Правота желаний (сборник) - Михаил Армалинский

И тут возникает архиважный вопрос: А любил ли женщин сам Остап Бендер?

Если руководствоваться не словами Бендера, а его поступками, то можно со всей определённостью сказать – нет, Остап женщин не любил. Однако для красного словца он делал вид, что интересуется женщинами. Например, Бендер подшутил над Воробьяниновым, который пристраивался к Лизе:

…предводитель, не жмите девочку. Я ревную.[130]

Но сам он к Лизе даже не подходил и пренебрегал всеми женскими возможностями, которые перед ним распахивались.

Ведь мог же Бендер запросто оприходовать хорошенькую Эллочку-людоедку (когда она открыла ему дверь,

на ней был надет лишь халатик),

сказав, что он отпрыск рода Вандербильдов. Поимев Эллочку, он не только стул, но и наслаждение бы получил и даже золотое ситечко на этом сэкономил. Но Бендера интересовали не женщины, а стулья – извращение почище копрофагии.

Однозначный вывод о безразличии Бендера к женщинам можно сделать на основании того, что на протяжении двух романов он выеб (да и то, по голословным намёкам) всего лишь одну женщину – мадам Грицацуеву:

– Где вы были? – спросил Ипполит Матвеевич спросонья.– У вдовы, – глухо ответил Остап.– Ну?Ипполит Матвеевич оперся на локоть.– И вы женитесь на ней?Глаза Остапа заискрились.– Теперь я должен жениться, как честный человек.Ипполит Матвеевич сконфуженно хрюкнул.– Знойная женщина, – сказал Остап, – мечта поэта. Провинциальная непосредственность. В центре таких субтропиков давно уже нет, но на периферии, на местах – еще встречаются.

Следует уточнить, что жениться Остап намеревался вовсе не по соображениям углубления в субтропики, вовсе нет – он женился на Грицацуевой,

чтобы спокойно, без шума, покопаться в стуле.

В женщине покопаться Бендеру было не интересно. Там он денег найти не рассчитывал, и перл клитора для него ценности не представлял.

Если в Двенадцати стульях Остап кое-как поимел на стуле Грицацуеву, то в Золотом телёнке он вообще ни разу не совокупился с женщиной, а только катался с Зосей Синицкой по улицам с помощью Козлевича, но в трусики ей так и не забрался.

Остап вознамерился в интересах дела сдружиться с Зосей Синицкой и между двумя вежливыми поцелуями под ночной акацией провентилировать вопрос об Александре Ивановиче.[131]

Поцелуи могли бы быть и страстными, но страсть у Бендера возникала только при виде денег. И даже катание в машине Козлевича было устроено не для того, чтобы покувыркаться с Зосей на заднем сидении, запарковав машину в укромном месте, нет – Козлевич

не раз уже катал командора и Зоею по приморскому шоссе,

на котором кувырканье было бы неуместно и противозаконно.

Получив от Зоей информацию о месте тайного пребывания Корейко, Бендер полностью потерял к ней интерес:

51– Вы разве меня не проводите домой? – тревожно спросила девушка.

– Что? – сказал Остап. – Ах, домой? Видите, я…

– Хорошо, – сухо молвила Зося, – до свидания. И не приходите больше ко мне. Слышите?

Но великий комбинатор уже ничего не слышал. Только пробежав квартал, он остановился.

– Нежная и удивительная! – пробормотал он.

Остап повернул назад, вслед за любимой. Минуты две он несся под черными деревьями. Потом снова остановился, снял капитанскую фуражку и затоптался на месте.

– Нет, это не Рио-де-Жанейро! – сказал он наконец.

Он нахлобучил фуражку и, уже не рассуждая, помчался на постоялый двор.

Можно подумать, что Остап взвесил положительные характеристики Зоей и решил, что за миллион, выбитый из Корейко, он заимеет женщин пороскошнее Зоей, ведь ещё Воробьянинову он пророчествовал, предвкушая аукционные стулья:

Вино, женщины и карты нам обеспечены. [132]

Но когда Бендер изъял миллион от Корейко, ни вина, ни карт, ни, самое главное, женщин он покупать не стал. Вместо этого, он бросился к Зосе, как мордой об тёрку, которая к тому времени уже нашла себе законного ёбаря, а не трепача.

Знойная женщина – мечта поэта —

фраза Бендера, которая не нашла воплощения в реальности (пусть литературной), а так и осталась мечтой, ибо Бендер был изображён поэтом денег, а не женщин.

Ни денег потратить, ни женщин ублажить (что взаимосвязано) Остап не осмелился, не смог, не сумел. Бендер мучился тем, как истратить миллион, и ему не пришла в голову мысль, а в хуй – желание – купить красавиц и задаривать их подарками, вместо того, чтобы отсылать деньги в органы ненавистной власти.

Так что на деле Бендер оказался слабаком как в финансовом, так и в сексуальном смысле. Великий комбинатор, увы, не был великим ёбарем – он-то и обыкновенным ёбарем не являлся.

Можно понять или предположить, почему Ильф и Петров решили создать именно такой образ героя – им нужно было подпевать всё ожесточающейся действительности. Кроме того, сами они были обделены опытом соблазнения множества женщин. А коль начнёшь фантазировать на такую тему без солидного опыта – сразу опростоволосишься.

Но самый большой вопрос, подытоживая Бендера, возникает такой: почему свободный выбор читателей среди множества литературных героев так основательно остановился на сексуально бездейственном мужчине?

Ответ один – в русской и тем более советской литературе не было мифологической или бытовой традиции Дон Жуана, Ловеласа, Долмансе, де Вальмона, и прочих, чья жизнь состоит из купания в женщинах своего красного коня. В русской литературе не было аналогов ни Казановы, ни де Сада, которые могли бы рассказать об одержимости похотью в русских городах и весях. Санин поднял бучу у наивных читателей, но тоже быстро забылся из-за избытка рассуждений и недостатка кобелянства.[133]

А вот умение добывать деньги, причём не рабским или честным трудом, а хитростью и обманом государства и его чиновников, причём не попадая в тюрьму, а разводя лохов – эта традиция и мечта в русской литературе присутствовала в значительной степени.

Таким образом, потаённая ненависть к советскому образу жизни вылилась преданной любовью к Бендеру, который стал образцом для подражания.

Очевидно, что умы писателей и читающей публики фокусируются на том, чего им не хватает в окрестностях их проживания. В России всегда не хватало предприимчивости, противостояния государству, свободы передвижения, личного богатства.

Вот почему сексуальные потребности, аморальные по определению, отодвигаются на задний план цензурой и самоцензурой, а у любимого литературного героя ими можно просто пренебречь.

Бендер, который мог бы оказаться идеальным соблазнителем, первым русским Дон Жуаном, остался лишь сексуально отстранённым остроумным жуликом.

И тогда на помощь русской литературе, страдающей своей сексуальной неполноценностью, не имеющей необходимого героя – Великого ёбаря, – пришёл её вечный спаситель – Пушкин, и заполнил зияющую пропасть, что произошло после публикации Тайных записок тридцать лет назад.

Юное[134]

(1966–1968)

Она и Ты

Поэма

Слова«теперь» или «потом» —в цепи времён —лишь звенья.Мне день и ночь грозит потопреки забвенья.

Поди,оцени этот подвиг простойв знаках формул иль в цифрах смет,тот подвиг,что ради жизни скоростнойвсё живое идёт на смерть.

Жизнь предсказаньем не измерить —избалована очень:то ей захочется бессмертья,то прекратиться тотчас.

…Хаосаразгребя завал,ворвался в жизнь, сорвав утробный глянец,меня сюда никто не звал,я – самозванец!

Не отведавший годов ещё,когда-то звавшийся Микою,Теперь я —чудесное чудовище —замыкаюсь в себе и мыкаюсь.

И каждый мой час уязвим,чуть что —и воспрянет из тела душа;рождения криком своимсмертей молчаливых не заглушат.

Не спрячет меня ни сон, ни работа,попытка скрыться —смешит и сердит,ведь если нужно найти кого-то,то это смело поручат смерти.

Являются в спешке незваные годыи валят на плечи старости глыбу.Бодримся. И слёзы свои маскируемв кодыулыбок.

Дни – бегу,сквозь новизны утиль,ночами —у тел в стогах,но смерть догоняет,живым не уйти,убежище только в стихах.

Пусть жизнь надежды потрошит,пусть мало со счастьем потанцевали,но смерть до тех лишь пор страшит,пока она в потенциале.

Но вот, соблюдая устав,заболею,засобираюсь к чертям.Рак, не обгладывай кости,оставьхоть немного мяса червям.

И тут уж кричи, не кричи,потухнет музыка на моём балу,белыми воронами слетятся врачик операционному столу.

И не успею в последнем бредузамлеть,как люди-предатели меня предадутземле,

без колебаний преданность продана,людное кладбище – новая родина.

Лишь я вкушу покой,заполнен ли,проверьте,последний паспорт мой —свидетельство о смерти.

Земля сомкнётся надо мнойкак море над ныряльщиком,вновь одиночество односо мной осталось в ящике.

Хоть в земле от одиночества сохраните,которого вы никогда не замечали.Люди,вы меня схоронитев братской могиле моих мечтаний.

И только потом,поняв, что я подлинник,людишки схамелионят подленько,

печалью станут все темнеть,что жизнь мою затмили,достался, жаль, успех не мне,а лишь моей могиле.

Ну, а покапо берегу ношусь, сопя,к вам,в поисках брода,ведь мой инстинкт —продлить непосредственно себя,не слабей инстинкта продолжениярода.

Но чтоб длиться,нужно изумлять.Мир грядущий!Оглядываясь,шею не сверни.Не волнуйся,я оставлю тебе,Земля,на память о себенеизгладимый сувенир!

В стремленьи жизнь увековечить,попутно можно изувечить.

Вот для примера взять влюблённых,клеймящих именами клёны,

дубы – лесные насажденьяпод впечатленьем наслажденья.

«Он + она» – пиши бездумно,ведь всё одна и та же сумма.

И эта истина резнаямне в мысли вдруг внесла разлад —слагаемых в глаза не зная,предугадаешь результат?

Значит, это равенство есть тождество?Подставлю себя с любой —и оно выполнится?Исполнится?Так что же? Действуй!

Пусть недоношенный плод фантазиивыплюнется.…Вечер с неба упал, как десант,город окружил и взял,и впалв пленПетербург-Санкти с нимновостройка вся.

Иду.На душе – ни поздно, ни рано.Мрачно – время огни вздымать.Планово, плавноаисты крановприносят кварталамдетей – дома.

Иду, чтобы причинить радостьсебе и любой возжеланной,преподатьпороков пряностьи невинность объятиймужлана.

При долгожданномдележе считали то,что у души в глуби.Ты целиком нужна мне, женщина,моя сотрудница в любви.

И вот тело нашёл,одиночеством скованное,а на лицевой стороне головы,я смог лишь готовностьглазами уловить.

Я старался отпущенное мне наверстать,желанье прекраснее без прикрас,мне ночь приказала счастливым статьи я не посмелне выполнить приказ.

И вырвал мигиз цепких часов,Любви пик,неприступный для слов.

И отказал нам разум,свершив тем преступленье,и схвачены оргазмомна месте иступленья.

Блаженство, излив потоки,блажью мозги свело:чужая душа – потёмки,но, кажется, в ней светло.

И вот в добре и зле,отбросив смысл прежний,я в душу к ней залези обнаружил нежность.

Мне стало глубоко,и я пошёл ко дну,а разум стал наверх тянуть,и я не спасся, я в ней утонул,но как удобно в нежности тонуть.

Нам было сладко, жили слитно,как нож и ножны.Любовь пришла скорополитно —ей всё ведь можно.

Я брошен временем в любви порочныйкруг,чтоб среди мяса различить я смоги вечность глаз, и белонежность рук,удушливых объятий смог,

с кислинкой, будто сок ревЕня,как ель, но только выше ствол,поцелований сокровенья,прикосновений волшебство.

Я усмотрел в ней ласку и покой,вздыхал её соблазн и доброту,уверовал, как люди испоконвеков:«Я с нею до конца бреду».

Подарок судьбы,усладой наполнен,я знал, что я быллюбимый любовник.

Моя сокровищница думжила почти без примененья,ведь женщине не нужен ум —нужно уменье.

Я оказался лоном полонён,рассудок мой сидел в остроге,лишь пустотой был полон он,и потому я был в восторге.

Но он не хотел жить в неволеи мне навязал войну.Один в женском поле – я, воин —поверил, что в рабство войду.

Помню, мы с ней в траве залегли. Тишь,лишь сердце молотит.Склон бёдер, как кипяток, крут.Безбольно. И только слепни самолётоввпивались в неба круп.

Я сдался рассудку,отдался теченью,и долгие суткихранил заточенье,

у сердца в каминея сжёг все признаньяи справил поминкипо воспоминаньям.

Старая любовь – прочь!В графе «сожаленья» – прочерк,ты мне потерянность не пророчь,найдусь у других и прочих.

… Серый снег ниспадает с небеси на крыше сгущается тесной,эта крыша – всего лишь навес,от ненастий всего лишь небесных.

Ну, а я вот живу на ветру,на ветру бесконечных порывов,чтоб спастись – вещей мазью вотрувлагу женщин, больших и красивых.

Будь я миллионерили корольи то, не отверг бы я их чаевых.И так всегда.Ведь красота – парольдля всех неумолимых часовых.

Мне не важнокто —красива абы,и чтоб яу неёмеж ног.Я хочу уметьлюбую забыть,а меня —чтоб никто не мог.

Прощайте, прошлое.Ужеот вас я насовсем спокоен,и не являйтесь в неглижеистлевших днейко мне в покои.

Да, налицо спокойствие снаружи;а каково волнению внутри?Нежданный шторм мой штиль нарушил,морщины волн в лицо внедрил.

И снова ты —как солнце после ночи,о где вы, толстокожие тучи?И узнана ревность —строчки точит,безумью учит.

Я думал, чтоб тебя забыть,нужны другиетела нагие,чтоб ими твой бальзам запить.

И вот молю тебя: «Добей!»Мысль колет:есть просто голод,и есть невыносимый голод по тебе.

Нам друг от друга б излечитьсяи жить здоровым равнодушьем,а то огонь раздули в лицахи дуем, думая, что тушим.

Не уходи – кричу – верниськ объятиям чревоугодий.Я выжидал тебя всю жизнь,а жизнь —она от всех уходит.

Позволь ступить на путьпроторённый,я по запахутебя найдубез собак,и догнав,над тобой,к любви приговорённой,занесу себя.

Но не догнать,во тьме невзгодтех беглых дней, чей светел дух. Юное 445555Теперь я вижу,старый годлучше новых двух.

В ничьей ночисижу – сова —и сердце бьётся у виска,как грустно новые словадля древних помыслов искать.

Бумагу исписываю настоящим,в тебя метая букв бисер,но я – забытый почтовый ящик,и из меня не вынут писем.

Не в силах я любить короче,уж слишком длительная тема,я знаю, ты не стоишь строчки,а я пишу тебе поэму.

…Я вышел из стен.Случайности ребусна улицы сброд свёз.От пиршества солнца на скатерти небаостались крошки звёзд.

Толпится безлюдье,никчёмные лица.Зачем мило злиться? —мне надо быть лютым.

Вопрошаю: терпеть себя доколе?И держу ответ, рвущийся из груди —просто мне трепетно толпу ледоколить,как горожанину лестно по лесу бродить.

Тревога в сердце славит дрожь,и страх рождает предвкушеньетого,что лишь тогда поймёшь,когда предвидишь покушенье.

И мания не может помещатьсяв блокаде черепа.И рухнет окруженье.Тогда никто не помешает помешаться,и я отпраздную ночь своего рожденья.

К тебе ворвусь, изувеченный,и выгрызу дикие складки,уважу голод по человечине,известно: останки – сладки.

Не вскружит голову аромат трупный,смерть твоямне нужна,теперь мне радость станет доступнакак мужу – жена.

Довольный, оближу кровавые губы,для алиби выберу одну из версий,в последний раз, любовно,грубопошевелю перстами перси.

И наконец мне станет лучше,смогу в надежду деться,забуду, как бесстрастный случайстолкнул нас сердце к сердцу.

Замкнусь с утра и до утрау творчества в усадьбе,найду согласную игратьи с ней сыграю в свадьбу.

…И когда, казалось, сгнилопрошлое-урод,ты вновь воссталаперед глазами.Нет, ничто в нас не умрётраньше, чем мы сами.

И снова наплывает бред,лишь ты —всё остальное выжил,к чему недосягаемость планет? —твоя недосягаемость мне ближе.

За то, что за тобой мечусьмне голову срежут, чтоб проще стал,и только тогда я помещусьв прокрустово ложе общества.

…Гряду.И путь мой – годы.То день, то ночь – как маятник.Те б е,моей невзгодевоздвигнул я злопамятник.

1966