Суть вещи - Алёна Алексина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но перед тем как забрать бабушку из больницы, нужно пережить еще одни поминки. Девять дней. Мне всегда было интересно: как люди сумели вывести эти числа? Даже если поверить, что душа умершего действительно попадает на божий суд, почему это происходит именно на девятый день после смерти? Допустим, вычисления верны. Тогда сможем ли мы, приняв, что душа Тима есть волна света, и зная скорость ее передвижения в пространстве, высчитать местонахождение бога, а высчитав, наплевать на этикет, нагрянуть к нему без предупреждения и потребовать, чтобы он все-таки отправил Тима в рай?
Порезы и синяки на лице почти сошли, но перед выходом я все равно густо закрашиваю лицо бабушкиным столетним тональным кремом “Балет”. Тюбик ломается в нескольких местах, из трещин в металле лезут пахучие стружки крема. Лицо становится неестественно желтым, как хорошо оштукатуренная стена какой-нибудь тосканской виллы, зато цвет ровный, никаких сиреневых и зеленоватых пятен. Больше не похоже на новогоднюю елку, скорее на посмертную маску. Главное теперь – не плакать.
В этот раз людей совсем немного. Нам с Митей снова приходится объяснить неприятно трезвому и крайне въедливому отцу Тима, кто мы, собственно, такие. Ян, к встрече с которым я отдельно и тщательно себя готовила, не приходит совсем. Вырвавшись наконец из здания древней кафешки, я глубоко втягиваю свежий воздух и ругаю себя за неуместное и абсолютно неприличное облегчение. Все закончилось. Пора к бабушке. Скоро все станет как раньше.
– Все хочу спросить, – говорю я Мите, пристегиваясь, – сколько лошадиных сил у твоей машины?
Загорается зеленый, Митя жмет на газ, хмыкает в ответ:
– Судя по звукам, которые она издает, силы там вряд ли лошадиные. Скорее, какой-нибудь грифон. Сплошные хрипы из-под капота. Иногда еще вот вой.
– В грифоновых силах – парочка грифонов, так и запишем, – веселюсь я.
– Нет, вряд ли парочка. Думаю, он там один. Одинокий старый грифон. Еле тянет.
У меня есть еще один вопрос, очень важный. Но именно из-за его важности я который день избегаю любых серьезных разговоров с Митей – просто не знаю, как вообще его задать.
Мы уже сворачиваем на больничную парковку, когда я наконец решаюсь, наплевав на тщательно выстроенную схему:
– Мить, а что это вообще было?
Он паркуется, глушит мотор и смотрит на меня, подняв брови.
Информации недостаточно. Ну конечно.
– Экстренное сообщение, – наконец говорю я. – Помнишь? В новостях мое фото показали. Дескать, похитили женщину. Как это вообще получилось?
Митя хмурится. Я зажмуриваюсь. Что бы он ни сказал, я не стану смотреть, как он при этом будет выглядеть. Пусть бы соврал, а я сделаю вид, что не поняла, и будем жить дальше. Но он вдруг говорит:
– Не хочу об этом. Давай пока отложим разговор.
Ясно. Он боится, что, даже зажмурившись, я сумею распознать ложь.
Он выходит из машины и, не дожидаясь, пока выйду я, шагает к больнице.
Я не могу больше ждать. Слишком долго ждала – и теперь больше не могу, чувствую, что взорвусь, если не получу ответа. Если это он, если он все подстроил, пусть так и скажет. Да пусть скажет хотя бы что-то!
Надо вспомнить, почему я вообще решила, что ему можно доверять. Он ведет себя как человек, которому есть что скрывать. Если он причастен ко всей этой истории, значит, и ко всему остальному. Что если не было никаких людей, которые прикрывали Дервиента? Как проверить его слова о разветвленной сети? О высокопоставленных защитниках? Неужели все это время Дервиента прикрывал Митя?
Он идет быстро, но я догоняю его еще до крыльца. Он должен объяснить мне все. И он объяснит.
– Ты действительно хочешь говорить об этом сейчас? – спрашивает он меня, пропуская в двери каких-то людей.
Я вхожу за ним в фойе больницы. Мне не терпится взбежать по лестнице и наконец увидеть бабушку, но как потом спуститься с ней к нему?
– Другой возможности не будет. – Я стараюсь говорить спокойно и небрежно – и слышу, как собственный голос дрожит и выдает меня.
Митя протягивает ко мне руку, но она замирает на полпути от моей, а потом он разворачивается и идет к железной скамейке, садится – локти на колени, ладони на лицо.
Я сажусь рядом и молчу. Митя не любит, когда рядом молчат, он так долго не сможет.
– Тяжело говорить такое, – наконец говорит он. – Все и так всё время думают бог знает что.
В подвале мне совсем не было страшно. А теперь приходится зажать кисти рук между коленей, и все равно скамейка под нами дрожит и подпрыгивает.
Он снова молчит. Молчу и я. Слышно только ритмичное постукивание скамейки о каменный пол.
– Помнишь чувака, который тебя допрашивал? Некто Соколов Аркадий Семенович, еще смешной такой? Единственный честный мент из всего их гнезда оказался. Немедленно был отстранен тогда от следствия, что характерно. А потом пришел другой, Герман как его там. Все время фамилию забываю. Короче, Герман. И мы тут за него потянули, как за ниточку. И нам в руки такой вдруг клубок червивый вывалился, ты не представляешь. На данный момент доказательная база собрана на одиннадцать человек. А в общей сложности под следствием почти сорок, и не только наши, а еще и чиновники, и всякая другая шушера. И мне кажется, мы только начали.
Я ничего не понимаю. При чем тут клубок? При чем тут Герман как его там и честный Соколов? Какие еще чиновники?
– Мы когда с компьютером Дервиента поколдовали – представляешь, он так в своей неприкосновенности уверен был, что пароль от него на бумажке записал и преспокойно под стекло на собственном столе положил, под стойкой монитора! а пароли от форумов, где они тусовались, в файл аккуратно внес и в папочку “Мои документы” сохранил, аккуратист! очень облегчил работу, слов нет, – короче, мы поколдовали и выяснили, что этот самый Герман у него на побегушках был. Дервиент его держал крепко – сама понимаешь, за какое место. Помнишь, я тебе про Витька рассказывал? Был у нас дознаватель такой, на шикарном мерседесе. В основном тем занимался,
