Отчий дом. Семейная хроника - Евгений Чириков

Около генерала группируется вся прочая «опора трона» в смешении с сельскими властями: тут исправник, становой, отец Варсонофий.

Около Павла Николаевича держится больше лохматый и очкастый интеллигент.

Сразу видно, что тут два магнита, притягивающих разношерстную публику. Только алатырский голова, купец Тыркин, да симбирский купец и землевладелец Яков Иванович Ананькин как-то лавировали между этими двумя магнитами: то тут, то там. Нейтралитет держат. И везде приемлются как единомышленники и друзья.

Есть и среди «опоры трона» двое таких: князья Енгалычев и Виноградов, дворяне, держащиеся весьма самостоятельно и с достоинством, без всякой умиленности перед генералом Замураевым, которая замечается со стороны всех прочих дворян-помещиков. Князья Енгалычев и Виноградов самые богатые дворяне в Алатырском уезде. Первый имеет два винокуренных завода и гонит спирт для казенной монополии. Второй имеет суконную фабрику в компании с Ананькиным и берет подряды на поставку солдатского сукна.

Но вот бабушка сделала повелительный жест в пространство. Все стихло, и грянул туш: появились под руку выпущенные из-под ареста молодые… Оба страшно взволнованы и смущены. Бабушка обсыпает приготовленным хмелем молодых и целует их. Аплодисменты, многоголосое «ура» и взрывы оркестра сливаются в дружный вихрь звуков. Все уже поздравили молодых в церкви, но, следуя бабушкиному примеру, снова потянулись к молодым и заставили их еще раз подвергнуться этой долгой и скучной для них операции. Затем отец Варсонофий прочитал молитву, благословил столы, и гости начали рассаживаться по записочкам на приборах.

Эта сортировка гостей потребовала от Павла Николаевича напряжения всех его дипломатических способностей. В основу рассадки он принял свою мечту — парламент: устроил правую, левую и центр. Для полной изоляции сторон посадил между ними политических младенцев, не отличавших правой руки от левой[500]. И все почувствовали себя в более или менее привычном и приятном окружении.

Все гости были достаточно голодны и потому объединены еще и вкусными перспективами. Все мысли направлялись в одну сторону. Сразу родился подъем настроения, того особенного настроения, когда проголодавшиеся люди начинают напоминать виляющих хвостами собак, ожидающих около миски, когда хозяин скажет:

— Пиль![501]

Лакеи в перчатках сомнительной чистоты уже топчутся за спинами гостей и наполняют тарелки таким ароматным дымящимся борщом, что в носу свербит и в горле щекочет… А подрумяненные маленькие ватрушечки! — ум, как говорится, отъешь!

В демократическом кругу замешательство: возьмешь одну ватрушечку, а рука тянется за другой. Может быть, неудобно взять две сразу? Не принято? Пока происходит колебание души, поднос с ватрушечками уплывает. Приходится соображать с быстротой молнии. И затем — темп вкушения борща: рано съешь, неудобно как-то, опоздаешь — еще хуже. Многие не блистают познаниями по части правильного употребления инструментов столового оборудования: путаются в ножах и ножичках, в салфетках, в тарелках и тарелочках…

Больно уж накрутила тут бабушка! Похожий на льва диакон совершенно спутался и растерялся: повертел маленькую салфеточку и без всякого заднего намерения положил ее вместо носового платка в свой глубокий карман. Зато на правой, где бабушка, генерал Замураев, князь Енгалычев и Виноградов, кушают как по нотам, непринужденно, самостоятельно, без оглядки на соседей и ухитряются еще приятными разговорами перекидываться…

После борща — огромные сурские стерляди на блюдах! А сурская стерлядь к царскому столу подается, славится своим исключительным вкусом…

— А стерлядь-то, господа, плавает! По рюмочке надо! — произносит Ананькин.

Водочка подбавляет смелости и темперамента. В воздухе как бы висит уже потребность высказаться. Как будто бы к тому же обязывают и звуки настраиваемых где-то скрипок. Попискивают застенчиво скрипочки, пробуя свою настроенность… Стерлядь съедена. Скрипочки смелее струнами позванивают. Все чувствуют, что пора внимание на молодых перенести… Уже лакеи на подносах бокалы с шампанским из-за кулис тащат…

Сразу три смелых оказалось: почти одновременно встали купец Тыркин, купец Ананькин и чуть попозднее сам генерал Замураев. Как только купцы заметили конкурента, моментально опустились с жестом извинения. Все притихли, и лишь на левом фланге неприлично бунчали, оказывая сим как бы недостаточную почтительность к предводителю дворянства. Но когда возмущенный этим исправник громко постучал ножом по своей тарелке, притихла и левая. Все ожидали тоста в честь молодых. Уже раздали бокалы с искрящимся шампанским…

И как же ловко подсадил генерал всех либералов и интеллигентов, разных статистиков этих, агрономов, земских врачей и прочую крамольную братию!

— Господа! По древнерусскому обычаю, как истинно верноподданные Государя императора, мы поднимем и осушим первый бокал за первого дворянина Земли Русской, за здравие Его Величества и всей августейшей семьи… Ура!

Для левого фланга это было не совсем вкусным сюрпризом, но что поделаешь? Пришлось засвидетельствовать свою верноподданность.

Тут вышло маленькое недоразумение: не разобравшись в тосте, оркестр заиграл туш, и этим воспользовались некоторые из упрямых крамольников: выпив глоточек, поставили бокалы и сели. Исправник поправил ошибку, и оркестр, оборвавши туш, заиграл «Боже, царя храни!»

Тут уж опять ничего не поделаешь: хочешь не хочешь, а стой, пока музыканты трижды не проиграют гимна.

Генерал самовольно захватил командование:

— А теперь я предлагаю выпить заздравный кубок за княгиню и князя, как называет русский народ «молодых» в своих свадебных песнях!..

Уже собирались закричать «ура», но генерал сделал жест молчания и продолжал:

— Прежде чем осушить эти заздравные кубки, выскажем наше напутствие счастливым супругам… Молодая княгиня, Наталия Павловна! Волею Божией вашим избранником на жизненном пути оказался витязь не русского, а польского дворянства. Мы принимаем это как залог окончания всяких счетов между двумя народами[502] и дружной совместной работы обоих на процветание Великой Российской империи и во славу нашему единому государю! Мы глубоко надеемся, что вы, Наталия Павловна, отдав руку и сердце своему избраннику, своей прекрасной душой сумеете остаться русской женщиной, одной из тех неувядаемых роз русского столбового дворянства, которых воспел наш бессмертный поэт-дворянин Александр Сергеевич Пушкин! Обращаясь к вам, счастливый избранник, мы, благословляя ваше счастье и радуясь ему, вручаем вам прекрасную подругу жизни в полной уверенности, что вы будете, как зеницу ока своего, беречь эту чудесную розу симбирского дворянства… За здоровье молодых! Ур-ра!

Хотя эта бестактная речь генерала Замураева возмутила весь левый фланг, многих из «центра» и, конечно, больше всех — Адама Брониславовича и Павла Николаевича, но что поделаешь? Бокал поднят за счастье молодых…

И вот опять — хочешь не хочешь, а кричи «ура» и таким образом как бы расписывайся под манифестом «зубров» и «бегемотов»…

Не успели музыканты кончить туш, как генерал произнес третий тост в честь бабушки Анны Михайловны как хранительницы всех традиций русского столбового дворянства и особенную гордость симбирского!

И снова — хочешь не хочешь, а кричи «ура» и, подходя с бокалом к величественной старухе, прикладывайся к ее ручке!

Бабушка растрогалась от избытка гордости, радости, благодарности за признание ее заслуг перед царем и отечеством. Она расплакалась и, чтобы не смущать общего веселья, извинилась и вышла, опираясь на руку предводителя дворянства, из зала на свежий ветерок, на веранду. Трудно передать состояние душ левого лагеря. Удар за ударом и как бы полное отступление в молчании. Кто-то должен взять команду и нарушить позорное молчание! Нужен ответ, достойная отповедь «зубрам» и «бегемотам» Его Величества. От оскорбления и бессильной злости на левом фланге лица подергиваются гримасой негодования и глаза ищут отмщения со стороны Адама Брониславовича и Павла Николаевича. Их лица тоже хмуры, жесты порывисты, во рту у них пересохло, языки прыгают. Но Адам Брониславович, как лицо чествуемое, не может на заздравный тост ответить толком… Да и все другие, как гости, чувствуют себя связанными по рукам и ногам. Одна надежда на Павла Николаевича. Вопросительно и поощрительно обращаются на него взоры всех друзей, точно молят о помощи в несчастий…

Павел Николаевич отлично все понимает, незаметно кивком головы дает понять оскорбленным, что те получат компенсацию…

И действительно, когда бабушка исчезла с горизонта, а лакеи стали разносить ананасы в шампанском, Павел Николаевич встал и постучал вилкой о звонкую хрустальную вазу. Левый фланг вздрогнул и застыл в приятном ожидании. Адам Брониславович потупил глаза.