Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— О нет! — сказал другой человек с тонким видом. — Если знаешь, да не можешь сказать, не все ли это равно?

— Ба! Если вы знаете, так скажите, любезный друг, — перебил Крильон. — Я человек добрый и неспособен сделать вам вред.

— Это и видно, сударь; притом в предположении не может быть преступления; говорят, уверяют, будто этот дом…

— Вы меня жарите на медленном огне.

— Будто этот дом выстроил король.

— Ай! — сказал Крильон, смотря на Эсперанса.

— Но ведь у короля есть Лувр, — намекнул тот.

— Не, для того чтобы помещать там его любовницу, сударь, между тем как здесь, в двух шагах от Замета, его друга, его…

— Плохо дело, — шепнул Крильон Эсперансу.

— Вы понимаете, — продолжал рассказчик, — король входит через улицу Ледигьер к Замету, думают, что он приехал к нему, не правда ли?

— Ну-с?

— Ну-с, а он идет к даме на улице Серизе.

— Но маркиза де Монсо живет на улице Дойенвэ возле Лувра, — вскричал Крильон, — если не в самом Лувре! Вы видите, чтобы идти к ней, королю не нужно строить отель на улице Серизе.

— Я говорю не о прекрасной Габриэли, — возразил рассказчик, лукаво подмигнув. — Король волокита, король забавляется, король способен выстроить себе десять таких домов и все их занять.

— Не выдрать ли за уши этого дурака? — сказал Крильон Эсперансу, которого этот разговор терзал.

Но во время этого разговора, который привел перед домом собрание необыкновенное в этом квартале, человек высокого роста, вроде сторожа, хорошо одетый и вооруженный, отворил дверь и смотрел. При виде Эсперанса он вскрикнул от удивления, поспешно подошел к нему и поклонился со всеми знаками глубокого уважения.

— Что вы делаете? — спросил Эсперанс.

— Я отворяю вам, монсеньор, — отвечал этот человек.

— Для чего? — прошептал кавалер.

— Для того чтобы монсеньор не ждал перед дверьми своего дома.

При словах «монсеньор» и «своего дома» толпа разбежалась с удивлением и испугом, опасаясь, что высказала столько предположений в присутствии хозяина дома.

Крильон и Эсперанс пошли за сторожем, который запер за ними дверь.

— Кто же я? — спросил Эсперанс сторожа.

— Монсеньор Эсперанс, наш господин.

— Очень хорошо, но как же вы меня знаете, а я вас не знаю!

— Я вас узнал, потому что вы похожи, как нам сказали, на ваш портрет.

— На какой портрет?

— На тот, что висит в вашей комнате, монсеньор.

Эсперанс щелкал пальцами — знак его гнева.

— Уж не насмехаетесь ли вы? — сказал он.

Улыбка на лице сторожа заменилась испугом.

— Зачем буду я насмехаться?.. Что я вас узнал? но вы увидите, что вас узнает вся ваша прислуга так, как я.

Сказав эти слова, он позвонил в колокол, на звук которого в обширную переднюю сбежалась куча слуг в богатых ливреях.

Сторож указал им на Эсперанса.

— Монсеньор! — закричали они в один голос, низко кланяясь.

— Нечего сомневаться, — заметил Крильон.

— Покажите мне этот портрет, — сказал Эсперанс.

По двадцати мраморным ступеням, покрытым персидским ковром, он вошел в прекрасную комнату, где его портрет, безукоризненный, живой, висел над камином в рамке с позолоченными листьями.

— Я понимаю, — сказал он, — что все эти люди меня узнали.

— И я также, — прибавил Крильон в восторге от этого образцового произведения.

— Но я не понимаю, — сказал Эсперанс, — как могли снять с меня портрет без моего ведома. Где, когда и как срисовывал меня живописец?

Крильон подошел прочитать подпись.

— «Франческо Порбус, — прочел он, — Венеция 1594».

— А! — вскричал Эсперанс, — помню. Однажды, прислонившись к одному из столбов в церкви, лениво сидя на скамье, я оставался несколько часов в церкви Св. Марка мечтать и молиться. Живописец, окруженный почтительными зрителями, рисовал напротив меня. Я думал, что он рисует купель, и слышал, как венецианцы произносили знаменитое имя Порбуса.

— А он писал ваш портрет, — сказал Крильон. — Но не забудьте, что сказано в письме.

— Что такое?

— Мы в вашей комнате, документы находятся на камине в шкатулке с ключами.

Эсперанс подошел, улыбаясь. Ключик, лежавший в письме, отпирал шкатулку. Оттуда Крильон и его друг вынули связку пергаментов, дававших право на владение землей и зданием. Под пергаментом лежала связка ключей с ярлыком на каждом. Слова «денежный сундук» первыми бросились в глаза Эсперансу.

— Это, должно быть, вот этот сундучок из розового дерева с железными обручами, — сказал Крильон.

— Именно, — отвечал Эсперанс, вложив в него ключ. В сундучке лежали мешки с надписью: десять тысяч экю.

— Черт побери! — вскричал Крильон с восторгом. — Если бы у короля было столько!

Эсперанс не говорил ни слова. Он задыхался. Он вышел из комнаты и обошел с кавалером галерею, библиотеку, залы, кабинет, где все дышало великолепием и высоким вкусом княжеской роскоши. Камердинер водил друзей. После дома, после обзора хрусталя и серебра, перешли в конюшню, где восемь лошадей ели сено и овес, не удостаивая взглядом своего будущего господина, портрет которого, без сомнения, им не показывали. В смежном сарае красовалась позолоченная карета, обитая бархатом. Эта последняя черта великолепия вырвала у кавалера крик:

— Карета! А у короля нет кареты! — сказал он. — У кавалера д’Омаля была единственная карета во всем Париже.

Сбруй, экипажей, собак в конуре, вин в погребе, всего было вдоволь; обед приготовлялся в огромной кухне.

— Пойдем в сад, — сказал Крильон.

Зима конфисковала только часть сада. Лавры, сосны, плющ, рододендроны веселили глаза хозяина видом весны. Длинная оранжерея со стеклянными окнами, дорогая расточительность в то время, заключала целую аллею лимонных и померанцевых деревьев. Солнце улыбалось на все это; оно проливало на вершины высоких каштановых деревьев свое пламя, которое изменяло ледяные сосульки в блестящие алмазы. Жаворонки с криком вылетали из чащи деревьев; песок, только что рассыпанный по аллеям, представлял повсюду мягкую прогулку. Этот огромный сад обещал весной рай.

Друзья дошли до конца. Они увидали, что оградой служила высокая стена, часть которой обрушилась, со столетним плющом, вившимся по ней. Там был пролом, который работники приготовлялись чинить. Эсперанс выразил свое удивление.

— Монсеньор, — сказал садовник, — эта стена угрожала давно обрушиться, но ее щадили для этого прекрасного плюща. Она обрушилась только два дня тому назад. Чтобы поправить ее, надо было войти к господину Замету, который живет с другой стороны, а господин Замет в отсутствии, и его люди, завидуя вашему дому, монсеньор, не позволили нашим работникам войти. Они говорят, что господин Замет воротится сегодня утром с королем, и, вероятно, он позволит.