Унесенные ветром - Маргарет Митчелл

Младенец у нее на руках выпростал крошечные кулачки и тихонько захныкал, и она наклонилась к нему. Впервые до ее сознания дошло, что этот ребенок — сын Эшли, и внезапно со всей страстью, на какую еще было способно ее истерзанное существо, она возжелала, чтобы это был ее ребенок — ее и Эшли.

Присей вприпрыжку взбежала по лестнице, Скарлетт передала ей младенца, и они стали торопливо спускаться одна за другой, а лампа отбрасывала на стену их странно колеблющиеся тени. В холле Скарлетт увидела чепец, поспешно нахлобучила его себе на голову и завязала ленты под подбородком. Этот траурный чепец Мелани был не совсем впору Скарлетт, но припомнить, где ее собственная шляпа, Скарлетт не могла.

Она вышла из дома, взяла лампу и спустилась с веранды, стараясь, чтобы сабля не била ее по ноге. Мелани, вытянувшись, лежала на дне повозки и рядом с ней — Уэйд и закутанный в простыню младенец. Присей забралась в повозку и взяла младенца на руки.

Повозка была тесная, с низкими бортиками. Колеса как-то странно кривились внутрь, и казалось, они вот-вот соскочат с осей. Скарлетт поглядела на лошадь, и сердце ее упало. Это было жалкое, изнуренное создание. Лошадь стояла, низко свесив голову. Спина у нее была стерта упряжью в кровь, и, услышав ее дыхание, Скарлетт подумала, что ни одна здоровая лошадь так дышать не может.

— Не слишком шикарный выезд, да? — с усмешкой заметил Ретт. — Как бы она не пала в оглоблях. Но ничего лучшего я раздобыть не мог. Когда-нибудь я расскажу вам, слегка, конечно, все приукрасив, где и как я ее украл и как в меня едва не всадили пулю. Только неизменная преданность вам могла подвигнуть меня в моем почтенном возрасте сделаться конокрадом да к тому же польститься на эту клячу. Позвольте помочь вам подняться в экипаж.

Он взял у нее лампу и поставил на землю. Козлы представляли собой просто узкую доску, положенную поперек повозки. Ретт поднял Скарлетт на руки и посадил на эту доску. Как чудесно быть мужчиной, да еще таким сильным, как Ретт, подумала Скарлетт, оправляя юбки. Когда Ретт был рядом, она ничего не боялась: ни пожаров, ни взрывов, ни янки.

Он взобрался на козлы рядом с ней и взял вожжи.

— Ой, постойте! — воскликнула она. — Я забыла запереть парадную дверь.

Ретт расхохотался и хлестнул лошадь вожжой.

— Чему вы смеетесь?

— Смеюсь над вами — вы хотите преградить путь янки с помощью замка? — сказал он, и лошадь медленно, неохотно тронулась с места. Оставленная лампа продолжала гореть, отбрасывая на землю желтое пятно света, которое все уменьшалось и уменьшалось по мере того, как их повозка удалялась от дома.

Ретт гнал по Персиковой улице на запад свою заморенную клячу; повозку немилосердно трясло на колдобинах, и у Мелани порой вырывались сдавленные стоны. Темные, молчаливые дома маячили где-то по обеим сторонам улицы, темные ветви деревьев сплетались над головой. Светлые столбы изгородей, словно могильные надгробья, неясно белея, выступали из темноты. Узкая улица казалась уходящим во мрак тоннелем, но сквозь густой лиственный шатер над головой просвечивали грозные багровые сполохи, и черные пятна теней, словно обезумевшие призраки, метались по земле. Все явственней и явственней становился запах дыма, а с жарким дуновением ветра все слышней делались долетавшие из центра города, как из преисподней, крики, глухой грохот армейских фургонов и тяжелый топот марширующих ног. Когда Ретт, натянув вожжи, свернул на другую улицу, новый оглушительный взрыв потряс воздух, и чудовищный язык пламени и дыма взвился на западном краю неба.

— Должно быть, взорвался последний вагон с боеприпасами, — спокойно произнес Ретт. — Почему они не угнали его сегодня утром, идиоты! Времени было предостаточно. Что ж, тем хуже для нас. Я рассчитывал, отклонившись от центра города, проехать подальше от пожарищ и всего этого пьяного сброда на Декейтерской улице и, не подвергая вас опасности, выбраться из города юго-западной окраиной. Но нам так или иначе придется пересечь где-то улицу Мариетты, а, насколько я понимаю, взрыв произошел неподалеку оттуда.

— Нам что же — нужно будет пробиваться сквозь огонь? — дрожащим голосом спросила Скарлетт.

— Надеюсь, нет, если поторопимся, — сказал Ретт, соскочил с повозки и скрылся в глубине какого-то двора. Он вернулся оттуда с отломанной от дерева веткой, которой принялся безжалостно погонять лошадь. Животное припустилось неровной рысцой, хриплое дыхание с шумом вырывалось у него из ноздрей, повозку швыряло из стороны в сторону, и всех ехавших в ней подбрасывало, как кукурузные зерна на раскаленной сковородке. Заплакал младенец. Присей и Уэйд заревели во всю мочь, больно стукаясь о края повозки, но Мелани не издала ни звука.

Когда они уже подъезжали к улице Мариетты, деревья поредели, и от объятых огнем зданий и бушевавшего в вышине пламени на улице стало светло, как днем, а пляшущие тени метались, словно разодранные бурей паруса тонущего корабля.

У Скарлетт от страха зуб на зуб не попадал, но сама она этого даже не замечала. Ее трясло как в ознобе, хотя жар полыхал ей в лицо. Ад разверзся, и если бы дрожащие ноги ей повиновались, она выскочила бы из повозки и с визгом бросилась бы обратно во мрак, обратно под спасительную крышу дома мисс Питтипэт. Она теснее прижалась к Ретту, вцепилась трясущимися пальцами в его рукав и молча всматривалась в его лицо, ожидая хоть слова ободрения. В алых отблесках огня профиль Ретта — красивый, жесткий, насмешливый — вырисовывался четко, как на античных монетах. Когда она прижалась к нему, он обернулся, и блеск его глаз обжег ее, испугал, как вырвавшееся наружу пламя. Скарлетт казалось, что он полон какого-то презрительного и бесшабашного ликования, словно все происходящее доставляет ему только радость, и он с упоением спешит навстречу аду, к которому они с каждой минутой приближались.

— Держите, — сказал он, вытаскивая один из двух заткнутых у него за пояс длинноствольных пистолетов, — и если только кто-нибудь — белый ли, черный ли — приблизится с вашей стороны к повозке и попробует остановить лошадь, стреляйте в него, а разбираться будем потом. Только упаси вас бог — не подстрелите при этом нашу клячу.

— Я… У меня есть оружие, — прошептала Скарлетт, сжимая в руке лежавший у нее на коленях пистолет и твердо зная, что даже перед лицом смерти побоится спустить курок.

— Есть оружие? Откуда вы его взяли?

— Это Чарлза.

— Чарлза?

— Ну да, Чарлза — моего мужа.

— А у вас в самом деле был когда-то муж, малютка? — негромко проговорил Ретт и рассмеялся.

Хоть бы уж он перестал смеяться! Хоть бы скорее увез их отсюда!

— А откуда же, по-вашему, у меня ребенок? — с вызовом спросила она.

— Ну, муж — это не единственная возможность…

— Замолчите и поезжайте быстрей!

Но он внезапно натянул вожжи, почти у самой улицы Мариетты, возле стены еще не тронутого огнем склада.

— Скорей же! — Это было единственное, о чем она могла думать: — Скорей! Скорей!

— Солдаты! — произнес он.

Они шли по улице Мариетты, мимо пылающих зданий, шли походным строем, насмерть измученные, таща как попало винтовки, понуро опустив головы, уже не имея сил прибавить шагу, не замечая ни клубов дыма, ни рушащихся со всех сторон горящих обломков. Шли ободранные, в лохмотьях, неотличимые один от другого, солдаты от офицеров, если бы у последних обтрепанные поля шляп не были пришпилены к тулье кокардой армии конфедератов. Многие были босы, у кого голова в бинтах, у кого рука. Они шли, не глядя по сторонам, безмолвные, как привидения, и лишь топот ног по мостовой нарушал тишину.

— Поглядите на них внимательно, — услышала Скарлетт голос Ретта. — Потом будете рассказывать своим внукам, что видели арьергард Нашей Великой Армии в момент ее отступления.

Внезапно она почувствовала к нему острую ненависть — такую всепоглощающую, что на какой-то миг это чувство заглушило даже страх — жалкий, презренный страх, как показалось ей в эту минуту. Она знала, что и ее собственная безопасность, и безопасность всех остальных — тех, кто там, у нее за спиной в этой повозке, — в его руках, и только в его, и все же она не могла не испытывать к нему ненависти за издевательские слова об этих несчастных в лохмотьях. Промелькнула мысль о мертвом Чарлзе, об Эшли, который, быть может, тоже уже мертв, о всех веселых, храбрых юношах, гниющих в наспех вырытых могилах, и она забыла, что сама когда-то называла их про себя дураками. Она не произнесла ни слова, только в бессильном бешенстве поглядела на Ретта, и взгляд ее горел ненавистью и презрением.

Уже проходили последние ряды колонны, когда какая-то маленькая фигурка с волочащейся по земле винтовкой покачнулась и стала, глядя вслед уходящим. Скарлетт увидела отупевшее от усталости лицо, бессмысленное, как у лунатика. Солдат был не выше ее ростом — не больше, казалось, своей винтовки. И лицо — безусое, перепачканное грязью. «Лет, верно, шестнадцать, — пронеслось у Скарлетт в уме, — верно, из внутреннего охранения, а может, просто сбежавший из дому школьник».