04-Версии истории (Сборник) - Сергей Абрамов

Смотритель объяснил новым слушателям:

— Пьеса называется «Два веронца». Действие происходит в Вероне и в Милане. Герои — два молодых синьора из Вероны, которые, как нетрудно догадаться, влюблены в двух молодых девушек. Это комедия. Работа только началась, ваш визит прервал ее. На сцене — герои: Валентин и Протей. Они прощаются: Валентин уплывает из Вероны в Милан и на прощанье упрекает Протея в том, что тот увяз в собственной любви к кому-то. К кому — я еще не знаю… Итак, внимание. Прошу не мешать сочинителям посторонними разговорами.

Бриджет…

(все-таки странно звучало имя для привыкших совсем к иному)…

уселась в свое кресло, посмотрела на брата (почему-то победно) и повторила последнюю фразу:

— При том, что взял не по ноге ты обувь… — Подумала с минуту, входя в роль. — Как! Покупать мольбами лишь презренье… мильоном вздохов — только строгий взгляд!.. Тяжелыми, бессонными ночами — мгновенье счастья! В длительной игре… выигрывать лишь горесть неудачи… проигрывать ценой горчайших мук!.. Нет, видно, ум твой побежден безумьем… иль ты на глупость выменял его.

— Так вы глупцом считаете Протея? — спросил Уилл. Похоже, он примирился со сменой имени любимой девушки. Что ж, честь ему и хвала. Бессмысленно страдать, когда причина едва видна. Да нет ее уже, растворилась…

— Ты от любви становишься глупцом.

Реплика уже не могла относиться к Уиллу, но — только к Протею.

— Не понимаю ваших опасений… Я не влюблен.

— Вы, сударь, раб любви, — заклеймила Протея Бриджет. — А кто оседлан глупостью любовной… тот, верьте мне, от мудрости далек.

Публика молчала.

Скорее всего, считал Смотритель, никто пока ничего не понимал в происходящем. Ну что они видели? Сидят двое (Он и Она), и Она говорит хорошим стихотворным слогом толковые злые слова… Если честно, то свежему человеку трудно представить, что слова эти в этот же момент и рождаются — так легко, как на самом деле не может быть! Творчество (общепризнанно!) — штука тяжкая, это как камни в гору таскать, а тут — соловей с соловьем пересвистываются, рулада за руладой и — ни грана напряжения, ни тени усталости.

— Мудрец сказал бы: как в нежнейшей почке… гнездится червь, так в самый сильный разум… внедряется любовь, — Протей защищался.

Валентин пока был лучшим демагогом.

— Но и другое… сказал бы он: как почка, не раскрывшись… внезапно вянет, съедена червем… так юный ум, охваченный любовью… до срока вянет, обращаясь в глупость… и, зелень потеряв еще весною… обещанных плодов уж не дает… Но бесполезны умные советы… тому, кто хочет глупости служить… Простимся ж. Мой отец уже в дороге… меня он провожает на корабль.

Сцена явно шла к концу.

— Я тоже провожу тебя. — Протей не хотел недоброго прощанья.

— Не надо, — не согласился Валентин, — простимся здесь, любезный мой Протей… Пиши в Милан почаще, сообщай мне… и о твоей любви, и обо всем… что здесь в мое отсутствие случится… Я также буду обо всем писать.

— Да будешь, милый, счастлив ты в Милане.

— Да будешь дома счастлив ты. Прощай!.. — Бриджет сделала паузу, сказала буднично: — Он ушел. Теперь ты сам, Уилл. Объясни свое состояние. Но — с покаянием. Ты сам понимаешь, что сходишь с ума.

Уилл кивнул.

— Он ищет славы, я ищу любви, — элегически начал, но с обидой. — Он ради славы с другом расстается… а я собой, друзьями, целым миром… пожертвовать готов моей любви… Ты, Джулия, виновна в том, что я… теряю время, от наук отбившись… не слушаю разумных рассуждений… не сплю, не ем, томлюсь, коснею в лени… — Он притормозил, сказав: — Хватит, пожалуй. Тут либо надо уходить, либо кто-то должен появиться. Допустим, слуга.

— Чей? — спросила Бриджет.

— Допустим, не его, — рассуждал Уилл, — допустим, Валентина.

— Валентин же уплыл в Милан.

— А слуга, допустим, отстал.

— Что это за слуга, который отстал?

— А вот такой слуга. Спид его зовут… Но давай прервемся, мне надо все записать, а то забуду.

И он выхватил перо из яблока, окунул в чернильницу и застрочил по листу.

Действительно, Бриджет, Елизавета — какая разница! Она — здесь, рядом, никуда не делась и теперь уже, наверно, никуда не денется, раз все раскрылось, чистый лист бумаги сейчас будет заполнен замечательным, только что сочиненным текстом, театр, который поставит текст, когда они его завершат — в нескольких минутах ходьбы, через реку, Игра началась замечательно, жизнь прекрасна, вопросов пока нет!

В стане Игроков наблюдалось некое обалдение…

(вольный перевод английского «they are going crazy»)…

причем не по поводу талантов Шекспира, в которые не верили изначально, а вовсе по поводу талантов сестры Рэтленда Бриджет, которую (ее персонально) просто в расчет не принимали. Математически — ничтожно малая величина, в расчетах не учитываемая. Обалдение выражалось тотальным молчанием и тупым разглядыванием объекта, то есть Бриджет. Да и то верно: чего на Шекспира смотреть? Пишет человек, скрипит пером, то есть — при деле.

Смотритель решил взорвать молчание.

— Что-нибудь непонятно? — невинно спросил он.

Эссекс очнулся первым.

— Все непонятно, — сказал он, и в голосе его звучало отчаяние человека, у которого только что сгорел дом, жена утонула в ванной, детей унес залетный птеродактиль, жить дальше бессмысленно.

Какой, однако, гигантский разрыв в восприятии действительности между Игроком по имени Уилл Шекспир и Игроком по имени Генри Ризли, третий граф Саутгемптон!

— Поконкретней никак? — поинтересовался Смотритель.

И тут в неполучающийся разговор вмешался Рэтленд.

— Бриджет, — заорал он, — ты что, выучила наизусть эту пьесу?

Заметим, что способности Шекспира «учить наизусть» Рэтленда тоже не интересовали.

— Какую пьесу? — не поняла Бриджет.

Или сделала вид, что не поняла.

— Про веронцев.

— Думай, что спрашиваешь, — сердито сказала Бриджет…

(все-таки у них с братцем, решил Смотритель, отношения какие-то сложные)…

и некуртуазно ткнула пальцем в сторону Уилла: — А он, по-твоему, записывает то, что уже кем-то написано, так?

— Ну-у так… — менее уверенно сказал Роджер.

— Мы не актеры, милый братец, ты ошибся, — вкрадчиво и мягко, как с больным говорила. — Мы, извини, конечно, ее пишем, пьесу эту «про веронцев», как ты изволишь выражаться. Прямо сейчас. Прямо здесь. Как и «Укрощение строптивой». Ведь вы же все читали «Укрощение» в рукописи, верно?.. — Полемический прием, ответа не требовалось. — Ваше право, господа… — она уже обращалась ко всем Игрокам, а не только к брату, — не верить, что мы с Уиллом ее написали, но вот свидетель — граф Монферье. А теперь и вы — свидетели и, надеюсь, дней через пять — семь станете читателями новой пьесы. А там и зрителями, бог даст.