Сиротка - Мари-Бернадетт Дюпюи

Девушка плакала. Тала открыто изложила трагические обстоятельства смерти отца, не стараясь смягчить удар.

— Лора жила с нами до начала лета, — продолжала мать Тошана. — Анри отвез ее в больницу, о чем его попросил Жослин в оставленной им записке. Там было написано и о деньгах, завещанных нам, но Анри не захотел их брать. Он опасался, что это наследство принесет ему несчастье… Плачь, дочка. Завтра твоя печаль уйдет.

— Не думаю. Я часто буду вспоминать об этом, — сказала Эрмин. — Это душераздирающая история. Отец должен был бороться, сдаться полиции. Мама объяснила мне все, но некоторых вещей она просто не помнила. Смерть того человека в Труа-Ривьер была несчастным случаем.

Она замолчала. Слезы катились у нее по щекам. Тала взяла девушку за руку и добавила:

— Теперь я знаю, отчего болела твоя мать. Ей пришлось расстаться с тобой. Ночью, когда она спала, воспоминания возвращались в ее затуманенный рассудок. И она во сне говорила о Валь-Жальбере.

— Тошан рассказывал мне, — шмыгнула носом Эрмин.

— Да, страшные сны Лоры привели моего сына к тебе. Вместе вы будете счастливы, и это счастье прогонит тоску из твоего сердца, из сердца твоей матери и из моего тоже.

— Вы совсем не кажетесь грустной…

— Я очень скучаю по мужу, — призналась Тала. — Я не была ему доброй супругой, все время дулась и жаловалась на его частые отлучки. Даже когда он увозил Лору в город, я осыпала его упреками, потому что боялась, что он не вернется, останется жить там, с ней.

Услышав это, Эрмин улыбнулась и вытерла слезы.

— Ты смеешься, — сказала мать Тошана. — Сидя у окна, она постоянно напевала песню о кленовом листе, и Анри с Тошаном часто заслушивались…

— Мама пела?

— Да, и ее приятно было слушать. Вернувшись, Анри вбил себе в голову, что должен непременно найти новые золотоносные жилы. И он искал их до самой смерти, пока его не унесла река. С тех пор я стараюсь быть добрее, наслаждаюсь каждой минутой жизни и снова научилась улыбаться, ведь муж смотрит на меня с неба… А теперь ты со мной, мой сын тебя любит, и ты даришь ему радость. Все хорошо, все идет по кругу.

Внезапно на Эрмин обрушилась жуткая усталость. Тала помогла ей встать и проводила в комнату, где ловко сняла с девушки юбку и блузку.

— Спи спокойно. Завтра ты обретешь покой.

— Да, конечно, — растерянно пробормотала девушка.

Она ощупью нашла кровать и легла рядом с Тошаном. Как боязливый зверек, она прижалась щекой к его плечу, обняла рукой его грудь. Как хорошо лежать вот так, рядом с тем, кого любишь! Его молчаливое присутствие ее успокоило.

За окнами все еще шел снег. Хрипло выли волки, свистел ветер. Неподалеку бродила волчья стая — несколько хищников с подведенными от голода животами искали добычу. Залаяли встревоженные собаки. Тала накинула на плечи большую шаль и вышла проверить, хорошо ли заперт сарай. Остатки мяса она отдала трем маламутам.

— Тихо, Дюк! — приказала она. — Все в порядке. Не будите моего сына и дочку, которую он мне привез.

Тала улыбалась, глядя в зимнее ночное небо.

На берегу реки Перибонки, 9 апреля 1932 года

Лежа на кровати и раскинув руки в стороны, Эрмин потягивалась. Тошан встал рано, не потревожив ее сна. Обнаженная молодая женщина с грацией дикой кошки изогнулась на простынях. Момент пробуждения всегда доставлял ей радость. Из соседней комнаты в спальню проникал восхитительный запах кофе и горящего дерева. Она чувствовала себя отдохнувшей, готовой встретить день, который будет похож на все те чудесные дни, проведенные ею в доме свекрови с момента их приезда.

«Утром обязательно кофе и приятный разговор со свекровью, — думала Эрмин. — Потом, если погода хорошая, мы вместе прогуляемся по окрестностям. Потом начнем готовить еду. Когда все будет готово, придет Тошан. Он все время что-то чинит, забивает гвозди, пилит… После полудня мы с обожаемым супругом на часок ложимся поспать…»

Она обожала эти дневные часы, когда они с Тошаном возвращались на мягкую постель, обнаженные, пылкие, счастливые, жадные до удовольствий.

«Тала наверняка нас слышит, но она только улыбается. Похоже, индейцы не видят в плотской любви ничего плохого. Тошан не унаследовал от отца его сдержанности. Анри Дельбо считал поцелуи чем-то неприличным, как и многие в Валь-Жальбере. Мне больше нравятся индейские нравы. После дневного отдыха Тала учит меня языку индейцев монтанье, а я учу ее читать. Потом мы ужинаем и подолгу сидим у очага. Я пою для Талы и Тошана, а он курит сигарету. Потом мы идем спать, и я просыпаюсь одна, мне тепло и хорошо…»

Ее руки соскользнули с округлившихся грудей на ставший значительно более выпуклым животик. Она не ошиблась в гостинице в Перибонке: в ее лоне росло зачатое от Тошана дитя.

— Наше дитя! — сказала она вслух.

Когда она сказала об этом мужу, придя к нему в сарай, где стоял верстак с инструментами, он замер, перестав остругивать доску. Ей не составляло труда вспомнить его взволнованное лицо и горделивый блеск черных глаз.

«Он поднял меня над землей, он целовал меня и повторял, что обожает меня, что я его любимая женушка-ракушка, его певчая птичка!»

Эрмин упивалась этими утренними размышлениями. Она проголодалась, от знакомого аромата кофе текли слюнки, но она намеренно задерживалась в постели, чтобы вспомнить моменты своего повседневного счастья. Это состояние блаженства она познала в первое же утро, когда проснулась в хижине, услышав накануне вечером ужасный рассказ о смерти отца. Тала ее не обманула: Эрмин очнулась от глубокого сна, открытая исключительно для упоительного настоящего и обещающего счастье будущего.

«Нужно повторить то, что я уже выучила, — решила она, потершись щекой о подушку Тошана, хранящую запах его волос. — Тала будет довольна. Значит, так… Названия рек и озер, которые помогут мне запомнить другие слова. Шикутими — «там, где глубоко». Часто в них упоминается вода… Кеногами — «длинное озеро». А теперь мое любимое, самое сложное слово: Ашуапмушуан — «там, где подстерегают оленя». Метабетшуан — «там, где река собирается с мыслями». Мистассини — «большой утес». Перибонка — «там, где реку обрамляет песок». Сагеней — «откуда течет вода». Тадуссак — «круглые холмы». И, наконец, Уиатшуан — «там, где вихрем кружит вода». Уиатшуан — моя река, мой водопад…»

Тень грусти затмила на мгновение ее радость быть здесь, наслаждаться теплом на мягкой постели, зная, что внутри развивается плод их с Тошаном любви. Эрмин захотелось снова увидеть мать, Бетти и Шарлотту, маленького Эда, Мирей и Шинука, красивого рыжего коня, которого лучше нее никто не вычистит и не приласкает.

«Зима заканчивается. И, хоть иногда идет снег, скоро наступит оттепель. Тала говорит, что река ворчит подо льдом. На запах развешанного на чердаке сушеного мяса стали собираться мелкие грызуны. Как только установится хорошая погода, я попрошу Тошана, чтобы мы уехали. Я хочу родить в доме матери».

Эрмин не рассчитывала, что ребенок родится так быстро, но была этому очень рада. Она встала и оделась. Тала что-то шила из мягкой замши.

— Ленивица! — с улыбкой поприветствовала она невестку. — Ты не настоящий горностай! Тот с рассвета бегает в поисках пропитания! А ты с каждым днем встаешь все позже.

— Зато я повторила названия рек, Тала. Я старалась произносить их правильно, чтобы ты меньше надо мной потешалась.

Красивая индианка прищурилась, вынула иголку и откусила нитку зубами.

— Я шью приданое для ребенка. Он родится в конце сентября, и на зиму ему понадобятся теплые вещи. У меня есть разноцветные бусины, я украшу ими курточку. Летом я сплету ивовую корзинку, она послужит колыбелью.

Эрмин не осмелилась озвучить свои планы. Ни Тошан, ни Тала ни разу не говорили о возвращении в Валь-Жальбер. Молодая женщина решила, что у них еще будет время все обсудить. Она перестала удивляться тому, с какой беспечностью ее новая семья относилась ко всему, что не касалось пищи и дров для очага.

«Если мы выедем в конце июня или в начале июля, я хорошо перенесу поездку. Из денег, что дала мне мама, я потратила совсем немного. Через озеро Сен-Жан мы поедем на корабле», — говорила она себе, радуясь подобной перспективе.

Часом позже Эрмин вышла прогуляться. Тала осталась дома, она хотела закончить шитье. Снег, все еще глубокий, стал пористым и водянистым. Услышав неумолкающий рокот, перемежающийся глухим треском, Эрмин насторожилась. Эти звуки доносились от Перибонки. Лед таял, под ним пела вода, готовая освободиться, залить низкие берега.

В воздухе разливался тонкий весенний аромат. Из соснового леса с топором на плече вышел Тошан. Перед ним бежали собаки, шерсть у них была мокрая.

— Мин, иди посмотри! — позвал он ее.

Она подошла к нему. В руке у Тошана был хрупкий сиреневый цветок крокуса, который успел выбраться к свету из разогретой земли.