюдаешь за ним, — но все равно ты не можешь сказать: «Вот! Вот этот момент, вот теперь уже настала ночь!» — Джейми махнул рукой в сторону полянки, окруженной дубами, потом показал на долину внизу, уже полностью затопленную тьмой.

— Да, это так. — Я лежала в траве рядом с ним, растянувшись на спине, ощущая теплую сырость стеблей, смятых моим телом, затянутым в оленью кожу. Воздух под деревьями был плотным и прохладным, как в церкви, и сумерки благоухали знакомыми ароматами. — Помнишь отца Ансельма, из монастыря? — Я посмотрела вверх; листва дуба над нашими головами лишилась цвета, и стала казаться сплошным меховым покровом серого, мышиного оттенка, лишь едва заметно отсвечивавшего серебром. — Он как-то сказал, что в каждом дне есть такой момент, когда кажется, что время остановилось… но этот момент для каждого свой. Он думал, что, может быть, такой момент наступает в тот час, в который человек родился. — Я повернула голову и глянула на Джейми. — Ты знаешь, когда ты родился? — спросила я. — В смысле в какое время дня?

Он посмотрел на меня и улыбнулся, поворачиваясь ко мне лицом.

— Да, я знаю. Может, отец Ансельм и прав… я и вправду появился на свет к ужину. Как раз в сумерки первого мая. — Джейми отогнал жука, подлетевшего слишком близко, и усмехнулся. — Я никогда не рассказывал тебе эту историю? Как моя мать поставила в печь горшок с овсяной похлебкой, и тут же у нее начались схватки, да пошли так быстро одна за другой, что она и думать забыла о горшке, и никто другой тоже о нем не вспомнил, пока не запахло дымом, — и из-за моего рождения погибли и похлебка, и горшок! А в доме больше ничего не было из еды, кроме большого пирога с крыжовником. Так что пришлось им съесть его целиком, но беда-то была в том, что пекла его новая кухарка, и начинила незрелым крыжовником, и в результате все — кроме моей матери и меня, конечно, — провели ночь не лучшим образом, поскольку всех пробрал понос! — Он покачал головой, все еще улыбаясь. — Отец говорил потом, что не меньше месяца прошло, прежде чем он смог посмотреть на меня и не почувствовать при этом рези в кишках.

Я расхохоталась, а Джейми поднял руку и извлек из моих волос прошлогодний лист.

— А в какой час родилась ты, Сасснек?

— Я не знаю, — ответила я, ощутив ставшую уже привычной легкую боль, тоску по утраченной семье. — В моем свидетельстве о рождении это не указали, а если дядя Лэмб и знал, мне он никогда об этом не говорил. Зато я знаю, когда родилась Брианна, — добавила я куда бодрее. — Она родилась в три минуты четвертого утра. В родильном отделении на стене висели здоровенные часы, и мне их было хорошо видно.

Сквозь густые сумерки я увидела, как в его глазах вспыхнуло удивление.

— Так ты не спала? Мне казалось, ты говорила, у вас женщин усыпляют при родах, чтобы они не чувствовали боли.

— Ну да, как правило. Но я не позволила вколоть мне что-нибудь в этом роде. — Я смотрела прямо вверх. Теперь вокруг нас было уже почти совсем темно, однако небо высоко вверху все еще оставалось светлым и чистым и сияло нежной голубизной.

— Да почему, черт побери? — недоверчиво воскликнул Джейми. — Я никогда не видел, как рожают женщины, но я слышал это много раз, клянусь! И будь я проклят, если я понимаю, почему женщина, которая может избавиться от всего этого, выбирает такие муки!

— Ну… — я помолчала, не желая, чтобы мои слова прозвучали уж слишком мелодраматично. Но ведь так оно и было… — Ну, — уже более решительно произнесла я, — я думала тогда, что умираю, и я не хотела умереть во сне.

Он ничуть не удивился. Он просто приподнял одну бровь и весело хмыкнул.

— Не хотела?

— Да, а ты захотел бы? — Я повернулась и посмотрела на него. Он потер переносицу, все еще забавляясь вопросом.

— А… пожалуй, да. Я ведь был достаточно близок к смерти, меня чуть не повесили, и мне ничуть не понравилось ожидание этого момента. Во время сражения меня несколько раз могли убить; но тогда меня это не особенно заботило, я был слишком занят, чтобы думать о таких пустяках. А потом я чуть не умер от ран и лихорадки, но я слишком плохо себя чувствовал, чтобы заглядывать вперед и размышлять о смерти. Но вообще-то, если бы мне пришлось выбирать, наверное, я бы скорее всего ничего не имел против смерти во сне. — Он наклонился ко мне и поцеловал. — Лучше всего было бы сделать это в постели, рядом с тобой. Но в весьма почтенном возрасте, имей в виду. — Его язык осторожно коснулся моих губ, а потом Джейми встал и стряхнул сухие дубовые листья со своих бриджей. — Разожгу-ка я лучше костер, пока хватает света, чтобы видеть кремень, — сказал он. — А ты не раздобудешь ли маленькую рыбку?

Я оставила его управляться с кремнем и растопкой для костра, а сама спустилась с невысокого пригорка к ручью, — туда, где мы опустили в ледяную воду недавно выловленную и выпотрошенную форель. Когда я поднималась обратно, было уже так темно, что я видела лишь силуэт Джейми, склонившегося над небольшой кучкой тлеющих ветвей. Струйка дыма поднималась вверх, как благовонное курение, окутывая его ладони.

Я положила рыбину в высокую траву и присела на корточки рядом с Джейми, наблюдая, как он подкладывает в костер ветки, терпеливо сооружая для нас защиту от надвигающейся ночи.

— Как ты думаешь, на что это похоже? — спросила я неожиданно для самой себя. — Умирать.

Он задумался, глядя в огонь. Одна из веток громко затрещала от жара, выбросив в воздух фонтан искр, и они медленно посыпались вниз, но угасли, не долетев до земли.

— «Человек подобен траве, что засыхает и бывает брошена в огонь; он подобен искрам, летящим вверх… и никто никогда не вспомнит о них», — процитировала я. — Как ты думаешь, после смерти ничего не будет?

Джейми покачал головой, все так же глядя в огонь. А потом перевел взгляд туда, где мигали холодные яркие искры светлячков, то возникающие, то пропадающие среди черных стеблей травы.

— Не могу сказать, — мягко ответил он наконец. Его плечо придвинулось ко мне, и я прислонилась к нему головой. — Церковь утверждает — там что-то есть, но… — Его глаза не отрывались от светлячков, мельтешащих в траве, от их ровного холодного света. — Нет, я не знаю. Но думаю — там может быть вполне неплохо.