Зигмунд Фрейд - Пол Феррис

В очерке чувствуется нотка грусти, когда Фрейд говорит о «несравненном очаровании» «женщины высоких принципов, которая признается в своей страсти», и высказывает предположение, что аналитика искушает не «грубо чувственное желание». Скорее более тонкое поведение, не явно сексуальное, может заставить мужчину забыться «ради приятного переживания». Подобно улицам красных фонарей в Триесте, для человека эта ситуация была испытанием, которое стоило выдержать.

В 1913 году Эрнесту Джонсу пришлось смириться с Лоу, столь изменившейся после анализа. Он отнесся к этому стоически, признавшись Фрейду, что хотел обвинить во всем его («мимолетное явление»), отправился в Будапешт, чтобы его проанализировал Ференци, навсегда уехал из Канады и снял в квартиру в Лондоне на улице Грейт-Портленд, к несчастью, всего в нескольких сотнях метров от медицинского района. Он оказался практически там же, откуда уехал почти пять лет назад. Канн, которая оставила его не сразу, помогла ему обставить квартиру. Фрейду Джонс сообщал о подробностях умирающей связи, как будто ждал от него одобрения, – рассказывал о том, как Канн принесла домой бездомного котенка, перекормила его, дала ему слабительное, а потом сделала клизму. Поскольку Джонс отнесся к этому недостаточно серьезно, она разозлилась и «три часа в качестве наказания заставила бегать по 'срочным поручениям'». Сначала ей понадобился специальный шприц, чтобы сделать котенку укол бромида. Потом – синильная кислота на случай, если животному станет так плохо, что его придется убить. «Она, несомненно, умеет удовлетворять и развивать склонность человека к мазохизму», – заявил Джонс, но если он рассчитывал на успокаивающий ответ Фрейда, то был разочарован. Кроме того, Джонс сообщал, что она по-прежнему принимает морфий.

Каждый из пяти членов комитета получил в мае 1913 года от Фрейда в подарок маленькую старинную печать, которую можно было поместить в золотое кольцо. У него самого было такое кольцо с головой Юпитера. Когда Фрейд закончил книгу «Тотем и табу», часть членов комитета пригласила его на обед в Пратере, где ему подарили египетскую фигурку. Фрейд поставил эту фигурку перед тарелкой и назвал своим тотемом. Дело развивалось, но им все еще необходимо было чувствовать себя группой братьев во враждебном мире.

Вена продолжала жить своей жизнью – этот город кипел идеями, к которым имперские чиновники оставались глухи. Эмансипация не была предметом обсуждения для императора Франца Иосифа и его эскадронов бюрократов. Интеллектуалы и художники, которые стремились изменить старый подавляющий личность мир, находили слушателей только друг в друге. Это были и Фрейд с последователями, и Карл Краус, который впал в апокалиптическое настроение и объявил в «Факеле», что Австрия – это «экспериментальная станция для исследования конца света», и художники со странным восприятием мира, раздражавшим приверженцев традиционного искусства, такие как экспрессионист Оскар Кокошка, который утверждает, будто почувствовал приближение кризиса еще в 1910 году и понял «неожиданно и интуитивно», что «все человечество поражено неизлечимой болезнью».

Угнетение человека было основой цивилизованного общества. Фрейд признавал власть и в то же время своими действиями ниспровергал ее. Правители Австро-Венгерской империи, равно как и любые другие императоры, естественно, одобряли угнетение.

Их больше всего беспокоили отдельные неприятные случаи, например история с полковником Альфредом Редлером, отважным главой шпионажа империи, который, как выяснилось, продал России планы крепостей в Галиции и боевого порядка армии, подготовленные для вторжения в Сербию, в случае если империи придется защищать свои интересы на Балканах. Полковника-гомосексуалиста вынудили застрелиться, чтобы избежать суда, и он подчинился в мае 1913 года. На следующий год, когда началась война, эти планы оказались гораздо важнее, чем кто-либо предполагал.

Ближе к концу 1913-го и в 1914 году Юнга беспокоили яркие сны и видения всеобщей катастрофы, которые, возможно, были свидетельством временного умопомешательства, но он счел их пророческими. Путешествуя поездом, он погрузился в транс и увидел, как Европа тонет в море крови и трупов. Конечно, Швейцария в его видении спасается. Во время этой поездки ему дважды снился один и тот же сон. Еще один сон, повторившийся трижды, изображал Европу, страдающую от мороза посреди лета. Среди льда он нашел куст винограда и накормил голодных.

Юнг был не в себе. Он решил «отпустить себя» (по его собственному выражению) во время рождественского поста в декабре 1913 года. Началось исследование бессознательного, и он посещал подземный мир духовных героев и духовных друзей. Критики утверждают, что следующие несколько лет он страдал от шизофрении.

До того как отправиться в эти путешествия, Юнг успел посетить еще один ежегодный психоаналитический конгресс в Мюнхене, который проводился в сентябре. Он и Фрейд находились в одном помещении в последний раз. На этом съезде Юнг снова был избран президентом международной ассоциации, причем многие фрейдисты воздержались. Однако эта должность к тому времени стала для него чисто формальной. В октябре он ушел с редакторского поста в «Ежегоднике» по причинам «личного характера, в связи с чем я считаю ниже своего достоинства обсуждать их публично», а полгода спустя, в апреле 1914 года, отказался от должности президента.

«Итак, мое предсказание сбылось, – писал Джонс Фрейду. – Если у пса слишком длинный поводок, он им себя задушит». Фрейд к тому времени уже написал краткую и тенденциозную историю движения, датированную февралем 1914 года. Она была опубликована в «Ежедневнике». В этой работе Фрейд считает ересь Юнга менее важной, чем Адлера, и осуждает претензии «швейцарцев»:

Дело в том, что эти люди уловили в симфонии жизни несколько культурных обертонов и тоже не смогли услышать мощной первобытной мелодии инстинктов.

Возможно, эта холодная и автократичная статья ускорила уход Юнга.

Не нужно удивляться субъективному характеру вклада, который я хочу сделать этой работой в историю психоаналитического движения, равно как и не стоит задумываться о том, какую роль играю в этом я. Ведь психоанализ – мое детище.

Правда, в одном случае Фрейду пришлось покривить душой, когда он сказал, что написал очерк «без каких-либо сильных личных мотивов». Текст противоречит этому утверждению, да и по крайней мере одному из друзей Фрейд сказал правду. В июне он писал Саломе, что он «намеренно дал каждому хорошую взбучку».

Движение выжило. Расширение могло продолжаться. В Лондоне Джонс планировал обратить в свою веру образованных англичан, воодушевленный тем, как «журналы и литературные издания высшего класса» начали писать о психоанализе. Здесь информация распространялась не так эффективно, как в Америке, где профессор мог написать популярную статью, не подвергаясь за это осуждению. Лондонские журналисты увлеклись идеей таинственного «бессознательного», присутствующего в каждом человеке, хотя от темы секса они держались подальше. Журнал «Стрэнд» положительно отзывался о психоанализе в 1912 году в статье под модным названием «Любовь– это болезнь?». Когда в 1914 году в переводе Брилла появилась «Психопатология обыденной жизни», Фрейда провозгласили «Шерлоком Холмсом мозга».