Красные цепи - Константин Образцов

Но тогда они все-таки не уехали. Вначале удалось затеряться среди вакханалии последовавших вслед за революцией репрессий, а потом война и блокада и вовсе превратили этот город в идеальное место для нежити, расплодившейся среди смерти, голода, цепенящих морозов и ослабленных беспомощных людей. Но иметь дело с власть предержащими Некромант с тех пор зарекся раз и навсегда, предпочитая оставаться в тени, храня свои тайны, и спокойно коротать бесконечность жизни в надежном убежище, которым стали для него гнилые трущобы центра.

Однако теперь ему все же придется исчезнуть. Он ждал и боялся этого с того самого дня, когда она пришла к нему с предложением пойти на сотрудничество с каким-то местным бандитом и продавать тому эликсир. Некромант никогда бы не позволил начать эту рискованную авантюру с Абдуллой, если бы не дал себя убедить в том, что это поможет избежать внезапно возникшей реальной угрозы для них всех и для той тайны, что он хранил почти шестьсот лет. Да, она была очень убедительна, и Некромант, пусть и нехотя, но все же согласился.

С тех пор его старое черное сердце не знало покоя. Деньги, которые теперь лились бесконечным сияющим потоком, его мало интересовали. Да и зачем они были ему нужны? Древний упырь, он не нуждался ни в человеческой пище, ни в новых вещах, ни уж тем более в дорогих игрушках, которым, как девочка, так искренне радовалась она и которые мгновенно выделили бы его из того серого болота, в котором он скрывался. Он не верил людям, которые, по ее словам, обеспечивали безопасность их деятельности, и каждый раз, когда Вервольф выходил на свою теперь уже ежемесячную охоту, сердце его ныло от дурных предчувствий. Потом Абдулла, этот жалкий, злобный и жадный субъект, вопреки его воле опрометчиво обращенный ею в вампира, стал все более настойчиво требовать увеличения объемов поставок, а когда Некромант категорически запретил ему даже думать об этом, то и вовсе вышел из-под контроля, умножая жертвы, с тем чтобы самому найти способ приготовления эликсира. Ситуация становилась все более угрожающей, и пусть сам Некромант не имел дела ни с кем из тех, кто стал звеньями в этой кровавой цепи, беспокойство не оставляло его ни на миг. Смертный приговор распоясавшемуся Абдулле и его подручному, этому трусливому доктору из фальшивой клиники, за фасадом которой они вдвоем организовали лавочку по торговле драгоценным эликсиром, был делом времени, но тут случилась новая беда: появился тот человек, высокий, молчаливый, умный и очень опасный. Сначала он показался в доме Галачьянца, потом вплотную приблизился к самому Некроманту, затем помешал Вервольфу в его последней охоте, а в конце концов и вовсе убил несчастного оборотня как раз тогда, когда тот навсегда избавил их от проблем с Абдуллой — увы, избавил слишком поздно, потому что ситуация и без того уже вышла из-под контроля. В этом человеке чувствовалась сила, природу которой Некромант не мог распознать, странная, но почему-то казавшаяся очень знакомой, и то, что он сумел в одиночку убить Вервольфа, служило ее доказательством. В довершение ко всему в игру активно вступил еще один человек, грозный и могущественный, тот самый, от происков которого они пытались защититься; затеяв всю эту представлявшуюся такой хитроумной комбинацию с Абдуллой. И вот теперь верный слуга Некроманта мертв, таинственный незнакомец продолжает идти по следу, словно гончий пес, преследующий тщетно пытающуюся ускользнуть дичь, а тот, другой, обложил их со всех сторон, как загонщик обносит красными флажками территорию, где мечется загнанный волк. Было от чего потерять покой; было от чего не спать долгими ночами, тщетно пытаясь занять мысли страницами старинных инкунабул.

Впрочем, за свою долгую, очень долгую жизнь старый чернокнижник выходил и из более опасных ситуаций. Не раз и не два его чудом миновал костер инквизиции, не единожды посланцы мстительной девчонки, которой он когда-то позволил ускользнуть, подбирались к нему на расстояние удара серебряным клинком. Но он всегда выживал. Выживет и теперь.

Кем бы ни был тот мрачноватый субъект, так бесцеремонно нарушивший покой старого Некроманта, жить ему осталось совсем недолго. Несчастный даже не подозревает о том, что уже попал в искусно расставленную ловушку, которая только ждет подходящего момента, чтобы захлопнуться и раздавить его, как не в меру любопытного грызуна. Что же до другого врага, чьи люди сейчас рыщут по городу, то надо просто подождать: месяц, два, может быть три, а потом спокойно уехать отсюда, туда, где их никто не будет искать. Денег у них теперь более чем достаточно; благодаря своим связям, она сможет выправить им любые документы и визы, и кто тогда обратит внимание на пожилого человека с молодой женщиной, отправляющегося за границу самолетом, поездом, паромом? Даже если те, кто его ищут, будут наблюдать за аэропортами и вокзалами, искать, скорее всего, будут его одного, а не пару: отца и дочь, деда и внучку, пожилого бизнесмена и его любовницу. Так что нужно только подождать, затаиться на время и бежать, но до этого избавиться от назойливого преследователя с его неудобными вопросами и опасными подозрениями.

Старый Мастер, доктор Мазерс, Некромант, лорд Марвер кивает седой головой, словно соглашаясь со своими мыслями, и возвращается к чтению. Он по-прежнему может делать ходы первым, нити игры в его руках, а значит, нужно просто пережить этот неприятный момент, как он пережил смерть своего верного волка, оплакав того выступившей из поблекших глаз мутной стариковской слезой, и потом снова все станет как прежде. И это «потом» будет бесконечно долгим, еще более долгим, чем было невероятно долгое «прежде».

Вязкий земляной пол проседает под ногами, как болотная почва. Полукруглый потолок такой низкий, что я едва не касаюсь головой грубой кирпичной кладки. Здесь душно и тесно: со всех сторон меня мягко сдавливают тела, множество тел людей, медленно бредущих в узком коридоре между холодных каменных стен. Я слышу испуганное перешептывание, чей-то негромкий плач, глухой кашель, далекие причитания, хриплое дыхание, стоны и шарканье десятков подошв. С каждым вдохом я вбираю в себя воздух, побывавший в чужих легких, запахи несвежей одежды, пота, теплой кожи, вонь кишечных газов, иногда неожиданно резкий аромат духов и густого, тяжелого страха. В полумраке различимы лица: мужские, но чаще женские, детские, бледные, с блестящими глазами и почти одинаковым выражением испуганного ожидания, в котором еще не до конца растворилась крупица надежды. Мы идем медленно, продвигаясь маленькими шажками, и иногда откуда-то сзади доносятся грубая брань и жалобные крики, полные обиды и боли, когда отстающих подгоняют штыками или ударами прикладов.

Коридор кажется бесконечным. В плотной сдавленной человеческой массе передо мной мелькает лицо девушки: растрепанные светлые косы, перепуганный взгляд, большие голубые глаза, потрепанная гимназистская форма. Я понимаю, что она что-то спрашивает у меня, но не словами: вопрос звучит у меня в голове, и я не могу разобрать его смысла. Вместо ответа я нахожу ее руку, нежные, теплые пальчики, и пытаюсь ответить, что все будет хорошо, но слова не звучат, и мне остается только крепче взять ее за руку и смотреть в испуганные глаза, которые она не сводит с меня.

Далеко впереди раздается хищный металлический лязг. Я приподнимаю голову, упираясь в низкий свод потолка, и вижу в дальнем конце коридора большую двустворчатую железную дверь, покрытую ржаво-бурыми пятнами. На обеих ее створках кто-то криво и грубо приколотил два наперсных креста, словно в злобной попытке еще раз распять Того, Кто один раз уже был распят. На одном из крестов я вижу пулевую отметину и запекшуюся кровь.

Шаг за шагом теснимая невидимыми конвоирами толпа приближается к железным дверям. Я не выпускаю руку девушки, и она уже идет рядом со мной, прижатая к моему плечу плотной человеческой массой, и я чувствую, как дрожит ее худенькое тело. С грохочущим лязгом распахиваются ржавые железные створки. Из открывшегося проема бьет яркий багряный свет, словно отсветы раскаленных углей из отверстой дверцы печи. Несколько человек разом исчезают в этом дрожащем огненном мареве, и дверь снова с лязгом захлопывается, как жадная пасть, поглотившая своих жертв. Неожиданно я оказываюсь совсем близко к ней, словно вся стоявшая впереди толпа разом расступилась и исчезла, но задние ряды по-прежнему напирают, подгоняемые штыками и прикладами, так что я упираюсь каблуками в пропитанный кровью земляной пол подвала, чтобы не уткнуться лицом в покрытые ржавчиной двери. Прямо перед собой я вижу распятие. На мягком металле косыми отметинами зияют следы множества ударов штыком, как будто нынешние легионеры, подобно сотнику Лонгину, пытались пронзить Распятого, повторяя от злобы и ненависти то, что тот сделал ради милосердия.