Белая ведьма, черные чары - Ким Харрисон

— Ты продаешь дом? — пролепетала я, видя правдивый ответ в ее опущенных к полу глазах. — Зачем?

Она сделала решительный вдох и посмотрела на меня.

— Я на какое-то время уезжаю на Западное побережье. И ничего тут нет особенного, — стала она защищаться. — Просто пора что-то менять в жизни, вот и все.

Я повернулась к Робби, прищурившись. Он стоял, прислонившись к мойке, с такой довольной рожей, что вот-вот лопнет.

— Ах ты… эгоист! — сказала я в полной ярости.

Он ее уже годами уговаривал к нему переехать, и наконец-то добился своего.

Мама неловко заерзала, и я обуздала свой гнев, отодвинув подальше до момента, когда мы с Робби останемся наедине. Здесь мы выросли. Здесь жили воспоминания о папе, здесь дерево, которое я посадила над его прахом. И сейчас все это достанется чужим людям.

— Прошу прощения, — сказала я сдавленно. — Я возьму свои вещи с чердака.

Продолжая злиться, я вышла в коридор.

— Я с ней поговорю, — услышала я голос Робби и саркастически хмыкнула. Говорить буду я, а ему придется послушать.

На этот раз я нормально сдернула лестницу вниз и включила свет. Откуда-то выплыло воспоминание о Пирсе. Он для меня открыл чердак, когда я искала папины лей-линейные принадлежности, чтобы помочь ему спасти и ту девочку, и свою душу. Ребенка он по крайней мере спас.

Сверху потянуло холодом, и когда Робби вошел в коридор, я уже залезла по лестнице наверх. Меня охватило прохладное безмолвие, но мою злость оно остудить не могло. Освещен чердак был единственной лампочкой, лежали резкие тени от сложенных штабелями коробок, выдавались в углах стропила. Я нахмурилась, поняв, что кто-то недавно здесь был: коробок стало меньше, чем мне помнилось. Пропали лей-линейные принадлежности отца, и я подумала, не Робби ли их выбросил, чтобы удержать меня от их использования.

— Эгоист и сволочь, — пробормотала я, потом потянулась за верхней коробкой своих мягких игрушек. Они прибавлялись одна за другой, пока я лежала в больнице или болела дома. Многие носили имена моих друзей, которые уже не вышли из больницы на вольный ветер, и я придумывала в детстве, будто они и есть мои умершие друзья. Я их не взяла с собой, когда уезжала, и слава богу — они бы не пережили великую солевую ванну две тысячи шестого года.

С участившимся пульсом я подтащила коробку к люку в полу.

— Лови! — сказала я и бросила ее, когда Робби выглянул снизу.

Он не удержал коробку, и она звучно шлепнулась в стену. Не глядя на его рассерженную физиономию я пошла за следующей. За это время Робби уже влез на чердак.

— С дороги, — сказала я, хмуро глядя на долговязого брата, пригнувшегося под низким потолком.

— Рэйчел!

Он не сдвинулся, и если я не решусь выйти в коридор прямо сквозь пол, он же потолок, придется его слушать.

— Что ты сука, я всегда знала, — заговорила я, выкладывая накипевшее за годы. — Но это уже даже и для тебя слишком. Ты возвращаешься, морочишь ей голову и убеждаешь ехать к тебе и твоей новой жене. А это ведь я не дала ей рассыпаться после смерти папы! Ты тогда сбежал и предоставил мне с ней возиться, а мне было всего тринадцать лет! Тринадцать, Робби! — Я просто шипела, старалась сдержаться, но не получалось. — И как ты смеешь теперь являться и ее у меня отбирать? Когда она только-только пришла в себя!

Покрасневший Робби передернул узкими плечами:

— Помолчи.

— Сам помолчи! — рявкнула я. — Она здесь счастлива. Здесь ее подруги, здесь все ее воспоминания. Ты можешь нас оставить в покое? Как ты уже делал?

Робби взял у меня коробку и поставил рядом с собой.

— Помолчи, говорю. Ей нужно отсюда уехать — именно по всем тем причинам, что ты назвала. И не будь эгоисткой, не держи ее, когда она наконец-то нашла в себе смелость это сделать. Тебе нравится смотреть на нее такую? — Он показал в сторону невидимой кухни. — Одетую как старуха? Разговаривающую так, будто жизнь позади? Она не такая. Я помню ее, когда папа был жив, и эта старушка — не она. Сейчас она готова отпустить отца. Не мешай ей.

Я вздохнула со скрещенными на груди руками.

— Я ее не забираю у тебя, — продолжал он уже спокойнее. — Ты ей не дала рассыпаться, когда погиб отец. Я был трусом. Я был дураком. Но если ты сейчас ее не отпустишь, то струсишь ты.

Мне не нравилось то, что я слышала. Но он был прав, и я подняла на него глаза. Лицо у меня было перекошенное, мерзкое — но именно такое было у меня самоощущение.

— Она хочет быть ближе к Такате, — сказал он, и я фыркнула с возмущением. Ага, еще его приплети. — Она хочет быть к нему ближе, а он не может жить в Цинциннати, — убедительно говорил Робби. — И нет у нее здесь никого, никаких настоящих друзей. А теперь по твоей милости она и зелья продавать не сможет — потому что ты под бойкотом.

Меня будто окатило холодной волной, с лица сбежала краска.

— Т-ты… ты знаешь?

Он отвел глаза, потом снова посмотрел на меня.

— Мы вместе были, когда об этом узнали. Теперь ей ничего не продадут, и никто ничего у нее не купит. С тем же успехом могли объявить бойкот ей.

— Это же несправедливо!

У меня заболел желудок, я прижала руку к животу. Робби отвернулся, поднес руку ко лбу, другую поставив на бедро.

— Рэйчел, ради бога! Тебе объявлен бойкот?

Я несколько опешила:

— Я… я не знала, что они решат… — Тут до меня дошло, что он поменялся со мной позициями, и я задрала подбородок. — Да. Потому что я разговариваю с демонами.

Робби присвистнул сквозь зубы, посмотрел на мою руку со шрамом от демона.

— Ну, да, — признала я. — Бывает, заключаю с ними сделки, когда вынуждена. И провела какое-то время в безвременье. Больше многих других.

— Так-так.

— И в демонской тюрьме, — добавила я, ощутив некоторый укол совести. — Но это была работа на Трента Каламака. Он тоже там был, а на него никто собак не спускает.

— Еще что-нибудь? — спросил он издевательским тоном.

Я неловко поежилась:

— Новости смотришь?

Сцена, когда демон волочет меня за шкирку по улице, у них теперь в заставке.

Робби весело хмыкнул:

— Больно было, наверное.

Я улыбнулась, но тут же помрачнела снова:

— То, что ты сейчас делаешь — больнее.

Он вздохнул, подвинул коробку ближе клюку:

— Здесь у нее ничего нет, Рэйчел.

Моя злость вернулась сразу:

— Здесь есть я.

— Ну да. И ты тут такого натворила, что ей больше здесь на жизнь не заработать.

— Да черт побери! — выругалась я. — Я же не хотела, чтобы так вышло! А если она уедет, у меня никого не останется.

Он подвинулся к лестнице.

— Твои друзья, — возразил он, опустив голову и ногой подталкивая коробку клюку.