Том 6. Революции и национальные войны. 1848-1870. Часть аторая - Эрнест Лависс

Философия. Эпоха Второй империи была едва ли не великой философской эпохой. Она видела постепенный упадок и исчезновение эклектической школы Кузена, Жоффруа, Да-мирона и др. Она видела возникноЕение позитивистской школы и в то же время зарождение группы идеалистов, весьма выдающихся и сильных духом. Таким образом, наблюдался разброд умов и расхождение тенденций. Но как раз это и знаменует общую работу мысли и указывает историку эпоху, по существу философскую. Самый блестящий из учеников Кузена, впрочем, ученик совершенно независимый, рано добившийся громкой известности (что заставило его бояться, не суждено ли ему слишком краткое поприще, в. чем он, однако, ошибся), Жюль Симон, чувствовавший, быть может, что метафизика его школы очень слаба, сосредоточил свое внимание главным образом на изучении морали. Он написал прекрасную книгу Долг; потом перешел к изучению морали общественной; в своих книгах Работница и Восьмилетний работ^ пик он поставил грозную проблему материальной жизни в ее отношениях к жизни нравственной в новейшие времена. Вскоре он увлекся политической деятельностью, и немного дальше мы встретимся с ним как с оратором. Прекрасный ораторский стиль, мысль очень ясная и словно прозрачная, редкая гибкость ума, большое остроумие и лукавство, которые были несколько скрыты в начале карьеры, но в конце ее уже проявлялись более откровенно, — таковы главные черты этого выдающегося ума.

Позитивизм только что потерял своего знаменитого и могучего основателя — Огюста Конта; он нанисал свои труды в царствование Луи-Филиппа, но о нем гораздо удобнее поговорить здесь, потому что, как все великие мыслители, он начал жить лишь после смерти и жил, таким образом, преимущественно между 1848 и 1870 годами. 1 Конт хотел окончательно устранить всякую метафизику из человеческого мышления, основать философию на точной науке, начертать людям программу их обязанностей и создать мораль, которая вытекала бы исключительно из их природы, подобно тому как сама эта природа проистекает из естественных законов, известных науке. То была прекрасная, хотя, быть может, тщетная попытка разрешить противоречия, которые мы ощущаем между нашими животными инстинктами и нашими возвышенными стремлениями, — попытка у простить наше представление о самих себе, упростить также мораль, не жертвуя тем, что в ней есть существенного и вечно необходимого, упразднить тайну, скрытую в нас и столь чреватую опасениями и тревогами. Конт был почти неизвестен в свое время; но его ученики Литре и Тэн привлекли внимание к нему и к себе самим в первые годы Второй империи. Литре написал замечательное предисловие к изданию трудов своего учителя и затем, в философских журналах, при содействии нескольких друзей упорно и последовательно пропагандировал учение позитивизма. Так как мы уже заговорили о Литре, то не можем не назвать здесь его знаменитого труда совсем в другой отрасли, сделавшего его имя всемирно известным. Мы разумеем Исторический словарь французского языка.

Тэн был больше чем популяризатором. Это был настоящий философ. Глубоко проникнутый идеями Курса позитивной философии Конта, он вместе с тем был хорошо знаком с Мил-лем, Дарвином и Спенсером, которые в то самое время, когда он вступал в умственную жизнь, основывали в Англии современную философию. Отнюдь не пренебрегая метафизической философией немцев, напротив, изучив ее до самой глубины, особенно Гегеля и Фихте, Тэн, с его изумительной способностью к быстрому чтению и усвоению, стал ученым двадцати лет отроду и начал писать тотчас же (быть может, слишком рано) книги философские, моральные, литературные, художественно-описательные и критические. Таковы прежде всего: Французские философы XIX столетия — одновременно жестокий памфлет и теоретическое исследование, с большой силой отстаивавшее позитивизм; Томас Грэндорж — зачастую поверхностный, но временами необычайно острый взгляд, брошенный на все современное общество в целом и уже позволявший предугадать будущего мрачного мизантропа; Об уме и познании — сильно написанный этюд по физиологической психологии; История английской литературы — произведение очень неровное, местами превосходное, некоторые части которого, например глава о Шекспире, являются шедеврами могучего ясновидения и картинного изложения; Лафонтен и его басни — образец скорее философской, чем литературной критики, этюд скорее психологический, чем эстетический, но написанный очень тонко, с блестящим искусством и с изумительной широтой обобщений; Опыты исторические и критические — сборник статей, являющихся, быть может, самым совершенным созданием Тэна, где статья о Бальзаке представляет собой целую прекрасную книгу, а статья о Расине, сколь бы мало мы ни соглашались с автором, стоит другой книги. Такова была — причем мы поименовали здесь далеко не всё — заря литературной деятельности Тэна. Позднее, все более увлекаясь историей, он принялся за обширный труд Происхождение современной Франции — исследование последних лет старого порядка, Революции, Империи и рассмотрение того, как сложилась современная Франция под действием всех этих потрясений. Это произведение, в высшей степени спорное, как все, проводящие новую мысль, останется тем не менее великим памятником. Оно есть результат неутомимой работы, постоянного размышления и такой силы проникновения и синтеза, подобной которой я не берусь указать на всем протяжении XIX столетия. Оно заставляет размышлять, колебаться, спорить. Оно создало эпоху. До тех пор Французская революция вызывала только проклятия или фетишистское поклонение. После этой книги она стала объектом физиологического, так сказать, изучения[230].

На противоположной окраине философского мира Ренувье и Равэсон выделялись среди многих других как реставраторы идеализма на различных основах, а Каро и Жане — как свободные и оригинальные продолжатели старой спиритуалистической школы. Каро, весьма красноречивый на своих лекциях в Сорбонне и в своих сочинениях, держался главным образом на почве морали и силился доказать, что с нею будет покончено, если мы примем и решимся распространить позитивистские идеи. Его книги Понятие о боге, Конец XVIII столетия, Философия Гёте и многие другие написаны чистым языком, с очень теплым чувством и отличаются гораздо большими философскими достоинствами, чем это было угодно признавать его противникам. Жане, более ученый и хорошо знакомый с историей философии, отличающийся умом широким и, так сказать, восприимчивым, — впрочем, без отказа от своих спиритуалистических верований, — старался все понять и излагал различные философские системы одинаково добросовестно и умно. Равэсон после великолепной диссертации Привычка писал мало, а свои возвышенные и зачастую весьма утонченные философские идеи любил излагать в разговорах, оказавшихся плодотворными для многих возвышенных умов; в 1867 году он составил Обзор философии XIX столетия, являющийся историей и даже более чем историей всей современной философии; в конце концов он целиком ушел в изучение искусства, которое любил страстно и в котором был вполне компетентен. Ренувье омолодил и оживил философию Канта в своих Опытах общей критики (1854–1864) и в своей Философской критике, тогда как Лашелье, профессор Нормальной школы, в своей книге Индукция и в своих, к сожалению, слишком редких статьях, отстаивал аналогичные идеи с изумительной изобретательностью и с сжатой диалектикой при анализе чужих мнений.

Но как бы в центре и вместе с тем на вершине интеллектуального мира стоял Эрнест Ренан; философ, историк, моралист, филолог и фантаст, он с одинаковой легкостью манипулировал идеями всякого рода и привлекал к себе внимание. Это был ум высшего порядка в соединении со столь же необычайной трудоспособностью, как у Тэна. В молодости он хотел посвятить себя служению католической церкви, так как был воспитан в родной Бретани католическими священниками и принадлежал к весьма благочестивой семье. Проходя курс в семинарии св. Сульпиция, он со страстью предавался изучению экзегетики и наконец решил, что подлинность священных книг сомнительна; это разрушило в его глазах самые основы католической веры; тогда он отрекся от церкви и от веры. На первых порах, как это часто бывает, он пробовал заменить одну религию другой и твердо уверовал во всемогущество науки, которая должна усовершенствовать человека, дать ему правила поведения, обосновать мораль и расширить ее пределы до бесконечности. Он изложил эти убеждения в книге Будущее пауки, которую издал гораздо позже, когда уже давно перестал верить во что бы то ни было. Затем он разделил свою жизнь на две половины: одну решил посвятить обширному труду о происхождении христианства от библейских времен до Марка Аврелия, другую хотел использовать, чтобы подхватывать налету все важные идеи и вопросы, вставшие силою обстоятельств на его пути, и обсуждать их перед читающей публикой. Оба эти замысла он выполнил. К первому из них относятся этюды о семитических языках и литературах, представляющие собой как бы подготовительные этюды к задуманному великому произведению, а также само это произведение — История Израиля и История происхождения христианства. Изумительное умение оживлять человеческие лица, наиболее затуманенные далью веков; прозорливое и тонкое понимание исчезнувших цивилизаций, будь то Иерусалим, Галилея, Антиохия, Афины, Коринф или Рим; редкая проницательность, позволяющая следить за развитием религиозной идеи в различные времена, в различных местах и у различных людей, которые ее искажают, преобразуют, расширяют или уточняют; искусство, порой превращающееся в механический прием, делать понятия давно исчезнувших поколений доступными людям нашего времени путем остроумного сближения тех и других, — словом, необыкновенно редкие и драгоценные качества историка-моралиста делают эту книгу не только собранием сведений о христианстве, его происхождении и начальном развитии, но и великим руководством по нравственной истории человечества вообще, описанием всевозможных форм, в которых выражаются чувства, мысли, надежды, отчаяние и вера человечества. За пределами этого памятника, который Ренан строил всю свою жизнь, он, словно между делом, осуществил свой второй замысел, высказывая свое мнение по всем важным идейным вопросам.