04-Версии истории (Сборник) - Сергей Абрамов

Но что не должен, то и не сочинит. Тридцать шесть пьес войдут в первое Великое Фолио, которое выйдет в 1623 году под титулом «Мистера Уильяма Потрясающего Копьем Комедии, Хроники и Трагедии». Тридцать шесть плюс тридцать седьмая, «Перикл», которая не войдет в Фолио, потому что, как выше сказано, точно не известно: написал ли ее Шекспир или только руку приложил.

Написал. Вернее, написали. Уилл и Бриджет. Смотрителю точно известно. Он читал рукопись, хотя и не присутствовал при ее сочинении. Почему-то «Перикла» исследователи творчества Великого Барда со скрипом, но все же приписывают ему, а Смотритель читал рукописи еще доброго десятка пьес, о которых те же исследователи и думать не хотят.

Уилл и Бриджет много писали. И не всегда одинаково классно. Если честно, то и вошедшие (те, что войдут) в Великое Фолио тридцать шесть пьес тоже далеко не равноценны. Это (опять кстати) и для гениев характерно: то выше полет, то ниже. Но никогда — совсем низко, никогда…

— Сколько прошло со дня смерти? — спросил Смотритель.

— Сейчас август, а хоронили ее в конце марта. Почти сразу после твоего скоропалительного отьезда. А ведь ты прекрасно знал, что она неизлечимо больна, и все же уехал… Нет-нет, я не в обиде, — он остановил репликой вскинувшегося было оправдываться Смотрителя, — я все понимаю: у тебя много дел дома, и ты ничем ей помочь не мог. Как никто не мог… Я не был на похоронах, ты понимаешь, кто ж меня пустит. Ее родня считала, что меня просто не существует на белом свете. Да и ее-то вспоминали по большим праздникам. Или вот — в горе. Спасибо и на том… Но я был там, поодаль, а когда все уехали, то пришел к могиле и спал наней. И еще много ночей спал там.

— Холодно же в марте, — глупо сказал Смотритель.

Сказал, чтобы что-то сказать. Не молчать.

— Какая разница…

— Что ты собираешься делать теперь?

— Не знаю, — ответил Уилл, по-прежнему не оборачиваясь. — Уеду, наверное.

— Куда?

— В Страдфорд.

— И что станешь делать?

— Ждать.

— Чего ждать?

— Встречи с Бриджет.

Сказано красиво, но глупо.

— Долго ждать придется, — сказал Смотритель. — Тебе же всего сорок четыре, и на здоровье ты вроде не жалуешься…

Он знал, что ждать придется не так уж и долго: чуть меньше четырех лет. Ранней весной шестьсот шестнадцатого года Шекспир тяжело заболеет и в апреле умрет.

— При чем здесь здоровье, — бросил Уилл, как отмахнулся от сочувствия графа.

И граф согласился.

— Ни при чем, — сказал он. — А может, все же стоит написать пьесу-другую?

— Зачем? Пусть теперь пьесы Бомонт с Флетчером пишут, карты им в одно место.

Сказал сварливо, и Смотритель с облегчением подумал: все-таки жив еще Уилл, жив, если есть злость на тех, кто нахально старается сдвинуть Великого Барда с законного пьедестала. А и то верно, что злость есть: и она может двигать человеком, а ведь впереди — четыре года без малого, их прожить надо или хотя бы просто — пробыть на земле.

— Где ты сейчас живешь?

— У Генри Ризли, — ответил Уилл. — Они хорошие, добрые — и он и Елизавета. И сын у них славный…

Смотритель знал и жену графа Саутгемптона — Елизавету Верной, и не раз видел их сына, которому, если память не изменяет, должно исполниться уже лет двенадцать-тринадцать. Да, верно, в девяносто восьмом Генри тайно вернулся из Парижа, где служил посланником, чтобы жениться на Елизавете: она была уже беременна. Но увы: брак не пришелся по нраву Ее Величеству, она не освятила его своим согласием, и на посольской карьере графа был поставлен крест.

— Переезжай ко мне, — сказал Смотритель. — Все равно дом пустой. А Кэтрин тебя любит. Напоит-накормит.

— Не хочу, — не согласился Уилл, — потому что дом пустой. Страшно одному. Одному ложиться в постель. Одному просыпаться. Одному куда-то идти, что-то делать и все время молчать, молчать… А у Генри шумно. Хорошо…

Что шумно — правда. С приходом на престол в шестьсот третьем после смерти Елизаветы короля Якова, сына казненной Елизаветой Марии Стюарт, служебные и придворные дела Саутгемптона заметно поправились.

— Ты же держишь пай в «Глобусе», — сказал Смотритель.

— И что с того? — удивился Уилл. — Всего-то десять процентов. У меня и в театре в Блэкфрайерсе тоже есть доля. Да и не только в театрах… Пьесы, как ты знаешь, Франсуа, — он наконец изволил отвернуться от окна, но не отошел, так и стоял, прислонившись к стене, — кормят скверно, а Бриджет ее родственники не очень-то помогали. Чтоб не сказать больше: вообще почти не вспоминали о ее существовании. Отрезанный ломоть… А когда дело доходит до денег, все богатеи сразу становятся слепыми и глухими сиротами. Но жить на что-то надо…

Помнишь, давным-давно, когда ты объяснил, что сумеешь повернуть мне в башке какой-то краник и я сразу начну сочинять как Аристофан… так ведь и вышло, хотя Бриджет никогда в это не верила… — усмехнулся, — тогда ты еще сказал, что не знаешь, какой краник повернется, может, я не сочинителем стану, а научусь деньги зарабатывать… Получилось, что оба краника открылись. Слава богу, а то как бы мы с Бриджет жили…

Хотя, — он помолчал, — много ли нам было надо? Вон Бридже, когда пару раз в год навещала своих, то и дело от них слышала: почему на тебе старое платье? почему ты носишь стоптанные башмаки?.. Бараны!

— Вам же Роджер помогал. И сам ты зарабатывал неплохо.

— Помогал, спасибо ему. И Генри нам помогал, и Эдуард, и Фрэнсис, и Роберт. А уж о тебе я и не говорю. Не столько нам — театру помогали. Почти все постановки наших пьес — это ваши деньги.

— Ну, не только наши. — Смотритель решил быть справедливым. — После сумасшедшего успеха «Ромео и Джульетты» желающие дать деньги на постановки ваших пьес просто-таки в очередь выстроились.

— Не наших, Франсуа, не наших. Потрясающий Копьем — вот настоящий автор и, как пишут, Великий Бард.

— Мне казалось, вам нравилась Игра.

— А я и не говорю ничего против.

— Уверяю тебя, для большинства потомков автором будет именно Уильям Шекспир, актер театра «Глобус», хоть и с теми тремя лишними буквами в фамилии, которая превращает сына актера в Потрясающего Копьем. И превратит. Твою настоящую фамилию… вернее, ее написание… забудут. Но госпожа История темна и запутанна только для специалистов, а для народа она прозрачна и понятна. Вот царь, вот раб. Вот злодей, а вот сама Доброта. Вот Гений, а вот толпа бездарей… Поэтому наша Игра станет гвоздем в заднице только для шекспироведов…

(он использовал англо-латинский термин shakespeareus)…

хотя, предполагаю, что таковых будет — легион.